Я иду искать. История третья и четвертая - Олег Верещагин

Гэст и старики решили обороняться. Стрел было в достатке, скот не даст умереть от голода, лагерь разбит, как и положено, на речном берегу, есть два больших родника. Пусть идут или стараются выморить. А по ночам можно и побеспокоить врага налётами. Ну а дальше чето-ничто — придумается...

Вадима разбудил Ротбирт. Судя по синим кругам у глаз, он не ложился, а голова у него болела.

— Ох... — Вадим потёр шею. Он уснул на седле и за всю ночь ни разу не поменял положения. Кроме того, в горячке схватки и скачки мальчишка не сообразил и не почувствовал, что довольно сильно помят. Всё тело оказалось одним сплошным синяком, левая сторона лица запухла от удара по маске. — Кажется, живы?

— Может, ненадолго, — мрачно ответил Ротбирт. — Пойдём, приехали на переговоры.

— Поесть бы, — Вадим огляделся в поисках доспехов.

— Ты можешь думать о еде? — Ротбирт скривился. — Клянусь елдой Дьяуса, я выпил целый рог пива, а голова всё равно болит, словно в ней кузница... Поешь потом, Гэст зовёт.

— Славянин, — позвал, подходя, один из мальчишек, — я почистил твои доспехи. Только меч не трогал.

— Спасибо, парень, — Вадим принял с вытянутых рук панцирь. — Помоги ремни застегнуть.

Мальчишка вспыхнул от радости и начал помогать морщащемуся Вадиму справляться с кольчугой...

Удары сердца твердят мне, что я не убитСквозь обожженные веки я вижу рассветЯ открываю глаза — надо мною стоитВеликий Ужас, которому имени нет

Они пришли как лавина, как черный потокОни нас просто смели и втоптали нас в грязьВсе наши стяги и вымпелы вбиты в песокОни разрушили все, они убили всех нас...

Они пришли как лавина, как черный потокОни нас просто смели и втоптали нас в грязьВсе наши стяги и вымпелы вбиты в песокОни разрушили все, они убили всех нас...

И можно тихо сползти по горелой стернеИ у реки, срезав лодку, пытаться бежатьИ быть единственным выжившим в этой войнеНо я плюю им в лицо, я говорю себе: «Встать!"

Удары сердца твердят мне, что я не убитСквозь обожженные веки я вижу рассветЯ открываю глаза — надо мною стоитВеликий Ужас, которому имени нет

Я вижу тень, вижу пепел и мертвый гранитЯ вижу то, что здесь нечего больше беречьНо я опять поднимаю изрубленный щитИ вырываю из ножен бессмысленный меч.Последний воин мертвой земли...

Я знаю то, что со мной в этот день не умретНет ни единой возможности их победитьНо им нет права на то, чтобы видеть восходУ них вообще нет права на то, чтобы жить

И я трублю в свой расколотый рог боевойЯ поднимаю в атаку погибшую ратьИ я кричу им — «Вперед!», я кричу им — «За мной!»Раз не осталось живых, значит мертвые — Встать!Последний воин мертвой земли... [4]

...В лагере царило полное спокойствие. Анласы воистину были стойким народом — и стар и млад, и женщины и мужчины готовились защищаться. Стучал молотки кузнецов, хрустели ручные мельницы. Кое-где, забив скот, жарили мясо. Люди правили оружие.

В одном месте возы были растащены. Тут стояли двое стариков, Гэст и все оставшиеся ратэсты — при оружии, только шлемы на руке. Прибывшие для переговоров маячили шагов за пятьсот, не меньше — группа всадников под странным знаменем: на шесте с перекладиной, как анласский баннорт — золотой кракен, к перекладине подвязаны по бокам пары белых и алых конских хвостов, а в центре — один чёрный.

— Что им нужно? — пробормотал больше для себя (хотя и по-анласски) Вадим. Странно, но Гэст ответил ему, как равному:

— Хотят говорить. Послушаем.

— Слушать их, — проворчал ещё кто-то.

Один из всадников поднёс ко рту согнутый металлический лист. Искажёный голос звучал жутко, загробно:

— Нашими устами говорит с вами, ничтожные, сююуджи Юргул! У вас нет выхода, но милостивая госпожа согласна выпустить всех вас, если вы оставите скот и дадите нам выбрать рабов — по сотне мальчиков, девочек, юношей и девушек...

