История моей юности - Дмитрий Петров-Бирюк

— А я к сестре еду, на хутор… — Я назвал, куда мне надо.?

— Ого-го! — всплеснул руками старик. — Это ажно к сатане на кулички… Это далече тебе… Верстов, должно, двадцать пять с гаком отмахать надобно. Докатишься, а?..

— Ну а чего ж, конечно, — сказал я.

— Ну, и чертушка ж ты, сукин сын, — доброжелательно похлопал меня голицей по спине старик. — Одним словом, молодчага!.. Ну, дуй!.. Господь тебя благослови. К вечеру доберешься. А ну катись — погляжу на тебя.

Я распрощался с веселым дедом и, желая показать ему свое молодечество, лихо разогнался и, как вихрь, исчез за поворотом реки.

Но я все-таки порядочно утомился и чувствовал огромную усталость во всем теле.

Теперь я бежал тише, чаще отдыхая. За дорогу я очень проголодался и, съев весь свой хлеб, даже не почувствовал, что утолил голод..

На сугробы легли фиолетовые сумеречные тени. Скоро завечереет, а до конца пути еще далеко. Ноги налились свинцовой тяжестью, и я еле передвигал ими.

С лесистого яра вдруг грохнул выстрел, у меня с испугу все внутри дрогнуло. Эхо долго рокотало по лесу, постепенно затихая где-то вдалеке. Затем снова прогрохотали один за другим два выстрела. И оттуда, где только что стреляли, на лед стремглав выскочил ошалевший от страха заяц. Прижимая уши и скользя по льду, он бежал в мою сторону. Но вдруг, завидя меня, он круто шарахнулся назад и запрыгал вдоль берега. Свернув, я помчался за ним. На льду, как горошины, алели капельки крови. Видимо, заяц был ранен…

— А-яй-яй! — вопил я пронзительно, несясь за косым. — Держи его!.. Держи!..

Азарт был до того велик, что я забыл обо всем на свете — и об усталости, и о голоде, и об осторожности. Единственным моим желанием было сейчас поймать зайца. Я уже нагонял его. Вот-вот я нагнусь и схвачу его за длинные уши.

Впереди мне почудилось что-то подозрительное, как будто распласталась синяя полынья, слегка подернутая ледком и запорошенная снегом. Вообще-то таких замаскированных полыней по пути мне попадалось немало. Я научился их распознавать.

Но сейчас я плохо соображал. Мне мерещился только заяц.

— Держи его! — истошным голосом крикнул я.

В это мгновение я услышал предостерегающий крик. Но… было поздно. Подо мной треснул лед, и я провалился в полынью.

Пришел я в сознание уже у Маши на горячей печке.

Охотник, казак с Сатраковского хутора, успел ухватить меня за шиворот и вытащить из полыньи. На счастье мое, казак этот был родственником Георгия, гулял на Машиной свадьбе. Он узнал меня и привез к Маше.

Как и следовало ожидать, купание это не прошло для меня бесследно — я заболел. Чем болел — неизвестно. Поставить диагноз было некому: не только врача, но и захудалого фельдшера в хуторе не было.

Меня лечила древняя старуха Панкратьевна разными отварами из трав.

— Горячка у него, горячка, — говорила она. — Простудился… Это ничего… Вот попьет моих травок, попотеет и очунеется.

И, действительно, я скоро «очунелся», выздоровел.

Некоторое время я жил у Маши, а потом за мной приехал отец. Я боялся, что он будет меня ругать за побег от лавочника. Но об этом он ничего не сказал.

— Я приехал за тобой, — обнял он меня. — Поедем, родной, в нашу станицу.

Я затрепетал от счастья — так уж мне хотелось туда поскорее попасть.

На другой день, распрощавшись с Машей и ее мужем, мы уехали.

В родной станице

— Вон она, ваша станица-то, — сказал подводчик.

Сердце мое бурно заколотилось. С пригорка хорошо были видны сквозь зеленые клубы садов белые стены казачьих куреней. Из-за косматых верхушек верб ослепительно вспыхивали золотые кресты маленькой станичной церковки.

Боже мой, как колотилось мое сердце! Оно, кажется, готово было выскочить из груди и полететь туда, откуда доносило к нам душный и терпкий аромат цветения.

Когда мы въехали на окраину, то увидели, что вся станица белеет в весеннем цвету.

Был воскресный предвечерний час. Отовсюду слышались веселый говор, смех. Кое-где, расположившись прямо на траве, играли в карты и лото казаки. Слышались заунывные казачьи песни. Надрывно плакала где-то гармошка.

По улицам бегали мальчишеские ватаги. Я присматривался к ним, стремясь найти среди них моих товарищей. Но никого из них не увидел.

Казаки узнавали отца и весело кричали ему:

— Илья Петрович, с приездом, родной!..

Отец, помахивая фуражкой, раскланивался с ними.

Некоторые казаки даже подбежали к нашей повозке, стали обниматься с отцом, целоваться.

Такая теплая встреча станичников тронула меня.

Мы подъехали к покосившемуся, замшелому домишке деда Карпо. Отец стал расплачиваться с подводчиком.

Из ворот выскочила бабка Софья.

— Здравствуйте, бабушка! — сказал отец.

— Здравствуйте, родные! — старуха потянулась целовать нас.

— Милые мои, — расплакалась, она.

— Можно у вас, бабушка, остановиться на недельку? — спросил у нее отец. — Пока мы квартиру себе найдем.

— Ой, и о чем там спрашивать, — всплеснула руками добрая старушка. — И спрашивать нечего… Живите у нас сколько вам захочется.

— А Карпо Парамонович не будет возражать?

— У-у ты, боже мой! Да он рад без ума будет.

Пока отец разговаривал с бабкой Софьей, я внимательно оглядывал улицу.

Вот большой, крытый железом, дом Кодьки Бирюкова, а вот рядом с ним и наш бывший дом, в котором теперь живут Вохлянцевы… У меня тоскливо заныло сердце. Сколько милых воспоминаний связано с нашим домом. Такой он родной, близкий, и вот теперь в нем живут чужие люди… Глаза мои затуманились…

— Сашурка! — окликнул кто-то меня.

Широко расплывшись в улыбке, по улице бежал веснушчатый мальчишка.

— Хо! — закричал я обрадованно. — Коля!

Ко мне бежал один из друзей детства — Коля Самойлов.

Подбежав, мальчуган с радостным изумлением уставился на меня своими серыми глазенками.

— А где ж Кодька? — спросил я.

— Кодька-а, — протянул Коля, — в Усть-Медведице… Он там второй год уже учится в духовном училище… И вохлянцевы ребята тоже там учатся.

Вот, оказывается, почему не видно Кодьки. Учится. Меня это поразило. Никодим не был большим охотником до учения, и вдруг он в духовном… Чудеса!

— А Андрей Поляков где?

— Ну, Андрей-то тут… — сказал Коля, — Да и другие ребята тоже тут.

Он не спускал с меня восторженного взгляда.

— Совсем приехал, Саша? — спросил он.

— Совсем. Теперь никуда уже не поеду.

— А дом свой не отберете у Вохлянцевых?

Вопрос был коварный. С каким удовольствием я отобрал бы свой дом, но ведь это же невозможно.