Изгои - Маргарет Мерфи

Она ощущала немоту как глубокий колодец, где было темно, холодно и плескалась боль. Вопросы и необходимость рассказывать о вещах, о которых она едва могла даже думать, сталкивали ее в этот колодец. Она будто наяву чувствовала падение, и темнота была для нее реальной. Ей приходилось с трудом выкарабкиваться наверх из тьмы на звук его голоса, который поддерживал и помогал ей. Его терпение и доброта и огромное напряжение воли Натальи позволили восстановить способность говорить.

Власть слова. До приезда в Англию Мирко считал это выражение странным, неправильным. В Югославии, разорванной на куски, заново поделенной, власть заключалась в мощи армии, оружия и денег.

В Англии все оказалось по-другому. Он был вынужден выслушивать насмешки иммиграционных чиновников – ничтожных мужчин и безжалостных женщин, чье могущество состояло не в их физической силе или умении обращаться с оружием, но в словах закона. Он слышал, как Наталья пыталась рассказать свою историю, а они обращали ее же слова в розги для порки, в камни, чтобы гнать ее прочь.

– Прости, Таша, – повторил он. – Я боялся. Я должен тебе верить.

Она взяла его лицо в свои холодные ладони. Ее глаза сияли любовью и грустью.

– Да, Мирко. Должен. – Она погладила его по щеке, на которой от холода покраснел и вздулся шрам. – Грейс знает только, что мои родители были убиты, и это все. Понимаешь, я больше ничего не могу ей рассказать.

Он нагнулся, поцеловал ее и почувствовал, что она отвечает.

– Ну вот, – сказал он, беря ее за руки, – теперь, раз мы поняли друг друга, пойдем выпьем чего-нибудь?

Она улыбнулась:

– Нет, Мирко.

– Как?! – сказал он с поддельным возмущением. – Ты и теперь мне не веришь?

Она нежно поцеловала его в губы:

– Я не верю сама себе.

Глава 22

Рикмен проснулся, чувствуя холод и одиночество. Он потянулся к Грейс, но ее половина постели была пуста, простыни уже остыли. Было еще темно, часы на прикроватном столике показывали шесть утра.

Он повернулся на спину, размышляя, надо ли ему вставать и искать ее. Он сам мучился и прекрасно понимал, что мучает и ее, уходя от разговора, недоговаривая, рассказывая Грейс полуправду.

Он вздохнул и сел, свесив ноги с кровати. Он и сейчас не мог рассказать ей больше, чем она знала, но по крайней мере она не будет чувствовать себя покинутой и думать, что он не обращает на нее внимания.

В спальне было прохладно, центральное отопление только что отключили, поэтому он схватил халат и накинул на плечи. Звук низкого рокочущего голоса заставил его остановиться и прислушаться. Грейс смотрит телевизор? Вот уж чего она никогда не любила! Все только «крестные родители» знаменитостей да мыльные звезды, впаривающие последние сценарии, говорила она. Услышав голос Грейс, он встал и спустился на три ступеньки. Кажется, будто она кого-то успокаивает.

Затем опять вклинился бас. Мужской голос. В доме кто-то был. Ли Фостер? Да нет. Грейс сразу бы его разбудила, понимая, что это по службе. Тогда пациент? К Грейс, случалось, заходили домой пациенты-иностранцы из клиники, и она никогда не могла понять, как они добывают адрес. Раньше они иногда звонили на домашний телефон, но, с тех пор как их номер исключили из справочников, это прекратилось. Рикмен забеспокоился: для консультации на дому уж слишком рано.

Мужчина рассерженно повысил голос, и Рикмен почувствовал уже тревогу. Кто, черт возьми, находится в их доме? Сердце заколотилось, он бегом одолел оставшиеся ступени и холл и ввалился в гостиную.

Они замолчали, застыв от удивления, стоило ему открыть дверь. Грейс, сидевшая в кресле, выглядела еще более маленькой и хрупкой, чем обычно. Волосы спутаны со сна, лицо бледное, руки чуть подняты в успокаивающем жесте. Саймон, длинный, жилистый, стоял перед ней, указывая куда-то вверх. Одежда на нем была явно с чужого плеча, и Рикмен решил, что он стащил ее у кого-то из пациентов.

– Саймон? – В голосе Джеффа прозвучали и вопрос, и предупреждение.

Саймон уронил руку и спрятал ее за спину, как ребенок, пойманный на запугивании младших, заулыбался. Это была та же самая глупая улыбка, какую Рикмен наблюдал, когда приходил навестить брата в госпитале в последний раз. И в предпоследний. Рикмен не ответил: он был не в настроении восторженно приветствовать своего давно потерянного родственника.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он.

