Александр Иванов - Лев Анисов

Приведем также и слова английского ученого XIX века Гладстона из его книги «Рим и Папа перед судом совести и истории»: «… папа возглашает: „Храни, Иисусе мой, град преемников апостольских и духовенство, то стадо, которое Бог вверил Тебе и мне!“»

Если таким образом папа соучастник Христу даже в особенном возвышенном смысле, то нисколько не удивительно, что он предписывает нам (англичанам. — Л. А.), как правило, для нашей итальянской политики — «кто за меня, тот за Бога». И далее: «…(папа) даже личный представитель Бога на земле (I, 430; II, 165). Наконец, не только вообще особа папы священна, но нам говорят об его священной руке (I, 397)…и даже священной ноге (II, 330)».

Протестантизм расколол католиков, ослабил и обессилил папизм. Но многие ли знали, что августинский монах и богослов из Саксонии Мартин Лютер был далеко не главным реформатором. В тени действовали более опасные люди. Ближайший друг и советник Лютера, Меланхтон, видел идеал не в Христе, а в Моисее. Его подпись стоит под «Кельнской хартией 1535 года», из которой явствует, что с «начала 14-го века в Европе действует разветвленная тайная организация с мистической доктриной, сочетающей вавилонское манихейство — эту ересь третьего века — с Каббалой». А целью ее было разложение христианской религии и основанной на ней государственности. Лютер полагал, реформаторская церковь будет способствовать обращению сторонников Ветхого завета в «улучшенное» им христианство, а кончилось тем, что приехали к нему в Виттенберг, где он был ректором университета, три иудея и, высказав удовлетворение тем, что христиане теперь столь усиленно питаются иудейскою мудростью, выразили надежду, что в результате реформации все христиане перейдут в иудаизм.

Сколько за три столетия развязано было реформацией ересей и войн. Внутренняя духовная раздвоенность сразила не одно государство в Европе, не одного монарха. Не станем забывать также и того, что реформация и так называемое возрождение подорвали авторитет церкви и заложили в умах сомнение в необходимости религиозного обоснования светской власти.

Безверие разъедало государственное устройство европейских стран.

Идеи Ветхого Завета заступали место догматов христианской церкви. Само существование Богочеловека, явление Его миру, Воскресение Его подвергалось сомнению, а следовательно, ставилось под сомнение и божественное устройство мира. Но отрицание Христа, и это понимали люди, умеющие думать, преследовало мысль о создании иного, не христианского миропорядка. На вопрос был или не был Христос Богочеловеком, было или не было явление Мессии должно отвечать каждому.

И каждый понимал, двух истин быть не может.

Меж тем волнения в папском государстве не утихали.

1 января 1832 года австрийские войска перешли границу Италии. Франция и Австрия оккупировали страну. Как реакция, последовали новые революционные вспышки. Итальянским националистам придавал силы тот факт, что в соседней Франции вырос их союзник и друг. Там находили себе приют итальянские эмигранты. Глава основанного в 1831 году в Марселе и распространившегося по Италии тайного общества «Молодая Италия» генуэзец Мадзини, изгнанный из Италии, жил большей частью во Франции, устраивая заговоры и подготовляя революционные экспедиции, всегда кончавшиеся неудачами.

Мадзини делал ставку на Пьемонт, который был ближайшим соседом и давним соперником Австрии. В Пьемонте он готовился поднять восстание в 1833 году.

Юрист, талантливый литературный критик, недавний карбонарий и узник Савойской крепости, один из влиятельных членов итальянской масонской ложи, Мадзини не признавал никакой религии. Его целью, заявлял он, было «объединить — в согласии с их руководителями, или представителями (тайных обществ. — Л. А.) — различные общества, действующие в Италии в различных формах, чтобы добиться единства, независимости и подлинной свободы Родины».

Сторонники Мадзини образовали в Италии национальную гвардию.

Но папа Григорий XVI был уверен в себе.

На совершенный вместе с Австрией заем он основал пятитысячную армию.

Нотою от 10 января 1832 года кардинал Бернетти доводил до сведения великих держав, что папа сам хочет с оружием в руках вмешаться в дела восставших провинций, что не отвечало истине.

В феврале того же года французы вошли в Анкон.

Противники занимали исходные позиции…

Именно в это время, напомним, появляются первые эскизы Иванова на тему «Иисус Христос и Предтеча».

«…После долгих чтений Библии, заметил возможность представить в одно время двух протагонистов[26] Евангелия в самых важных их минутах жизни: Иоанна, оканчивающего свое поприще указанием Мессии, и Христа показывающего в первый раз для публичной жизни (Ин. 1, 29) — сюжет сей никем незамечен был из великих мастеров».

Идея картины была найдена в книге Нового Завета.

