Деревянный ключ - Тони Барлам

К счастью, мое расширенное сознание не сохранило подробностей того, что последовало за мистерией. Очевидно, они ушли навсегда вместе с выпущенным на волю подсознанием. Судя по моему самочувствию наутро, это было банальной оргией на манер парижских, о которых мне нашептывал один мой подопечный сластолюбивый французский коминтерновец. Как бы то ни было, той меня, что стала ее средоточием, во мне не осталось. Как не осталось и капли сантиментов в отношении мужчин. И в первую очередь — к Глебу. Я осталась мангустой — себя не переделаешь, но перестала быть — его. Он же утверждал, что именно этого и добивался. Когда спросила, кто были те люди, ответил уклончиво — посвященные — ученые, деятели искусств…

Лишь много лет спустя узнала о психотропных веществах, исследованием которых, как выяснилось, в числе прочего занимался мой любознательный шеф. В конце же тридцатых говорили о каком-то «Едином трудовом братстве» — основанной им масонской ложе, ходили глухие слухи о кровавых магических ритуалах, коллекции засушенных фаллосов, разнузданных вакханалиях и тому подобных мерзостях — что ж, меня это ничуть не удивляло, — пищи для подобных домыслов Глеб оставил по себе предостаточно.

С тех пор наши отношения сделались исключительно деловыми. Близости со мной он не искал — знал, что не найдет, да и, скорее всего, занят был шлифовкой других алмазов. Я могла бы простить ему жестокость ради дела, но пошлости — никогда.

Дальнейшие задания поступали от него опосредованно — работа моя состояла в контактах с иностранцами и сборе информации о них. Спать с ними в мои обязанности не входило. Это оставлялось на мое усмотрение. Сколько их было?…

В последний раз видела шефа в тридцать седьмом — поседевшим, состарившимся, — теперь он выглядел на свои почти шестьдесят. Он долго рассматривал меня, потом вздохнул и попросил прощения. На вопрос «За что?» ответил не сразу: «За то, что прикоснулся к тебе грязными руками. За остальное простить нельзя». Потом он спросил, может ли доверить мне хранение важного документа. Я легко согласилась. «Документом» оказался его зашифрованный блокнот. Когда Глеба расстреляли — впрочем, тогда объявили, что он умер под следствием от паралича сердечной мышцы, — взялась за расшифровку. Он знал, что смогу, потому и оставил — мне. В последней записи он просил меня уничтожить блокнот. Для этого было достаточно поднести к нему сигарету — специальная бумага мгновенно превратилась бы в кучку пепла. Почему я не сделала этого, не знаю до сих пор.

Но ведь если бы у меня в тридцать девятом при обыске не обнаружили блокнота, то я никогда бы не встретила Мартина!

— Теперь всё?

— Что — всё?

— Теперь прогонишь?

— И не подумаю!

— Ты не выглядишь удивленным.

— А я и не удивлен.

— Ты знал?

— Почти с самого начала.

— В чем я прокололась?

— На фотографии — не твоя семья. Шоно сразу это увидел. К тому же ты зачем-то скрыла, что у тебя есть еще один ребенок, а потом случайно сказала: «Дети». Шоно считает, что это девочка, так?

— Да. Машенька.

— Где она?

— Осталась у сестры. Как залог моего возвращения…

— Мы так и думали.

— Что-то еще?

— Шоно не поленился навести справки в Вильно и узнал…

— …что мои родители не были евреями. Ну да, легенду шили на живую нитку — чистить архивы времени не было. А отца звали Исаакием потому, что дед поссорился с деревенским дьячком, и тот записал младенца в приходской книге под первым именем, что стояло в святцах на четвертое сентября. Но, кроме этого, моя история — правда.

— Не сомневаюсь.

— Я не могу взять в толк, почему вы, зная все, продолжали играть партию?

— Да потому что совершенно неважно, как ты сюда попала! Важно — зачем!

— Ты имеешь в виду мое задание? Я…

— Господи! При чем здесь твое задание? Ведь не думаешь же ты, что это они тебя прислали?

— Боюсь, что упаду в твоих глазах ниже нижнего, но именно так я и думаю.

— Хорошо, попробую иначе. Почему ко мне послали именно тебя?

— Потому что очень похожа на твою покойную жену, и, следовательно, вероятность того, что ты мной увлечешься, была выше.

— Так думали они, имея в распоряжении от силы пару фотографий и словесный портрет. На самом же деле — и ты могла в этом только что убедиться — тут гораздо больше, чем простое сходство черт! Отличить тебя от Мари можно только по голосу. И именно услышав твой тембр, я понял, чего не хватало ей. Мы знали тебя по подробнейшему описанию, но голос описанию не поддается. Поэтому и приняли Мари за тебя.

