Жрецы (Человек и боги - 2) - Валентин Костылев

Говорил он долго, а уходя, захватил с собою полведра меда и банку соленых грибов, за что благословил крестом и удостоил приложения к собственной руке обильное чадами семейство.

В одном доме, как ни старался поп Макеев проникнуть внутрь, - его не пустили. Дом этот стоял на самой окраине села и принадлежал новокрещенцу мордвину Несмеянке, Васильеву сыну, Кривову.

Поп насторожился. Наслышан был давно он об этом человеке и об его неизвестном прошлом. И теперь, как обыкновенно в таких случаях, начинал попа мучить вопрос: не скрывается ли кто у него? Нет ли "явной вины к сыску" в этом доме? Но в окнах было темно, и чей-то голос оттуда басил:

- Хозяина дома нет. Проходи с миром! Хозяина дома нет - проходи с миром! - И так раз десять и все одним и тем же однообразным унылым голосом. Даже жутко стало.

Поп Иван покачал головой недоумевая. Так собаки изумляются, когда, желая схватить ежа, вдруг колются об его иглы. Постоял он, постоял и пошел к саням, взяв себе на заметку этот негостеприимный дом.

Поехали обратно. Справа и слева деревья, украшенные снежными мехами, - тихо в лесу. Фыркают лошади, как казалось попу, самодовольно помахивая хвостами.

- Скотов не забудь, Митрич!.. Утресь прибавь им овсеца... Нельзя забывать... Говорить скотина не умеет, лишена она сего дара божия. Однако мысли ее могут быть превосходнее человеческих... Сего мы, всеконечно, не знаем... Может быть, мыслию своею она дерзнет состязаться даже с самим митрополитом или епископом. Бог ведает!

- А с царицею дерзнет ли сия тварь состязаться? - задал вопрос пономарь.

Поп Иван насторожился: "Сукин сын! - возмутился он внутренне. Поймать хочешь? На-ка, выкуси!.. Поползень злосчастный".

- С нашей царицею мудростию своею может ли хотя бы одна скотина сравняться? Пресветлая матушка наша превыше всех тварей земных... И ни французинский, ни свейский, ни англиканский, ни один царь земной недостоин ее.

Лошадь попа на подъеме остановилась, не в силах везти тяжелый воз в гору. Отец Иван схватил кнут и, крепко выругавшись, изо всей мочи начал хлестать свою "премудрую тварь". Кое-как общими усилиями сани все-таки удалось сдвинуть, и лошадь, снова помахивая хвостом, двинулась в путь.

Снежные ветви сосен заискрились от лунного света, проникшего в чащу зелеными и синеватыми огоньками.

Поп опять пришел в восторг, широко перекрестившись:

- С мордвою можно жить не хуже, чем с чувашами или черемисами... Я со всяким народом могу ужиться... Почему? Потому что помышляю о справедливости... Никому не завидую... Друзей почитаю... В человеке прежде всего я вижу раба божьего... Какой ни на есть, пускай мордвин, даже и язычник, но тоже раб божий... Что ты скажешь на это, Митрич?..

- Выходит, значит, батюшка, царица-государыня и мордовка - одинакие люди?

"Дать ему в морду, что ли? - мысленно возмутился батюшка. - На грех, сволочь, наводит".

- Собственно говоря, царица может быть сравнена единственно с божьей матерью или другою какою непорочною святою девою.

Дальше отец Иван заговорил раздраженно.

- Ты поминай о простых, о грешных людях... Язва! Какого ты лешего всуе в разговор вплетаешь царицу?!. Не восхотел ли ты того ради в Тайный приказ... Смотри!

- Нас тут никто, чай, не слышит... - зевнул пономарь равнодушно.

- Деревья слышат. Не знаешь? Фефела!

Дьякон затрясся от страха.

В чаще послышался хруст сучьев и будто бы человеческие голоса. Все прислушались. Батька дернул за бороду начавшего что-то бубнить пономаря. Дьякон прошептал в ухо отцу Ивану: "Волки!"

Поп изо всей силы хлестнул лошадь по хребту посохом. Та рванулась, побежала через силу, переваливаясь.

- Эй, не мучь коня!.. - раздалось над самым ухом отца Ивана. Дьякон сидел, уткнувшись в тулуп, пономарь нахлобучил шапку - одна бороденка видна.

В это время из леса выскочили люди и окружили сани.

- Стой! - гаркнуло несколько голосов.

Какой-то детина ухватил под уздцы лошадь. Она стала как вкопанная. Дьякон без чувств брякнулся на спину. Пономарь на него. Позади, как поросенок, которого режут, визжала попадья. Поп закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Чей-то палец ткнул его в лоб. Открыв глаза, поп увидел вокруг саней кучку неизвестных. Он узнал только одного, одетого в звериную шкуру, Тамодея, узнал по седой бороде и громадному росту.

- Тебя-то нам, батя, и надо, - сказал самый расторопный из них.

- Отпустите меня! Возьмите все, ничего мне не оставляйте. Только душу мою не губите!.. - застонал отец Иван.

