Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде - Андрей Баранов

Увидевши что его донцы-молодцы стали интересоваться кизляркой – кизлярской виноградной водкой, схожей после выдержки в дубовых бочках с французским коньяком – более чем защитой любезного Отечества, Платов сначала хотел было запороть смутьянов до смерти, потому что конечно только шельмы собаческие могли в столь опасный для ай-лимпийских игр момент искать себе выгоды, но потом одумался и сменивши гнев на милость обещал будто бы и знаменитые источники Ессентуков станут казачьими во веки веков если только сейчас же и немедленно они затушат пожар.

– Рады стараться! Мы как штык! Вмиг потушим!

Заручившись казачьей помощью, пожарные практически отбили натиск огня, а мужественные атлеты, бегуны, борцы, стрелки, лыжники, спасаясь от стены пламени, передавали друг другу донесенный Морозявкиным факел и мчались вперед как лани, так что получилось подобие более поздней эстафеты олимпийского огня.

Эта традиция имела как известно грандиозные последствия, после чего уже никакие Олимпийские игры не обходились без бегущей эстафеты. Предание не сохранило имен первых участников того экстремального эстафетного бега глубоко засекреченной ай-Лимпиады, в общие ряды как-то затесалась балерина из Императорского балета, юркие сельские ребятишки, отличилась даже какая-то бабка из села Дураново – бойкая столетняя старушонка сверкая лаптями и вихляясь на ходу во все стороны протащила факел шагом саженей триста пока совсем не рассыпалась, но пламя сберегла.

Однако конечно кто там бежал – Коняев с Рыськиным или там Иванопулос с Попадалусом – теперь разницы нет никакой. Важно лишь то что среди моря огня лесного, природного они сумели сохранить тот самый зажженный от священного храма огонек, которого ждали на месте будущих игр у горы Аю-Даг с таким нетерпением.

– Огонь потушили, казаков усмирили, атлеты с факелом прибежали, ваше величество! – доложил закоптившийся от пожара Платов императору.

– Ну вот и прекрасно. Значит все готово – пора начинать! – объявил государь свою монаршью волю.

Глава двенадцатая, открывающе-олимпийская

А и верно было уже все готово, и гости собрались, и двор весь съехался, и для российских атлетов из соборной команды устроили торжественный молебен с читкой царского манифеста, сгоряча загнав в церковь всех без разбора вероисповедания. Иноземные посланники слетелись как мухи на мед вокруг основного центра ай-Лимпиады – Аю-Дага, в Ялте, Алуште, даже в Севастополе и Керчи, словом по всей Тавриде прямо яблоку негде было упасть и хотя лесной пожар многих напугал, однако же никто не уехал так как жажда зрелищ пересилила да и золотых «хлебов» вокруг было полно. Ни прохлада надвинувшейся вдруг крымской зимы, ни мрачное небо – ничто не могло оторвать их от трибун.

– Боже, неужели дожили? Неужели начинаем? – волновались устроители, не в силах поверить что наконец-то устроили столь торжественное событие. – Сейчас свершится и зажжется!

– Не могу поверить, граф, что сей же час мы увидим все нами напридуманное своими глазами! – волновалась и Лиза. – Пойдемте же на позиции!

– Да, нам уже пора выдвигаться – труба зовет! – подтвердил и граф Г., и они пошли в первые ряды.

Государю ничего не оставалось как махнуть платочком и повелеть приступать. В тот же миг трубачи затрубили ай-лимпийский гимн, в котором можно было узнать «Молитву русского народа» но на международном французском языке, причем с таким чудовищным прононсом что французы затыкали уши, а знаменосцы торжественно подняли флаг ай-Лимпиады, так что белое полотнище с олимпийским мирным голубем затрепетало на ветру. Раздался олимпийский фейерверк – тысячи шутих взлетели в закатное уже небо, засыпая его шипучими огненными звездами.

– Сколь прекрасна была идея – открывать ай-Лимпиаду ночью! – шептал граф Г. на ухо Лизе, дабы она лучше слышала.

– Ну это чтобы было ярче видно фейерверк, да и веселие на Руси есть питие – на радостях все так перепьются что выступать уже не смогут. Вон один прыгун, Петька Безухов, еще летом так наклюкался что, вообразите, вместо чтоб прыгнуть в вышину упал в длину и растянулся. Но потом конечно исправился, на горных-то лыжах.

– Неужели? И еще жив пока что?

– Ах, граф, вы мешаете мне слушать, – кокетливо хихикала Лесистратова, указывая на трибуны.