В Евангелие от Иоанна, на первых страницах, увидел он, по его словам, «сущность всего Евангелія, — увидел, что Иоанну Крестителю поручено было Богом пріуготовить народ к принятию учения Мессіи, а, наконец, и лично представить Его народу». По мнению художника, нельзя было найти более возвышенный и всеобъемлющий сюжет в истории человечества, ибо «откровением Мессіи начался день человечества, нравственного совершенства или, что все равно, познание вечносущаго Бога».

В записной тетради появится запись: «Господи Боже мой, если Ты подал мне мысль о совершенном согласии всего в мире, если Ты удостоил меня сим откровением Твоим, то я уверяюсь, что всякая молитва моя к Тебе не вотще будет».

Имеет смысл, на наш взгляд, привести и еще одну запись, характеризующую работу его мысли в ту пору: «Премудрый Господи! какой же народ избираешь Ты на севере, чтобы подать мир миру Твоему, чтобы подарить человечество златым веком! Испания и Португалия о сю пору не облегчились от новых критиков, фарисеев и саддукеев, все еще борются на пути к правде Твоей. Франция, хотя и показала себя способную к расторжению цепей фарисейских, но столько же способна она увлекаться страстями от пути правды Твоея. Не ей, Господи, судил Ты распространить учение первого Сына Твоего. Пусть атеисты сами между собою передерутся как недостойные Тебя. Англия, Господи, эгоистически действует в пользу свою, ибо голода боится, Господи. Австрия все меры плутовские берет, чтобы не распались ею захваченные земли; в беспрестанном страхе Австрия живет теперь на свете. Северная Германия, Господи (нрзб) мы, на тот конец только, чтобы обработать умы сии, все, что Восток и Юг произвели, но чтобы только обработали, Господи, и отдали бы все труды свои России. — Господи, Боже мой, Россию назначаешь Ты орудием водворить по вселенной критикой умов…»

Ко времени встречи с Овербеком уже сделаны были несколько эскизов на избранный сюжет «Иоанн Креститель в пустыне, говорящий о Христе к нему идущим»; Иванов подбирал необходимый материал для нее и окончательной разработки самой идеи и подумывал о необходимости поездки в Палестину. Совет Овербека о выборе сюжета, повторимся, пал на подготовленную почву.

Нужно было обогатить и оживить сведения, необходимые для начатия настоящей картины. Нужна была «наглядка» местности, реальные ощущения и впечатления от Иордана, его берегов, того места, где Спаситель явился для принятия крещения от Иоанна Предтечи.

Иванов решился употребить Торвальдсена и чрез его посредство просить Общество поощрения художников дать ему разрешение и средства на поездку в Палестину.

Правда, выбор нового сюжета несколько насторожил отца — Андрея Ивановича. Он показался ему дерзким. «Я, конечно, уверен, — напишет он 15 июня 1833 года, — что избрание сюжета для картины есть дело важное, но за всем тем не должно увлекаться в сем случае за пределы, — я почитаю выбранный тобою предмет за таков, ибо он должен быть неудобоисполнителен, по ограниченности живописи: смысл всего Евангелия — предмет довольно важный, но как ты оный изобразишь?»

Да и самому Иванову сюжет казался слишком смелым и опасным, тем более, что он придавал этой картине значение более важное, чем может иметь вообще какая бы то ни было картина. Он, по замечанию А. П. Новицкого, не только думал показать, что русский художник может стать выше всех других художников, но, представив на картине народ постепенно обращающимся от неверия к вере, он и зрителя хотел заставить, взирая на картину, испытать в душе такое же чувство.

Вероятнее всего, осенью 1836 года в записной книжке Иванова появилась запись, отражающая его мысль о «Явлении Мессии»: «… Сие представление должно располагать зрителя к благоговейному и отрадному испугу. Умиление ожидавших я бы хотел выразить в разных видах. Стоящие подле Иоанна Крестителя ученики изумлены его словом; один из них Иоанн, который после был любимым апостолом (Христа) и евангелистом, как моложе, даровитее и невиннее, с живостью подвигается, чтобы выслушать лучше речь Иоанна. Тут вдова схватилась встречать Иисуса. Преклонных лет женщина, в испуганном любопытстве, столкнула записывающего слово Иоанна; далее блудница, скорбящая о грехах своих, суетной рукою ищет сбросить хламиду… возмужалый достаточно еврей, слушающий слово Иоанна, ищет скважину между суетной толпой, чтобы увидеть грядущего Мессию. Юродивый старик, обтирающийся грешник и юноша уставили взоры свои следить за движением и словами Иоанна…» Это описание очень верно передает первую мысль картины, как она выражена в первоначальных эскизах, написанных масляными красками.