Попадья не растерялась - успела спрятать себе под юбку связку льняных тканей и бочонок с медом.

- По своей ли ты воле ходил в священную рощу на моляны или тебя кто послал туда? - спросил попа Тамодей, тяжело дыша.

- Ничего я по своей воле не делаю... Воля государева и святой церкви...

- Но ты мог не ходить на моляны, а просвещать мордву в иное время... - дерзко тряхнув попа за плечо, произнес другой из нападавших. - Мог бы и теперь дома сидеть. Мордву грабить ездил?

Макеев, давясь слезами, возразил:

- Ах, человек! Разве ты не знаешь, что русские попы в весьма худом состоянии?.. Власть духовному чину ничего не дает, а обирать народ не каждому совесть позволяет... К тому же, разве мы не слышим сокровенный народный ропот? А как сказать о том? Немало наших сидят в кандалах. О митрополите Филиппе слыхивал ли? (Отец Иван осмелел, решил прибегнуть к помощи своего красноречия.)

- Нет, не слыхал.

- Московский митрополит Филипп указал царю Ивану Грозному, что царская власть дана ему богом для управления людьми, а не для сечения голов. Слуга Грозного Малюта Скуратов задушил его за это. Так отблагодарил за правду государь. Так же может поступить и наша матушка-царица! Что?!

Пономарь слушал и старался запомнить слова своего пастыря. "Царицу осуждать?! Погоди! Сосчитаемся с тобой, боров ненасытный!"

Попа выгнали из саней, дали ему по загривку, стукнули и дьякона с пономарем и, повернув сани, поехали обратно к Сескину.

Из кучки этих людей выделился человек в громадной косматой барашковой шапке, подошел к попу, поднес к его носу пистолет:

- Смотри, если выдашь - убьем! Ни слова не скажи о нас. Рук о тебя не хочется марать.

Остановившись около попадьи, страшный человек спросил:

- Сколько тебе, красавица, лет?

- Сорок восемь.

- Проезжай с господом богом дальше! Лучше умру, нежели до тебя дотронусь. Не бойся!

Проходя мимо дьякона, он дал и ему понюхать пистолет, а затем сказал пономарю:

- Всех живьем съедим, коли проболтаетесь... И ребенка в котел бросим и съедим... Слыхали?!

Свою угрозу он произнес так, что не поймешь: шутит он или серьезно.

Попадья, как ни была напугана, услышав от него такие слова, невольно засмотрелась на этого бравого бородача... Даже подметила у него веселые черные глаза и очень белые красивые зубы... "Вот бы мой был таким", вздохнула она.

Он вывел из леса коня, а за ним вывели коней и еще другие четверо молодцов, сели верхом и поехали догонять сани с отнятым у попа добром.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Батька заплакал. Хиония укутала своего сына еще крепче. Под подолом у нее так и остались связка льняных тканей и бочонок с медом.

Дьякон опустился на колени прямо в снег и принялся молиться богу. Пономарь размышлял о том, как же он теперь донесет на попа, коли воры грозятся убить за рассказ об этой встрече?

- Ну-ка, матушка, потеснись! Чего растопырилась?! - проворчал сердито отец Иван, усаживаясь в сани. - Братия, влезайте!

Луна щедро разбросала кругом зеленые и синие огоньки, они повисли на снежных еловых лапах, будто маленькие сказочные цветы.

- Чего ради сияешь, светило небесное? - всхлипнул поп. - Чего ради одеваешь радостным великолепием сию воровскую дебрь?!

Затем, нащупав бочонок с медом, он воспрянул духом и долго грозил кулаком вслед уехавшим в Сескино разбойникам... До тех пор грозил, пока Хиония не взяла его руку и опустила книзу:

- Будет уж тебе! Никто тебя не боится! И зачем только я вышла за тебя замуж?! За такого несчастного... и некрасивого... Дура я была... о!.. о!.. дура!..

И залилась попадья горючими слезами.

III

Елизавета, распустив волосы, склонила свою голову на ко лени к бабке Василисе. С гребнем в руке бабка рылась в золотистых косах царицы.

- Преподобная Елизавета еще от утробы матери была избрана на служение богу, ибо матери ее до родин было еще возвещено от бога, - родится-де у тебя дочь, которая будет избранным сосудом святого духа...

Из-под волос донесся голос царицы:

- Како же, матушка Василиса, господь бог уведомил о сем ее матерь?

Старуха насупилась и сердито дернула ее голову:

- А ты слушай!.. Не перебивай!.. Молода еще старым людям перечить!.. Говорят тебе не зря... Каково мне-то слушать, когда про тебя судачат? Дитятко ты мое, знаю я тебя, как облупленное яичко, а твои косматые офицеришки, словно бесы, округ тебя винтуют и речи разные говорят... И чего-то им надо, и о чем-то они один перед другим усильно домогаются! Особливо те, кои помогали тебе немку изгнать и на престол тебя поставили... Ух, кобели проклятые! Если бы да на твоем месте... я бы их!