Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. Драмы в прозе - Иоганн Гете

Мари. Ты просишь за него?

Софи. Нет, сестрица, этого я ему и не обещала. Но, моя милая, я вижу вещи в подлинном свете. А ты и наш брат видите все в свете романтическом. Ты не первая и не последняя девушка, которую обманул и бросил возлюбленный. А то, что он вернулся в раскаянии исправить свою ошибку, воскресить былые надежды, — счастье, и другая на твоем месте не стала бы им пренебрегать.

Мари. Сердце мое разорвется на части!

Софи. Я верю тебе. В первый миг при виде его ты взволнуешься до глубины души, но потом, моя милая, прошу тебя, не сочти тот испуг и растерянность, что, видимо, овладели тобой, за ненависть, за отвращение. Сердце твое тянется к нему сильнее, чем ты думаешь, именно поэтому ты боишься увидеться с ним — ты слишком жаждешь его возвращения.

Мари. Помилосердствуй!

Софи. Ты будешь счастлива. Если бы чувство подсказывало мне, что ты презираешь его, что он тебе безразличен, я бы и словечка более не проронила, и никогда бы ему не видать меня. Но, дорогая моя… ты еще станешь благодарить меня, за то, что я помогла тебе справиться с этой мучительной нерешительностью, она — верный признак настоящей любви.

Те же. Жильбер. Буэнко.

Буэнко, Жильбер, идите сюда! Помогите мне вдохнуть мужество в эту малютку! Придать ей силы, в которых она так нуждается.

Буэнко. Если мне дозволено будет сказать — не принимайте его вновь!

Софи. Буэнко!

Буэнко. У меня сердце замирает в груди от мысли, что ему достанется этот ангел, та, которую он подло оскорбил, чуть не довел до могилы. Она достанется ему! Отчего? Чем склеит он разбитое? Ужели своим приходом? Тем, что ему вдруг вздумалось вернуться и заявить: «Теперь она мне по сердцу, теперь я хочу, чтобы она была моею!» Так, словно эта прекрасная девушка — какой-то сомнительный товар, который наконец уступают покупателю, торговавшемуся за каждый грош, как последний жид. Нет, я за Клавиго просить не стану, пусть даже сердце Мари рвется к нему. Вернулся… Но отчего как раз теперь? Или он ждал приезда вашего храброго брата, мести которого боится, чтобы прийти и просить прощения, как провинившийся школяр? Да, он столь же труслив, сколь и подл.

Жильбер. Вы рассуждаете, как настоящий испанец, но кажется, будто сами вы не знаете испанцев. В эти мгновения нам грозит опасность, которой вы и вообразить себе не можете.

Мари. Жильбер, дорогой!

Жильбер. Я воздаю должное предприимчивости нашего брата, я втайне наблюдал его геройство и теперь желаю, чтобы все кончилось хорошо, чтобы Мари решилась отдать свою руку Клавиго, ибо… (улыбаясь) сердце ее уже принадлежит ему.

Мари. Как вы жестоки!

Софи. Выслушай его, прошу тебя, выслушай!

Жильбер. Твой брат вынудил Клавиго написать объяснение, оправдывающее тебя в глазах света, но это-то нас и погубит.

Буэнко. Почему?

Мари. О, боже!

Жильбер. Клавиго написал объяснение в надежде растрогать тебя. Если это не удастся, он пойдет на все, чтобы уничтожить бумагу, он может это сделать — и сделает. Твой брат собирается, вернувшись из Аранхуэса, немедленно напечатать и распространить сей документ. Боюсь, если ты станешь упорствовать, он никогда оттуда не вернется.

Софи. Жильбер, милый!

Мари. Я умираю!

Жильбер. Клавиго не допустит распространения этой бумаги. Ежели ты отклонишь его предложение, он, как человек чести, будет драться с твоим братом, и лишь один из них останется в живых. Умрет твой брат или выйдет победителем, он все равно погиб. Чужеземец в Испании! Убийца предпочтенного царедворца! Сестра! Весьма похвально чувствовать и мыслить столь благородно, но губить из-за этого себя и своих близких…

Мари. Софи, посоветуй, как мне быть, помоги мне!

Жильбер. Буэнко, что вы можете возразить мне?

Буэнко. Он не посмеет, он слишком дорожит своей жизнью, иначе он не написал бы этой бумаги, иначе не просил бы руки Мари.

Жильбер. Тем хуже. Он сыщет сотни наемников, готовых по его коварному наущению убить нашего брата. Буэнко, ведь ты уже не ребенок. Разве каждый придворный не держит про запас наемного убийцу?

Буэнко. Король всемогущ и великодушен!