Эту глупость мог сказать лишь тот, кто совершенно не знал анласов. Самым постыдным делом считалось у них с давних пор покупать жизнь ценой рабства соплеменников.

— Ответь ему, — сказал Гэст Вадомайру. — Ответь так, чтобы он подавился нашим ответом, отродье Астовидату!

Пять сотен шагов — это почти два перестрела из хангарского лука. Но — меньше одного из анласского. Эдлхантанг Вадомайра скрипнул голосом сварливого старого воина, поучающего молодых. И стрела, описав дугу, вонзилась в перекладину знамени. Вторая ударила говорившего в левый глаз. Роняя свой лист, хангар сделал судорожное движение рукой и повис в седле. Мальчишки, облепившие возы, весело и глумливо загомонили, изощряясь в чёрной брани в адрес хангаров.

Оба выстрела, кажется, произвели неплохое впечатление — всю компанию как ветром сдуло дальше — туда, где даже анласская стрела долететь не могла.

Позиции сторон на переговорах стали предельно ясны.

 Хангары тем временем приволокли на быках наспех сколоченный деревянный помост, на котором начали расчленять тела убитых ратэстов, показывая их анласам в лагере. Все узнали и Йохаллу и его щитоносца... Потом наступила очередь живых — двадцать семь раненых или тех, кто попал в руки врагов пьяными, были замучены на глазах у всего лагеря. Никто из погибавших не издал ни звука, ни разу не застонал — но смотреть было тяжело, почти невыносимо. Жестокость анласов была жестокостью волка — они не знали даже подобий тех предметов, которыми мучили их братьев, оружий, созданных злобным и трусливым разумом. И людям в лагере казалось, что пытают их самих. То тут то там раздавались женские выкрики или проклятья мужчин — это анласы узнавали среди умирающих под пытками своих близких. Кое-кто даже начал требовать вылазки, но один из стариков указал на конные сотни, замершие в отдалении:

— Выйдем — нас побьют. Кто защитит слабых и младших?

В этом ратэстам, оставшимся в живых, чудился даже укор в их адрес — они-то могли бы и пробиться к помосту, будь их хоть четверть столько, как преже, а не полтора десятка. Хотя и глупо укорять бойца за проигранный бой. Сражайся достойно — а уж победу боги отдадут тому, кому захотят...

— Пойдём поедим, — вздохнул Ротбирт. — Что-то и мне захотелось.

Они двинулись вглубь лагеря. У одного костра седой беспалый на левую руку старик молча налил им по рогу пива, у другого — поделились жареной свининой, а хлеб ещё оставался в опустевшей повозке: Эрна за добро её спасителей умерла бы, а не отдала.

— Просторно у нас стало, клянусь рукой Дьяуса, как у вас говорят, — грустно усмехнулся Вадим, садясь на облучок. — Вещи товарищей — что с ними делать?

— Раздадим семьям, — Ротбирт сделал большой глоток пива. — Стрелы только оставлю. Не думаю, что это будет неправильно и несправедливо.

— Да, — кивнул Вадим, — это верно. Если нам что ещё и понадобится из вещей — так это стрелы... ну, ещё я дротики возьму. Жаль, что певец погиб, никто не сложит песню о том, что случилось и не помянет погибших.

— Пока живы мы — будем помнить, — ответил Ротбирт твёрдо. — Живущий в памяти никогда не умрёт.

— Знаешь, — задумчиво сказал Вадим, — когда я прыгнул со стены... и все — следом... мне почудилось, что за нами скачут Девы Ветра.

Ротбирт не удивился, только кивнул:

— Если так, то они поспешили, — и оторвал кусок мяса зубами, держа рог между колен.

— А пиво ничего, хорошее, — Вадим надел свой опустошённый рог на стояк навеса. — Дай-ка мне ещё хлеба...

Он потянулся за куском, но тут по всей линии обороны угрожающе и гулко завыли круммхорны. А сквозь их вой прорвался режущий шипящий звон боевых гонгов хангаров.

— Да чтоб их!.. — Ротбирт соскочил наземь, хватая оружие. — Они атакуют!

Это в самом деле оказалось так. Коричнево-чёрная волна катилась на лагерь со всех сторон. Это были не латники, а простая «пыль» — воины, согнанный с окрестностей.

Анласы быстро и без суеты занимали свои места.

— Тетиву перетяни, тетиву...

— Копьё под правую... а тул — под левую... учи вас, эх!..