Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде - Андрей Баранов

На том и порешили. Кроме того тут же внесли в программу ай-лимпийских игр игру вроде французского петанка только с камнями и на льду, называемую шотландцами керлингом. Закупивши для образца пару камней по сорок четыре фунта весом поручили все остальные срочно изготовить Левше, едва очухавшемуся от заморского путешествия, поэтому камни вышли не совсем по размерам но зато все с клеймами тульского оружейного завода.

– А что еще надобно для атлетических успехов? – беспокоился Платов, видя что иноземные атлеты все еще наших обгоняют. – Может плетки им всем дать понюхать?

– Да они и так все за родину живота не жалеют, ваше благородие! Конечно кое-кого пришлось поучить, а как еще учить это тупое мужичье кроме как сапогом по морде? – отозвался эхом есаул.

Граф Г., послушавши этих рассуждений, подумал что права человека не для России писаны, и Вольтер со своими письмами Екатерине старался совершенно зря. Однако же тут выбирать не приходилось, хотя лично он всегда старался напоминать простонародью об их долге перед отечеством и необходимости отдать жизнь за царя, а также поощрять, то есть действовать не всегда кнутом но и пряником заодно.

Но тут приспело время совещаться по поводу успехов конкурентов, которые так суетились что пыль со снегом столбом летела из-под ног. Гиревики тягали гири, лыжники бегали где по снегу а где и по земле на особых досках с колесами, без дела никто не сидел, о чем докладывали многочисленные соглядатаи из местных деревенских, которых Лесистратова снабжала деньгами и советами, а потом слушала доклады и заносила в особый список.

– Вы посмотрите, что иноземцы там вытворяют – и доктор вокруг атлетов все время крутится, пульс меряет, и одеты способно, и питаются не абы как а с расчетом…

– Может и наших кормить питательно? Греча там, свекла. Надобно в горах на тренировках кухни на обозных котлах развернуть!

К этой мере добавили еще всяческие ухищрения. Левша добровольно в порядке инициативы снизу решил придумать для лыжников-бегунов особую мазь для лыж, подобранную по температуре окружающей воздушности, дабы полозья лыжные к снежку не липли. Кроме того он пояснил что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог война или там соревноваться, а они стрелять не годятся.

Бросились смотреть – и верно, как заряжают наши лыжники ружья, пули в них и болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.

– Вот ведь как! – удивлялся Платов. – А я-то думал что новонабранные атлеты и вовсе стрелять не умеют, да и то сказать – пробегут версту, язык на плечо, с непривычки и в бочонок не попадут. А тут вон оно в чем дело!

– У них, понимаешь ли, подход профессиональный, ну то есть как к ихней профессии, сиречь ремеслу. И лыжники и клюшники, все они там как на фабрике трудятся, и отдыхают по часам, – проконсультировал его Левша, уже вполне теперь оправившийся от морской болезни и бодрый.

– А у нас какой, совсем разгильдяйский что ли? Ну это мы вмиг поправим.

С тех пор казаки начали заниматься с ай-лимпийцами строевой подготовкой, джигитовкой и стрельбой, даже с теми кто ружья в руки вовсе не брал, для вящей дисциплины. Решено было также для наиболее усердных богатырей ввести звание «воин-спортсмен» с особой медалью. Правда наставникам атлетов удалось-таки отбить для нужных тренировок часы вечерние, впрочем есаул уверял что без нагайки не будет командной спайки:

– Так, без настроя пусть хоть и ночью и днем бегають, все равно толк выйдет а бестолочь останется.

Возникла также любопытная правовая коллизия – какие-то ушлые заморские борзописцы раскопали старый указ Петра Первого о телесном наказании вплоть до сожжения за противоестественный блуд, сиречь содомский грех или мужеложство, к тому же ненатуральное прелюбодеяние со скотиной или малыми ребятами в указах также не поощрялось.

Но вместо того чтобы приветствовать нашу борьбу за строгость нравов, тем паче что фраза о сожжении была списана со шведского воинского статуса и впоследствии упразднена, иноземцы ужасно обиделись и сказали что в такой варварской и дикой стране олимпийские игры проводить никак невозможно, и они через своих посланников должны сие до нашего царя донести и своих атлетов к нам не пускать.

– Это что ж такое, если если два наших горячих финских парня на радостях поцелуются на финише то их уже и в полицию загребут? Бойкот им! Россия – тюрьма народов! – вопили они во всех газетах, и французских, и немецких, и чухонских, и даже в британской «Таймс».

– Ну что с ними делать? Некоторые девки-бегуньи уже из озорства стали друг с дружкой целоваться, думают что их через это в газетах пропечатают и в европы жить возьмут, а заморские журналюшки радуются что это-де бабий бунт, – сетовала Лесистратова на распущенность одних и ханжество других.

