Троянская тайна - Андрей Воронин

– Немного? Ну-ну...

– Да дело не в степени преувеличения, а в том, что, на мой взгляд, культура сегодня переживает упадок. Просто средневековье какое-то! Технология развивается, а в культуре и политике – болото, застой...

– Удивительно, – с грустной улыбкой сказала Ирина. – Вы рассуждаете совсем как мой отец, и почти теми же словами...

– О застое в культуре?

– И об этом, и об искусствоведении... На самом деле ваши филиппики не по адресу. Я, как и отец, не занимаюсь написанием заказных статей о художниках и раскруткой начинающих авторов. И вам это наверняка хорошо известно, иначе вы бы не отважились мне хамить, сидя в моей же машине.

– Да еще на такой скорости, – поддакнул Глеб.

Он был доволен ходом беседы; в конце концов, хорошо было уже то, что данная беседа представляла собой вполне оживленный диалог, а не жалкие односторонние попытки разговорить окаменевший от горя манекен. Ирина на удивление быстро оправилась от полученного удара; видимо, она была из тех, кто полагает ломание рук и иные публичные проявления горя пустой тратой времени. С тем, чего нельзя исправить, надлежит смириться; то, что поправимо, надо поправлять. Чем лучше Глеб узнавал Ирину Андронову, тем больше ее уважал. С ней было действительно приятно иметь дело, потому что она относилась к тому же сорту людей, что и сам Глеб Сиверов; кроме того, она была красива, и от общения с ней Слепой получал эстетическое удовольствие. В удовольствии этом почти полностью отсутствовало сексуальное влечение: для этого они были чересчур одинаковы, прямо как два одинаково заряженных полюса разных магнитов, которые невозможно соединить никакими силами.

– Как вы думаете, – сказал он, – где можно было написать копию такой громадины? Да еще так, чтобы этого никто не заметил...

– Я сама все время об этом думаю, – призналась Ирина, – и мне ничего не приходит на ум. Для этого нужно огромное помещение, какие-то подмостки, леса, масса материалов... Да взять хотя бы холст! Ведь для оригинала "Явления..." холст ткали специально, на заказ, ткань таких размеров тогда не выпускали... Да ее и сейчас не выпускают, потому что это никому не нужно.

– Занятно, – сказал Глеб. – А на чем же тогда написана копия?

– На кусках стандартного размера, аккуратно сшитых и тщательно загрунтованных. Поразительная наглость! Ведь при первой же реставрации...

Она замолчала. Глеб покивал головой.

– Вот именно, при реставрации. И уж они, наверное, постарались написать копию с соблюдением всех правил технологии, чтобы она простояла, не нуждаясь в реставрации, как можно дольше. Вы правы, преступление очень дерзкое. Его спланировал человек незаурядный. Вашему дяде Феде, например, такое бы и в голову не пришло. Это все равно что украсть пирамиду Хеопса или Царь-колокол. Лично мне в этом, помимо жажды наживы, чудится какой-то элемент игры. Нормальные люди на их месте наверняка начали бы с чего-нибудь попроще, не такого большого и заметного. А эти как будто вызов нам бросают... В конце концов, если бы тот, кто все это организовал, с самого начала планировал расправиться с исполнителями, он сделал бы это давным-давно. А он тянет время, подпускает нас поближе, а в самый последний момент обрезает ниточку прямо перед нашим носом.

– Не так уж много ниточек он обрезал, – заметила Ирина, аккуратно вписываясь в закругление развязки и выводя машину на Кольцевую. – Ну, куда теперь?

– Пока прямо, – рассеянно откликнулся Глеб. – Я скажу, когда надо будет повернуть...

– А не проще сразу назвать место? – резковато спросила Ирина.

– Нет, – сказал Глеб, – не проще, потому что название вам ничего не скажет. А насчет ниточек вы правы, конечно. Пока что мы лишились только одной, но зато самой важной и очевидной – убиты оба реставратора, принимавшие участие в написании копии. Кстати, Ирина... простите, Ирина Константиновна, вы не думаете, что в этом деле может быть замешана администрация галереи?

– Для этого нужно сойти с ума, – возразила Ирина. – Ведь если подмена обнаружится, первым делом притянут к ответу именно дирекцию. Конечно, прибыль от продажи так называемых этюдов с лихвой покроет все, чего они лишатся, потеряв работу, но прибыли никакой не будет, потому что за ними станут следить днем и ночью, пробуя на зуб каждую полученную ими копейку. Скажете, не так?

Глеб рассмеялся.