Император произнес перед собравшимися гостями, среди которых были и великие князья и отпрыски королевских фамилий Европы, кратчайшую речь, всего лишь на без малого пол-часа, в которой призвал всех наслаждаться этим удивительным событием, не виданным со времен античности. Честь зажжения ай-лимпийского огня была доверена Лизе Лесистратовой, и она уверенно ткнула принесенным Морозявкиным и Ко факелом в подножие гигантской чаши, которой гореть должно было все игрища. Огонь осветил лица собравшихся на трибунах огромного стадиона. Лесистратова произнесла ай-лимпийский девиз «быстрее, выше, сильнее», при этом опять покраснев как маков цвет, атлеты поклялись бороться честно, а судьи – честно судить сии соревнования, что многих весьма растрогало.

– Да чего уж там, выиграем или проиграем – мне плевать, главное что зрители на трибунах есть! Многие за тридевять земель приехали, а где не хватит – мужиков нагоним али солдат что ли… Игры надобно было устроить любой ценой, и мы за ценой не постояли, – резюмировал Платов.

– Ваше благородие, так мы завсегда рады стараться! – ответствовал находящийся неотлучно при ем есаул.

– Да уж постарайтесь, ребятушки, и чтоб все как штык-молодец!

Есаул с указанием отошел, а действие между тем продолжалось. Зрители притихли, ожидаючи новых фокусов, и не прогадали. На поле выбежали веселый муфлон, дельфинчик и олень, немало позабавившие публику, затем началось то народное творчество, коим так гордились организаторы – поскакали лихие санные тройки с разудалыми гармонистами и нарядными бабами в шалях и монистах, выехали на рысях казаки в бурках и папахах, размахивая шашками, запели итальянские оперные певицы, для сей оказии выписанные из итальянской «Ля Скала» что в Милане за целое состояние, но всех переплюнула наша российская певица Пофигея, названная так в честь древнего славянского языческого бога Пофига, за семь рублей серебром разошедшаяся аж на целых три с половиной голосовых октавы. Словом равнодушных не осталось и вовсе никого.

Зрители восторженно ревели, кричали, мычали и невесть что вытворяли, некоторые иноземцы косились на россиян и особенно на тех кто приперся с детьми, потому что детишки вели себя как негритята из глухой африканской деревни, но понятно было что с родным Катманду лучше не связываться, потому как ничем хорошим это не кончится. Впрочем приняв горячительного в виде глинтвейна иноземцы вполне сравнивались с аборигенами и даже иные и перекрикивали местных. Трещали немецкие шарманки и русские гармошки, завывали шотландские волынки, протяжно дудели какие-то африканские дудки-вувузелы, ужасная какофония временами даже перебивала полковой оркестр.

Затем началось ранее никем еще не виданное диво – торжественное прохождение команд из разных стран. Это представление было придумано на пару графом Г. и Лизой, которые были всецело за, а вот Платов решительно против так как считал что это не военный парад, а гражданским негоже в мирное время всякие монстрации учинять. Тем не менее прохождение учинили, причем знамя российской команды несла Лесистратова, а Платов, шедший сзади по левую руку от нее, поразил всех мрачнейшим видом как будто у него заболел коренной зуб – обидно было ему, боевому генералу, идти сзади какой-то девицы, да еще и при полном параде – генеральско-казачьей хформе с золотыми эполетами и в кивере с пером. От возмущения он крутил нагайкой так что к нему аж боялись подходить прочие члены ай-лимпийского комитета.

Справа же шествовал граф Г. в великолепном малиновом камзоле с белым шейным платком, улыбавшийся всем как на светском рауте, позади одетые в яркую расписную белую с красными цветами ай-лимпийскую форму проходили атлеты – уже знакомые местным борцы, коих оставили в программе для зрелищности, бороться прямо в снегу, бегуны и летуны на лыжах, конькобежцы, саночники и прочая крепостная братия. Форму для них пошил самолучший итальянский кутюрье Борджиа ди Чезаре, который впрочем был известен всей Москве как портняжных дел мастер Тришка Кафтанович.

– Хорошо идут, на рысях! – одобрил есаул. – И знамена развернуты!

Все присутствовавшие женщины, дамы и бабы, словом существа женского пола конечно тут же шепотом а иногда и в голос принялись обсуждать наряды проходящих, сокрушаясь почему нет фестончиков и рюшечек, и что все равно даже без оных получается слишком пестро.

– Ах, милочка, розанчиков надо было поменьше, а полы у кафтанов пустить подлиннее, а то какие-то кургузые, и в новом сезоне так уже и не носят.

Надо сказать что хоть выкройки парижских мод доходили и сюда, в места столь отдаленные, причем иногда с заезжими купцами и ранее чем в столицы, подобное дефиле в здешних краях увидать было трудно и все дамы, приятные и не очень, пользовались случаем. Международная мода наступала, торговки прикидывали сколько можно выручить если пустить все видимое на ярмарку, закупившись оптом с больших кораблей, словом лозунг «все на продажу» был конечно популярен уже тогда.