Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

— Да, изъ этого видно, говорилъ лордъ Джорджъ, поспѣшными шагами ходя по комнатѣ и разсѣянно крутя рукою волосы: — что всѣ дары счастливой судьбы: знатность, богатство, красота, прелесть, не избавляютъ отъ житейскихъ непріятностей. Еслибъ въ Лондонѣ предложить пари, что мистриссъ Горъ Гэмптонъ будетъ такого-то числа завтракать здѣсь въ общей залѣ гостинницы, васъ назвали бы сумасшедшимъ, и вы могли бы выиграть мильйоны.

— Не-уже-ли жь она должна завтракать въ общей залѣ? вскричали мы всѣ трое, или четверо вмѣстѣ: — возможно ли это?

— Черезъ десять минутъ это будетъ «совершившимся фактомъ», какъ говорятъ французы, вскричалъ онъ: — потому-что въ гостинницѣ нѣтъ уголка незанятаго.

Мы нѣсколько секундъ молча переглядывались, милая Китти, и потомъ, какъ-бы нами овладѣла одна мысль, всѣ обратили глаза на папа. Что онъ думалъ — не могу угадывать, но конечно онъ почувствовалъ себя неловко, потому-что развернулъ газету и укрылся за нею.

— Я увѣрена, начала мама: — что и Мери Анна и Кэри, каждая охотно уступитъ свою комнату.

— Ахъ, съ удовольствіемъ, съ величайшимъ удовольствіемъ! вскричали мы. Но лордъ Джорджъ остановилъ насъ. — «Хуже всего здѣсь то, что она слишкомъ-деликатна, слишкомъ опасается обезпокоить кого-нибудь, тѣмъ болѣе людей незнакомыхъ. Я увѣренъ, что она не можетъ рѣшиться быть причиною такого безпокойства».

— Но какое же безпокойство?! Никакого безпокойства! Еслибъ ей могло быть достаточно одной комнаты.

— Одной комнаты! вскричалъ онъ: — одна комната въ такую минуту, цѣлый палаццо. Но именно потому-то и велико пожертвованіе.

Мы его увѣряли, убѣждали, что вовсе нѣтъ; что пріятность оказать услугу особѣ, которая принадлежитъ къ числу его друзей, не говоримъ ужь, особѣ, столь достойной всевозможнаго вниманія, съ избыткомъ вознаградитъ насъ за ничтожное безпокойство. Мы были краснорѣчивы, настоятельны, наконецъ мучили его, прося, чтобъ онъ предоставилъ самой леди рѣшить, согласится ли она принять наше предложеніе.

— Пусть же будетъ по-вашему, вскричалъ онъ и бросился внизъ передать наше приглашеніе.

Когда онъ покинулъ комнату, мы посмотрѣли другъ на друга, будтобы глубоко сознавая, что сдѣлали нѣчто великодушное и возвышенное, но въ то же время безпокоясь, что не соблюли всѣхъ условій тонкой деликатности. Мама выразила предположеніе, что папа долженъ былъ самъ отправиться передать наше приглашеніе. Онъ, напротивъ, говорилъ, что это обязанность мама или одной изъ насъ. Джемсъ думалъ, что приличнѣе всего учтивая записка. «Мистриссъ Кенни Джемсъ Доддъ, изъ Додсборо, свидѣтельствуя свое глубочайшее почтеніе» и такъ далѣе, что и дастъ намъ случай выставить имя нашего родоваго имѣнія, не говоря ужь о той выгодѣ, что наша односложная фамилія округлится благозвучнымъ дополненіемъ. Джемсъ отстаивалъ свое мнѣніе съ такимъ успѣхомъ, что я принесла свой письменный ящикъ и раскрыла его на столѣ, за которымъ завтракали мы, какъ лордъ Джорджъ отворилъ обѣ половинки дверей и произнесъ: «мистриссъ Горъ Гэмптонъ!»

Ты будешь въ-состояніи судить о нашемъ замѣшательствѣ, милая Китти, когда я скажу тебѣ, что мама была въ пеньйорѣ и безъ чепца; папа въ гадкомъ своемъ старомъ фланелевомъ шлафрокѣ, съ черными пятнами, которыя называетъ онъ «рябинками», и въ мѣховыхъ сапогахъ, которые носитъ поверхъ брюкъ, такъ-что совершенно походитъ на калмыка, который нарисованъ на картинѣ въ романѣ «Елисавета или сирота изгнанница»; мы съ Кэри были въ папильйоткахъ, безъ корсетовъ, а Джемсъ въ пестрой матросской блузѣ и охотничьихъ кожаныхъ брюкахъ, подпоясанъ краснымъ ремнемъ и съ огромною своею трубкою въ рукѣ — живописная, если не изящная группа. Привожу эти подробности, милая Китти, не потому, чтобъ онѣ были важны, а для-того, чтобъ ты лучше поняла восхитительный тактъ нашей дивной гостьи. Особа, не столь превосходно-воспитанная, нашла бы наше положеніе неловкимъ, можно сказать, почти-смѣшнымъ. Мама старается натянуть свою скудную драпировку хотя до половины чулокъ; папа хлопочетъ куда бы спрятать ноги; Джемсъ силится ускользнуть въ забитую наглухо дверь; мы съ Кери, покраснѣвъ, рвемъ съ себя бумажки — изъ всего этого выходила такая сцена, на которую особа, непривыкшая къ деликатнѣйшему великосвѣтскому обращенію, не могла бы смотрѣть безъ смѣха.