– А пусть не встревают куда не надо! У нас мужики с бабами живут, парни с девками, бабки с дедками а не мышки с кошками да жучки с внучками как в драной Голландии, мы тут распущенности не допустим! – громыхал Платов.

Однако же несмотря на помехи дело не останавливалось ни на миг – лыжники летали по трассам, клюшники играли на замерзших горных озерах, патриотично кидая временами вместо тяжелой заморской шайбы репу, или даже особый круглый мячик как повелел играть тот же Петр Первый, завезший для сей забавы коньки из Голландии. Саночники катались на санях, вызывая временами снежные лавины, словом все были при деле, стадионы не простаивали, двор вот-вот должен был прибыть, не хватало сущего пустяка – олимпийского огня, который должен был доставить припозднившийся Морозявкин.

– Черти его что ль с маслом съели? Ась? Не слышу – бушевал Платов.

– Ну возможно он слегка припоздал да и мало ли что, – вступился граф Г. за отсутствовавшего дольше светских норм приличия приятеля.

– Да у нас старт через неделю! Торжественное открытие, соревнования и оных закрытие, без огня никак нельзя. Он должен в особой чаше гореть, ай-лимпийцам путь к победам указывать! – пояснила Лесистратова.

Отсутствие олимпийского огня разумеется тормозило все дело. Само собой можно было и схалтурить, зажечь тут же на месте, но это как-то шло вразрез с великими олимпийскими идеалами, про которые толковалось в древних трактатах. Античные традиции требовали жертв, и граф стал уже сомневаться не принесли ли уже в жертву и самого Вольдемара. Возможно он как Прометей был сейчас прикован к какой-нибудь одинокой скале в Эгейском море, и мерзкий орел с кривым клювом и выпученными глазками клевал его несчастную, истерзанную бесконечными возлияниями печень.

«А ведь он был мне так дорог и близок», – вздыхал Михайло, временно позабыв все неприятности что пришлось ему претерпеть из-за Морозявкина, который сам в разные истории влипал и графа туда же втравливал. – «И на балалайке играл, и в картишки тоже… даже разбил однажды о мою голову бутылку шампанского!», – размышлял он подозрительно шмыгая носом.

Однако через пять минут граф вспомнил что если уж Вольдемару и суждено было сгинуть в пучинах, то делалось это во имя интересов родины и рыдать тут не следовало. Абстрактные принципы все время требовали реальных жертв – этому Михайло несмотря на весь свой богатый жизненный опыт не переставал удивляться до сих пор. Бывалоча насадишь на шпагу какого-нибудь негодяя, ради торжества благородства и справедливости, а потом и начинаешь думать а не погорячился ли. Жизнь была полна парадоксов.

Глава десятая, древнегреческая

С Морозявкиным же приключилась вот какая история. Он конечно до Олимпии доплыл и почти что без приключений, но с огнем было все не так-то просто. Начинать благороднейшее дело с банального воровства не хотелось, но однако же и встать на дорогу честной жизни представлялось не вполне возможным. Тут приходилось как-то выбирать и лавировать, лавировать так чтобы все-таки в конце концов вылавировать и не быть пойманным и побитым.

На корабле Вольдемар вел себя вполне пристойно и ощущал вольготно, удерживаясь от мелких краж дабы не быть выкинутым за борт на корм акулам. К тому же морское путешествие, холодок за воротом, соленые волны и ветер настраивали на лирический манер, разбиваемый правда зычными криками моряков «ядрить твою на рею». Морозявкин уже предвкушал встречу с Грецией и приятные каникулы в этой удивительной стране, где было, как сказывали, решительно все.

В его мечтах, навеянных морской качкой, гречанки должны были почему-то его на руках носить, он задремав уже размечтался было до греческого царя, да пребольно стукнулся башкой прямо о острый угол палубного ящика когда корабль повернул на другой галс.

Греция встретила месье Вольдемара довольно прохладно во всех отношениях. Вместо ожидаемого салата по-гречески, местного горько-кислого вина с дымным привкусом и прекрасных дев по ходу попадались только какие-то праздношатающиеся бродяги, словом говоря современным языком тут был перманентный кризис. Кроме того здесь в эту историческую эпоху над всем владычествовала Османская империя, угнетавшая традиционно свободолюбивых греков непрерывными требованиями бакшиша и угрозами повесить патриарха если что. Высадившись на берегу Ионического моря как раз недалеко от Олимпии, цели своего путешествия, Морозявкин откупился от стражей границы несколькими червонцами, причем турки смотрели на остаток денег жадными замаслившимися глазами и унести мешок удалось с большим трудом.