Семь цветов страсти - Людмила Бояджиева

— Я тут, Жорж. Невероятно… Монстр стал человеком. У Вилли хватило сил, чтобы остановиться, не спустив все до копейки. В нем что-то было, ведь правда? Что-то значительное…

— А в тебе есть. Есть, Дикси! И ради этой неведомой искорки настоящего чуда ты должна сохранить себя. Ну постарайся, а?

— Я попытаюсь, Жорж, — ее голос дрожал и в глазах набухла горячая влага.

— Мне бы так хотелось знать, что я не обманул тебя, как обманываю всех. Что не завлек своими не осуществившимися мечтами в болото и не утопил в нем… — Жорж звучно высморкался. — Вот размазня!

— А я бы хотела когда-нибудь сыграть в комедии, такой развеселой и яркой, и чтобы снимал ее ты… Я постараюсь дождаться этого. — По щекам Дикси катились слезы. Она оплакивала всех — Вилли, Жоржа, себя…

Больше она не вспоминала про кокаин, удивляясь, что победа над собой досталась слишком легко — попытки стать алкоголичкой или наркоманкой оказались бесплодны. Трясина выбрасывала Дикси на поверхность, не оставляя грязных отметин.

— Вот это, наверно, и есть — «черная карма», старушка, — объяснила Дикси снова появившейся в доме Лоле свое возвращение к жизни. — Я наказана неуязвимостью, как Вечный Жид, лишенный забвения смерти и осужденный на бесконечные страдания.

— А хочешь я скажу, что дальше будет? Наведешь чистоту, накупишь тряпок, приведешь какого-нибудь хмыря, обещающего сделать из тебя Софи Лорен…

— Стоя на скамейке, Лола с увлечением полировала поверхность зеркала, наблюдая за собой. — Из меня бы вышла настоящая Элла Фитцджеральд. — Посмотри — какая милашка! А я и петь могу…

— Ой, только не сейчас. Лучше пророчь дальше. Так что я стану делать?

Расставив перед собой флакончики, Дикси старательно делала маникюр. Лола тяжело спрыгнула со скамейки и воинственно махнув перед ее носом тряпкой, так что звякнули хрусталики в бра, заявила:

— А ничего! Будешь валяться вот на этом диване и плевать в потолок. — Она сделала паузу и просящим голосом добавила:

— А ведь можно было бы позвонить Скофилду…

Дикси глубоко вздохнула — увы, после ее проделок у Эльзы ни Скофилду ни тем, кто давал ей маленькие рольки в кино она больше не нужна. Надо попытаться начать жизнь заново — стать официанткой в кафе, кассиршей или продавать цветы.

Полная того легкомысленного воодушевления, которым всегда сопровождался каждый новый этап в ее жизни, Дикси предприняла попытку стать совсем другой — сыграть в реальности роль добропорядочной, аккуратной служащей. Но ничего из этого не вышло. Лола оказалась права: она вновь оказалась на диване, наслаждаясь полной апатией. Только вот тряпок Дикси не накупила и пошиковать не успела — деньги кончились намного раньше, чем попался солидный кавалер.

Дождливый март способствовал унынию. А наступившее затем яркое, весеннее оживление, не согрело ее. Идущая за стенами дома жизнь, казалось, забыла про женщину, запершуюся в своей темной зябкой комнате. Все снова расцветало и радовалось, но без нее. Словно и не было никогда на свете синеглазой Дикси Девизо…

Она знала, что Чак Куин женился, но не оставил своих холостяцких привычек. Она пыталась разыскать его по телефону, плюнув на то, что нечем будет оплатить счет. Чакки был просто неуловим, снимаясь в разных частях земного шара. Наконец, в трубке, чуть замедленный отставанием спутниковой связи, зазвучал его голос.

— Привет, куколка. Слышал краем уха — ну и дала ты шороху! Не ожидал.

— Это от тоски по тебе.

— Ха! Убедительно, черт возьми! Я еще и виноват… — Чак зло хмыкнул: — А у этого белобрысого парня, что так лихо трахал тебя, все неплохо получалось, правда?

— Выходит, ты видел фильмы?! — у Дикси оборвалось сердце. Этого она не могла предположить. Чарли не загонишь в кинозал даже на фестивальных просмотрах, а уж кассетами он и вовсе пренебрегал.

— Видел, да еще как! Погодите вы, черти, дайте поговорить! — Крикнул он кому-то в сторону. — Я должен тебя поздравить?

— Вилли погиб. А у меня все нормально. — С трудом проговорила Дикси.

— Вот и отлично, детка. В общем — я не в претензии. Каждый зарабатывает, чем может. Извини, меня здесь рвут на части. Гуд бай, я позвоню тебе, когда буду в Париже…

Она слушала короткие гудки в трубке. Ни слез, ни отчаяния, ни злости. Вырвала из сердца и забыла. Даже совсем не больно. Каменная, холодная, совсем бесчувственная Дикси. Теперь можно достать журнал «Film» и спокойно прочесть бравурную статью про Алана Герта, снявшего трехчасовой проблемный фильм. Много фотографий самого режиссера и кадров из его полу документальной ленты — беженцы, пленники, жертвы террористов, головастые дети со вспухшими животами. «Вечный ковбой» Алан Герт пытается оседлать строптивого коня…, «смелый выход героя ветеранов в мир жестокой правды…»

А вот и он сам — мужественное, загорелое лицо, жесткая выгоревшая шевелюра, прищуренные голубые глаза смотрят прямо в объектив.

— Ну, что Ал, ты тоже не пропустил горяченькие фильмы с Дикси или вовсе забыл про меня? Хотелось бы все-таки знать, что я значила для тебя, «жених»… — Дикси взяла листок с американским телефоном Ала, который с трудом разыскала накануне. Но длинный зуммер мог звучать в трубке бесконечно — никто не собирался откликаться на призыв Дикси. Никому не нужна. Никому. Ну что ж — так еще проще уходить из этого мира.

Оставалось последнее — избавиться от следов опостылевшей жизни. Дикси составила короткую записку, в которой распорядилась передать унаследованную ею квартиру Алленов в фонд «Приюта», где умерла Сесиль. На этом деловая часть распоряжения имуществом заканчивалась. Распахнув шкафы, она вывалила на пол их содержимое, а затем рассортировала на три кучки — Лоле, в фонд беженцев, на помойку.

Все что предназначалось Лоле — самое лучшее из оставшихся вещей Дикси — поместилось в одном чемодане.

— Я уезжаю, старушка, хочу оставить дом пустым. Им займутся агенты, чтобы сдать в аренду. Не могу расплатиться с тобой, уж прости. Здесь в чемодане кое-что из моих тряпочек и кружевные скатерти бабушки — она ими очень дорожила. Прекрати делать страшные глаза: меня ждут в Америке, контракт подписан, а деньги в аванс дадут только на месте. Просто не верится — работа в Голливуде! — Дикси лихорадочно тараторила, боясь не справится с последней ролью.

— А куда тебе позвонить, если что, если вдруг со мной что-то случится? — Лола разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ее вытянувшееся страдальческое лицо казалось даже красивым — туземное божество, отлитое из темной бронзы.

— Потом, потом, старушка. Я позвоню сама. Да иди же ты — у меня нет времени и столько дел…