— Знали?…

— Я полагал, что ты уже догадалась…

— Разумеется, я заметила, что легко могу самоотождествиться и с Тарой, и с Барбарой — не только внешне, но не предполагала, что это заметил также и ты. Видимо, я никудышная актриса.

— О нет! Ты играла… легкомысленную особу довольно убедительно! Просто один раз в бреду ты заговорила со мной, как со своим ребенком. Этого было довольно, чтобы понять…

— Слабое, но утешение. И все же я до сих пор не понимаю: Тара, Барбара, я — кто мы? Кто я?

— В первую очередь ты — самый дорогой для меня человек. Остальное слишком долго объяснять, а нам сейчас нужно собираться в дорогу.

— В дорогу? Куда?

— Через двенадцать минут придет Шоно и будем решать. Чай совсем остыл, пойду вскипячу воду.

Шоно пришел ровно в половине одиннадцатого. Поздоровался, с полминуты изучал мизансцену, потом заметил:

— Если я правильно понял, то у вас совсем недавно был гость, с которым вы обошлись нехорошо — не дали допить коньяк и не угостили пирогом. Я, кстати, не откажусь — он так аппетитно выглядит! Благодарю, — сказал он, усаживаясь за стол и принимая у Веры тарелочку. — К тому же, — указав вилкой на пистолет, — отобрали любимую игрушку. Очень, оч-чень некрасиво с вашей стороны. Мм!.. Пирог восхитительный, да-с. Мои комплименты, мадам.

— Скажите, Шоно… Я не смогла добиться вразумительного ответа от Мартина… Если вы с самого начала знали, кто я и что я, к чему было разыгрывать весь этот спектакль? — проигнорировав похвалу, строго спросила Вера.

Шоно с видимым сожалением отложил вилку и развел руками:

— Уличать даму — это не по-джентльменски. К тому же мы предполагали, что знаем о ваших обстоятельствах. Нам всем стало бы неприятно. Вот мы и ждали, пока вы сами не решите обо всем поведать, а в том, что рано или поздно это произойдет, у нас сомнений не возникало. Правда ведь, Марти?

Мартин задумчиво качнул головой, что можно было трактовать как согласие.

— А вы не боялись, что это произойдет слишком поздно? — Тон Веры сделался жестким.

— Единственное, чего мы боялись, — это вас обидеть, — Шоно пристально посмотрел ей в суженные глаза. — Те, кто обижают Шхину́, кончают скверно.

— Кого?

— Мартин вам не рассказал?

— У нас не было времени, Шоно, — подал голос Мартин, разглядывавший улицу сквозь щелку в занавесках, — нет его и сейчас. За домом следят. И теперь уже, возможно, две конкурирующие организации.

— Ты про тех унылых топтунов, которых я срисовал на входе? — Шоно невозмутимо вернулся к пирогу. — Не думаю, что они из разных фирм, — уж очень мило воркуют между собой. Вторые — из этих? — Он нарисовал пальцем в воздухе два зигзага.

Мартин кивнул.

— Скольких вы видели? — встревожено спросила Вера.

— Двоих у парадного в авто и одного — у черного входа.

— Тогда это только наши. — Вера с облегчением выдохнула. — У них нет указаний применять насилие — только наблюдать.

— Это хорошо. — Шоно встал из-за стола и добавил по-русски: — Еще раз спасибо! Такой шикарной русской шарлотки я не едал уже лет тридцать! — И вновь по-немецки: — Прослушивающей аппаратуры тут нет — я бы почувствовал.

— Как это?

— Я весьма чувствителен к электромагнитным полям. Из-за этого я у себя дома вовсе не использую электричества — мешает думать. Но — к делу! Во-первых, надо телефонировать нашему большому другу и предупредить о позднем визите, который мы намерены ему нанести. Это — на тебе, Марти.

Тот удалился.

Шоно перешел на русский:

— Во-вторых, и это самое важное, нам надо понять, как быть с вами, сударыня. Так сказать, оценить риски. Насколько я понимаю, вам было приказано… войти в абсолютное доверие к Мартину, выведать все, что можно. Чего я меж тем не понимаю, так это зачем вашему начальству понадобились наши скромные секреты? Я, признаться, не верю в то, что нынешнее руководство гепеу интересуется вопросами практической магии. По-моему, их занимают исключительно земные проблемы, вроде собственного выживания. Или я не прав?

— Вы правы, — отозвалась Вера, помолчав, добавила: — Прежние были талантливыми подлецами с идеями, у этих воображения ни на грош, но зато звериное чутье и никаких рефлексий. Сталину не нужны талантливые. Ему нужны исполнительные. Палачи-делопроизводители.