Урбанизатор - В. Бирюк

Дяденьки и тётеньки! Клизма нынче — пропуск в рай. В наш, безопасный, сытый, изнурительный, бессонный, чуждый для вас, райский уголок. А кто — «нет», тому — «нет». Пшёл с отсюдова.

А уж когда они мне начали доказывать, что мыться не будут, чтобы «не смыть с себя удачу», я просто психанул:

— Вон — Волга. Ваша удача — там, за Волгой, на Ватоме жила. Там и померла. Нынешняя ваша удача — что вы сюда живые дошли. Всё. Тут уже моя удача. Одна на всех. Молитесь, чтобы и на вас хватило. А кто мыться не будет — вышибу взад. К этим вашим… «унжамерен».

Народ побухтел на своём языке, собрал вещички, детишек, скотинку и потопал за мной.

— Куда идём, Воевода?

Блин, и ведь не скажешь — на Кудыкину гору! С неё-то и идём.

— На Стрелку. В приёмный покой.

Как хорошо было утром бежать по лыжне! Хорошая погода, хорошие лыжи, хорошая компания. Дорога всё больше вниз… Как уютно было лежать в засаде в сугробе! Никто тебя не видит, ни откуда не поддувает. Снежок беленький, чистенький, синички недалеко скачут, чирикают. Лежи-отдыхай.

Как приятно было расстреливать придурков с высоты берега! Хороший инструмент, хорошая позиция, чётко видимые малоподвижные цели. Каждое движение — как песня. Наложи, тяни, локоточек выровнял, мушку с прицелом… пуск. Правильно сделал — правильно получил. Ещё один придурок завалился.

«Хорошо» — кончилось. Пошло… не то, чтобы «плохо», а — «надо». Суетливо пошло. Людское поголовье на Стрелке мгновенно подскочило в полтора раза. У медиков — завал. Нашли и вшей с блохами, и язвы с чирьями. А глаукому я лечить не могу. У пищевиков — аврал. Люди хотят есть. Все, сразу, много. И — в запас. Как это принято у охотничьих народов. И дело не в том, что у меня нет, и не в том, что приготовить надо. Я не знаю, как наша еда отзовётся в этих организмах. И они сами этого не знают. Поэтому — пост на три дня. Пить — только кипячёную воду с Мараниной смесью: кровохлёбка со слабительным.

Отчего они снова начинают выть и скандалить. Предполагая, видимо, что у нас нет еды, что я собираюсь их заморить голодом, что… Объяснений — не слушают. Пока не рявкнул.

Банщиков — по призыву: контролируемо, с проверкой чистоты за ушами и грязи под ногтями промыть такое количество тел и голов… Зелёным мылом! До хруста!

Парикмахеров — тотальная мобилизация. Бритьё в традиционно необриваемых местах… Да блин же! У них все места — нетрадиционные! Здесь вообще нигде ничего не бреют! Подстригают иногда.

Все процедуры, хоть я объяснял заранее, хоть Гладыш и Самород с Ильёй Муромцем на ихней гадячей мове… Постоянный визг:

— Не хочу! Не буду! Режут! Бреют! Убивают! Мылят!

Хорошо, что я их слов не понимаю. Но напрягает. Не хотел, но пришлось. Позвал Курта.

Нет-нет! Хрип никому рвать не надо! Чисто ознакомиться. С возможностью.

«Себя показать, на людей посмотреть» — обычная русская присказка.

Правда, в исполнении князь-волка… когда такая зверюга подходит не торопясь… К тебе конкретно. Осматривает своими рыжими глазами… Тебя лично. Принюхивается, фыркает, морщится… От твоего именно запаха. А то и вскинется на дыбки, положит лапы на плечи, заглянет, с высоты своего роста, в твои персональные гляделки, запрокинутые в небеса…

А вокруг — уже тишина. Потому что все уже слышали. Про то, что «Зверь Лютый» своего «крокодила шерстистого» специально на отрыв голов человеческих натаскивал. Спросишь — и могилки покажут. И ведь никто не знает! Что этому… «ужасу лесному» в башку его зубастую взбредёт. Никто.

А лесовики, в отличие от всяких… теле-кино-видео путешественников, очень хорошо знают — крупный зверь с человеком много чего сделать может. У каждого в близких родственниках — покойник. Образовавшийся после встречи с крупным лесным хищником. А уж настолько крупный…! Лицом к лицу… Мама моя, мамочка…

Помогло. Прерывистый громкий «возражательный» визг собственных мнений сменился согласным непрерывным тихим скулежом многоголовой толпы.

«Вопль ужаса, задавленный страхом».

Факеншит! Ну почему нельзя вести хомнутых сапиенсов к светлому будущему и элементарной чистоте без внушения животного страха на каждом шагу?!

Их надо где-то разместить. И одеть-обуть. Потому что состояние их обмундирования… после обязательной проварки… не внушает… уважения.

Уже глухой ночью, когда Мара закончила клизмовать наиболее нервных и «подозрительных по поносу», а совершенно умаявшиеся «наведением чистоты снаружи и изнутри» мигранты расползались по местам дислокации, в моём балагане…

Мда… Чуть не сказал — «собрались клоуны». Собрались ближники мои. Ещё и Паймета со слипающимися глазами позвали.

Был ряд штатных нервных выкриков:

— А нафига они надобны?! Нахрена ты такую орду приволок?! Гнать нищебродов в три шеи! На такую прорву жорева не напасёшься!

Ну и там много чего из серии: «При всём нашем уважении, но, Вы, босс — лопухнулись по-крупному». Потом Ивашко вытащил «козу» из ноздри, вдумчиво по-разглядывал и спросил, обращаясь к «козе»:

— Ну, и чего теперь делать будем?

Как бы ни хотелось «старожилам» выгнать чуждых и нищих «новосёлов» с пригретого уже места, «головка» общины, выпустив пар и продемонстрировав эмоции, перешла к конкретике. Поскольку пункт первый нашего неписаного закона гласит:

1. «Зверь Лютый» всегда прав.

Что во втором пункте — и сами можете догадаться.

Решения обсуждались всем советом и постепенно выстроились в систему.

Прежде всего, прямо завтра с утра — крещение. Всех, от мала до велика. С раздачей крестиков, новой чистой одежды и целой обуви. Ничего своего, ни нитки, ни колечка, ни волосины — у новосёла не оставалась.

«Всё своё — отдай». «Человек рождается в жизнь — голый. Так и ты новую жизнь у меня начинаешь». Правило утверждалось болезненно. Постоянные попытки приходящих — каждого! — обойти правило, мои уступки и исключения — заканчивались плохо. Волны визгов, криков, «всенародных возмущений» и моих ответных репрессий привели, «методом последовательных приближений» к приемлемой детализации. Правило утвердилось во Всеволжске для нескольких категорий новосёлов. Позже мы его смягчали, по мере распространения по «Святой Руси» и другим странам наших санитарных, социальных и правовых норм. Но никогда не исключали полностью.

Тогда же — провести присягу. Тут меня поправили — это надо сделать сразу. В несколько усиленной форме: «… и из воли господина ни в чём не выйду». А через два года — можно и повторить. В Падуе, о которой я вспоминал, клятва городу — ежегодно.