– Именно так. Следят, пробуя на зуб, и просвечивают рентгеном – правда, пока негласно и очень осторожно. И по всему выходит, что персонал галереи – весь, за исключением двоих уволившихся по собственному желанию охранников, – чист, аки агнцы... Удивительно! Поневоле поверишь в чудеса! Так, а теперь потише, пожалуйста, следующий поворот – наш.

Глава 8

Николай Михайлович Кулагин оттолкнулся от гладкого металлического поручня, выпрямил спину и повернулся, чтобы уйти, но не выдержал и оглянулся напоследок, чтобы по укоренившейся привычке, не вдаваясь в детали, одним быстрым взглядом охватить всю гигантскую картину целиком и, как всегда, порадоваться ее совершенству.

Все было как обычно. По затянутому рваными клочьями дыма, изрытому воронками склону Мамаева кургана навстречу наступающим немцам бежала в штыковую атаку пропыленная русская пехота, свинцово-серая гладь реки была густо утыкана белыми фонтанами взрывов, и в развалинах тракторного завода тоже кипел кровавый бой. Весь передний план был усеян расщепленными бревнами, разбитым оружием, снарядными гильзами, амуницией и застывшими в неестественных позах телами; в грудах головешек на месте разбитых прямым попаданием блиндажей тлели, подмигивая красными огоньками, угли. И, как всегда, в самый последний миг перед уходом Николай Михайлович, будто наяву, ощутил кислый запах жженого тротила, горький дым пожарищ и удушливую вонь разлагающихся на жаре трупов. Все-таки работа была сделана на славу, что, принимая во внимание некоторые привходящие обстоятельства, казалось настоящим чудом.

Решительно повернувшись к панораме Сталинградской битвы спиной, Николай Михайлович покинул смотровую площадку и по широкой мраморной лестнице спустился в вестибюль.

– Ну что, Михалыч, все в порядке? – с улыбкой задал традиционный вопрос пожилой контролер у выхода. – Не разбежались твои фрицы? Мыши их не погрызли?

– Порядок, – натянуто улыбнувшись в ответ, сказал Кулагин. – Фрицы на месте. Лежат как живые.

Шутка тоже была традиционной, и смех контролера, которым тот неизменно встречал эту немудрящую остроту, Николай Михайлович слышал, наверное, уже раз сто за последние полгода. Он подумал, что пора прекращать ходить сюда. Тоже мне, бессмертный шедевр, вершина творческой жизни! Тьфу! Если вдуматься, его сюда приводит то самое чувство, которое, если верить старым мастерам детективного жанра, неодолимо влечет преступника на место недавнего преступления.

Если вдуматься, он и есть самый настоящий преступник, хотя, казалось бы, ничего предосудительного не совершил – просто выполнил заказ на живописную работу, только и всего. Это же нормальный хлеб любого художника. Если твои работы в галереях не продаются, что тогда делать – кирпичи на стройке класть? Писать слащавые пейзажики и продавать их на Измайловском вернисаже или возле Крымского моста? Так ведь это надо окончательно потерять уважение к себе, забыть все, чему тебя учили, и навсегда присоединиться к бесчисленной армии дилетантов и недоучек – тех, на кого ты всю жизнь поглядывал с презрением и жалостью. Ты на них поглядывал, а они тем временем трудились, как муравьи, – мокли под дождем, мерзли на зимнем студеном ветру, жарились под палящим солнцем, обивали пороги галерей, ныли, канючили, уговаривали, пускали слезу, торговались, впаривали, мало-помалу завоевывая рынок, отнимая у тебя, дурака, жизненное пространство, хлеб и воздух... Все эти годы они приобретали, а ты терял, только терял, и ничего больше, и вот теперь они имеют все, что когда-то имел ты, а у тебя ничего не осталось, кроме камней в почках, аденомы простаты и пагубного пристрастия к дешевому портвейну...

В такой ситуации у человека выбор невелик. Можно либо оставить все как есть и провести последние свои годы, месяцы, а может, и считаные дни – кто знает, сколько кому отпущено? – в пьяном угаре. Тоже, между прочим, не самый плохой вариант, только где гарантия, что здоровье кончится раньше денег? А вдруг протрезвеешь однажды и обнаружишь, что тебе еще жить да жить, а выпить уже не на что? И есть нечего, и жить негде, и одежонка прохудилась, и ни на что ты уже не годен, кроме сбора пустых бутылок и попрошайничества... Тогда что, а? Голову в петлю? Так ведь грешно, елки-палки, да и страшновато!

А можно пойти другим путем: собраться с силами, поставить все на карту и попытаться сорвать банк. И ничего, если при этом придется пройти по самому краю – тут уж, как говорится, пан или пропал. Пропадать все равно придется – так или иначе, рано или поздно, – так почему бы не рискнуть и не побыть паном в случае выигрыша?