Она въ этомъ затруднительномъ столкновеніи была образцомъ совершенства! Непринужденная граціозность ея походки, изящное спокойствіе манеръ, деликатность, съ какой она выразила признательность за «нашу заботливую доброту», какъ она сказала — все это было обворожительно! Казалось, будто она внесла съ собою въ комнату атмосферу свѣтскаго обращенія, потому-что мы, какъ-бы волшебствомъ, совершенно забыли дикость нашего костюма. У мама исчезло всякое воспоминаніе о смотрящихъ на зрителей чулкахъ; папа вытянулъ ноги съ развязностью слона, Джемсъ оперся рукою о спинку стула, говоря съ нею, такъ самоувѣренно, какъ будто на немъ полный мундиръ великолѣпнѣйшаго полка. Сказать, что она была очаровательна — это слишкомъ-мало; кромѣ-того, что она почти идеально-прекрасна, въ ея манерѣ столько граціи, деликатности, женственной утонченности, что самая красота къ ней уступаетъ изящности, и, наконецъ, въ ней казалось инстиктивнымъ то, какъ она умѣла гармонировать съ каждымъ изъ насъ, съ острою живостью слушая рѣзкія и потѣшныя замѣчанія папа о чужихъ краяхъ и заграничныхъ людяхъ, мнѣнія мама о модахъ и домохозяйствѣ, идеи Джемса о «лихихъ малыхъ» и «милыхъ малыхъ» вообще.

Она говорила при всякомъ случаѣ, что во всемъ совершенно согласна съ нами, и привела тѣ же самыя причины предпочитать чужіе края Англіи, какіе приводили мы; и, какъ осязательное доказательство, представляла чуждое всякой тяжелой церемоніальности начало нашего знакомства: «еслибъ мы были въ отели „Звѣзды и Подвязки“ въ Виндзорѣ или отели „Альбіонъ“ въ Брайтонѣ, говорила она, „вы навѣрное предоставили бы меня моей судьбѣ, и я не наслаждалась бы теперь удовольствіемъ знакомства, которому, надѣюсь, не суждено окончиться здѣсь“.

Ахъ, Китти, еслибъ ты слышала, съ какою проникающею въ душу нѣжностью произнесла она эти слова! Но, другъ мой, истинная очаровательность хорошихъ манеръ состоитъ именно въ томъ, что общія мѣста облекаются интересомъ, и самымъ ничтожнымъ фразамъ сообщается какое-то значеніе и важность. Она искренно похвалила насъ за то, что мы путешествуемъ безъ разсыльнаго — недостатокъ, котораго мы краснѣли въ ту минуту, и который мама старалась прикрыть всѣми неправдами. „Это съ вашей стороны чрезвычайно-разсудительно, сказала она, чрезвычайно независимо и показываетъ, что вы совершенно понимаете чужіе края. Конечно, въ моемъ положеніи (тутъ въ ея голосѣ зазвучала такая грустная задумчивость, что на глазахъ моихъ показались слезы), въ моемъ положеніи“… она остановилась на минуту и продолжала, съ трудомъ успокоиваясь: „путешествовать безъ разсыльнаго — невозможность; но для васъ нѣтъ такой необходимости.“

— И Grégoire вѣроятно желаетъ показать вамъ, какъ обходиться безъ него, вскричалъ лордъ Джорджъ:- онъ проѣхалъ въ Боннъ и оставилъ васъ на произвелъ судьбы здѣсь.

— Ахъ, этотъ старичокъ такъ добръ, такъ заботливъ, сказала она: — что хотя онъ дѣйствительно дѣлаетъ ужасныя ошибки, но я не могу на него сердиться.

— Это показываетъ вашу доброту, возразилъ онъ:- но еслибъ я сказалъ ему, что хочу остановиться въ Кёльнѣ, и онъ проскакалъ бы приготовлять комнаты въ Боннѣ, я, при встрѣчѣ, свернулъ бы ему шею.

— Будьте же увѣрены, я не сдѣлаю этого, отвѣчала она, снимая перчатки и показывая, какъ несозданы ея прекрасные тонкіе пальчики, сіяющіе камнями, для подобныхъ дѣлъ.

— И теперь вы должны дожидаться здѣсь Фордейса? сказалъ онъ почти съ досадою.

— Конечно, должна! отвѣчала она съ кроткой улыбкой.

Лордъ Джорджъ возразилъ что-то, но я не разслышала его словъ, и такимъ-образомъ было рѣшено, Китти, что мы не сейчасъ выѣзжаемъ въ Боннъ, а обѣдаемъ съ мистриссъ Горъ Гэмптонъ и остаемся съ нею до вечера — доброта, отъ которой она, казалось, пришла въ восторгъ, по нѣскольку разъ благодаря каждаго изъ насъ „за наше милое, доброе расположеніе“.

И теперь, Китти, я только-что разсталась съ нею, спѣша набросать эти строки къ почтовому часу. Сердце мое восхищено прелестью очаровательнаго ея разговора, и дрожащимъ почеркомъ подписываюсь, твой вѣчно-преданный и очарованный другъ

Мери Анна Доддъ.

Hôtel de l'Empereur, Кёльнъ.

PS. Мистриссъ Г. Г. вошла въ мою комнату сказать, какъ ей грустно, что мы уѣзжаемъ. „Я, говоритъ она, нашла въ васъ какъ старинныхъ, старинныхъ друзей“. У ней, очевидно, есть какое-то тайное горе. Ахъ, еслибъ я умѣла утѣшить ее!

Мы будемъ переписываться, но я не должна показывать Кери писемъ ея: она высказала это, какъ непремѣнное желаніе. Она думаетъ, что „Кери милая дѣвушка, но вѣтренная“. И я дѣйствительно замѣчаю въ характерѣ Кери эту черту, составляющую въ немъ величайшій недостатокъ.