Жильбер. Что ж, в добрый час! Попробуйте проникнуть сквозь все стены, что окружают короля, сквозь стражу, сквозь все, чем эти придворные льстецы отгородили монарха от его народа, и спасите нас! Кто там пришел?

Входит Клавиго.

Клавиго. Пустите! Пустите меня к ней!

Мари вскрикивает и падает в объятия Софи.

Софи. Ужасный человек! В какое положение вы нас поставили?

Жильбер и Буэнко подходят к ней.

Клавиго. Да, это она, она! А я — Клавиго! Дорогая, если вы не хотите и глаз на меня поднять, то хоть выслушайте меня! В то время, когда Жильбер радушно принял меня в свой дом, я был бедным, безвестным юношей, сердце мое разгорелось неодолимой страстью к вам, но разве была в том моя заслуга? Не объяснялось ли это скорее сродством душ, тайной склонностью сердец, ведь и вы не остались безразличны ко мне, и вскорости я льстил себя надеждой целиком завладеть вашим сердцем. А теперь — ужели я не прежний Клавиго? Отчего я не смею надеяться, отчего не смею просить? А если бы друг или возлюбленный, которого долго считали погибшим во время опасного и неудачного морского плавания, внезапно возвратился и, спасенный, упал к вашим ногам, неужто вы не открыли бы ему объятий? Разве море, по которому носило меня все это время, было менее бурным? Разве наши страсти, с которыми мы всю жизнь принуждены бороться, не страшнее, не безжалостнее волн, уносящих несчастного вдаль от родных берегов? Мари! Мари! Неужто вы ненавидите меня, ведь я никогда не переставал любить вас! Даже в вихре жизни, внимая обольстительным напевам тщеславия и гордости, я вспоминал те блаженные дни, что я, счастливый своей скромной долей, проводил у ваших ног, дни, когда мы видели перед собою путь, усыпанный розами! Почему же вы не хотите быть со мною теперь, когда могут осуществиться наши надежды? Неужто вы не пожелаете наслаждаться жизнью лишь потому, что в нашей любви был этот перерыв, краткий и мрачный? Нет, дорогая, поверьте, самые светлые радости в этом мире не бывают безоблачны. Даже наивысшее блаженство нарушают удары судьбы или собственные наши страсти. Стоит ли сокрушаться о том, что у нас все было как у других, стоит ли самим карать себя, отвергая возможность вернуть былое, покончить с семейным разладом, вознаградить мужественный поступок благородного брата и на веки вечные составить счастье друг друга? Друзья мои, коих я не достоин, друзья мои, вы должны быть мне друзьями, ибо вы в дружбе с добродетелью, к которой я отныне возвращаюсь, поддержите же мои мольбы! Мари! (Падает к ее ногам.) Мари! Ты не узнаешь моего голоса? Не слышишь, как бьется мое сердце? Мари! Мари!

Мари. О Клавиго!

Клавиго (вскакивает и в восторге покрывает ее руку поцелуями). Она простила! Она любит меня! (Обнимает Жильбера и Буэнко.) Она еще любит меня! О Мари, сердце мое говорит мне об этом! Если бы я у твоих ног молча выплакал свою боль, свое раскаяние, ты и без слов поняла бы меня, как я понял, что прощен, хоть ты и слова не проронила. Нет, сродство наших душ не распалось, они внимают друг другу, как и прежде, когда ни слова, ни звука не нужно было, чтобы понять самые тайные порывы. Мари… Мари… Мари…

Входит Бомарше.

Бомарше. А!

Клавиго (бросаясь к нему). Брат мой!

Бомарше. Ты простила его?

Мари. Оставьте, оставьте меня! Я теряю сознание!

Ее уводят.

Бомарше. Она его простила?

Буэнко. Похоже, что так.

Бомарше. Ты не заслужил своего счастья.

Клавиго. Поверь, я это сознаю.

Софи (возвращается). Она простила его. Слезы хлынули из ее глаз. «Пусть он уйдет! — проговорила она сквозь рыдания. — Я хочу отдохнуть, я прощаю его… Ах, Софи! — воскликнула она и бросилась мне на шею. — Откуда он знает, что я так его люблю?»

Клавиго (целуя ее руку). Счастливее меня нет никого в целом мире! Брат мой!

Бомарше (обнимает его). От чистого сердца. Хотя должен сказать: я еще не могу любить вас. И все-таки вы — наш, забудем прошлое! Вот бумага, которую вы дали мне! (Достает бумагу из портфеля, рвет и клочки протягивает Клавиго.)

Клавиго. Я — ваш отныне и навеки.