Саймон как будто смешался.

– Ну-у, пришел повидать тебя, – с запинкой ответил он.

– В шесть часов утра?

Грейс украдкой посмотрела на Рикмена и улыбнулась:

– Саймон прибыл в пять. – Уловив его возмущение, добавила: – Ты так сладко спал.

– Нырнул с головой, родная, – преодолевая раздражение, ласково ответил Джефф. – Нырнул и лег на дно.

Саймон переводил взгляд с одного на другого, будто они говорили на иностранном языке, а он не успевал переводить.

– Я не понимаю, – сказал он обиженно, и его лицо внезапно покраснело и нахмурилось от раздражения, как в детстве.

Для Рикмена это было воспоминание отнюдь не из приятных, и он спросил намеренно грубо:

– Ты как меня разыскал?

Лицо Саймона приняло хитрое выражение:

– Я заставил Таню рассказать мне. – Он произнес имя жены, словно говорил о какой-то – пусть действующей из лучших побуждений, но довольно надоедливой – незнакомке.

– Заставил? – Рикмен шагнул вперед, но Грейс вмешалась, вклинившись между ними.

– Он ее уговорил, – твердо сказала она.

Саймон неуверенно кивнул – он был не вполне согласен с этим утверждением.

– Ты дал Тане свой адрес и номер телефона, а Саймон решил, что он может зайти к тебе – как твой брат. – Она выделила последние три слова и многозначительно взглянула на Рикмена, будто говоря: «Назад!»

Он подчинился.

– Что тебе надо, Саймон? – вдруг почувствовав страшную усталость, спросил Рикмен.

Саймон мигнул, на лице появилось наивное детское выражение.

– Хотел тебя повидать, – повторил он. – Когда ты не пришел…

– Я был в госпитале дважды, – прервал его Рикмен.

– Знаю. – Саймон улыбался, он казался счастливым, наполненным до краев хорошей новостью, которой готов был поделиться.

– Я помню этот второй раз. Врачи сказали, что мое рабочее упоминание… – Он запнулся, и Рикмен увидел панику на его лице. – Не так, да? – Минуту он растерянно переводил взгляд с брата на Грейс, прося помощи.

– Память, – мягко подсказала Грейс. – Рабочая память. Не переживай из-за слов – они придут.

– Рабочая память, – повторил он с выражением сосредоточенности и страдания на лице. – Она… она налаживается. Говорят, что у меня один из случаев амнезии. Но слова возвращаются… не по порядку… Я знаю, что должно быть все другое, потому что слишком много дней…

Рикмен покачал головой:

– Не понимаю…

– Они все не подходят.

Саймон бессмысленно уставился в одну точку, он сжимал и разжимал кулаки, будто пытался выцарапать слова из тайника, где они были спрятаны.

– Тебе же говорили, Саймон, что память обязательно вернется, только нужно подождать, и ты вспомнишь все слова. А пока говори, как можешь, – произнесла Грейс успокаивающим и обнадеживающим тоном.

Саймон вновь закивал как-то вбок, неуверенный, что согласен.

– Да, да, я буду, – заговорил он, возвращаясь к детской манере речи, которая удивила Джеффа в предыдущие встречи. – Я много чего помню!

Рикмен хмуро, исподлобья взглянул в лицо брата. Саймон его провоцирует? Дразнит?

– У меня тоже оч-чень хорошая память, – сказал Джефф тихо.

Саймон, казалось, не уловил иронии. Такого не случилось бы, когда они были детьми. То ли это симптомы сотрясения мозга, то ли с возрастом он перестал обращать внимание на насмешки.

– Я могу вспомнить все что угодно, – продолжал Саймон. – Еще с тех пор, когда мы были детьми…

– Пошли, – прервал его Рикмен, беря за локоть и подталкивая к двери.

– А куда мы пойдем?

– Назад в госпиталь.

– Но я как раз собирался рассказать Грейс…

– Ты Грейс и так уже достаточно нарассказывал, – оборвал его Джефф и краем глаза заметил, как брови Грейс поползли вверх.

«Что это? Удивление? Вероятно. И, конечно же, досада», – ответил он про себя на свой невысказанный вопрос.

Грейс пожала плечами, отстраняя от себя все загадки этой неурочной беседы.

– Может, ты сначала хотя бы штаны наденешь? – спросила она.

Саймон захохотал. Глянув на свои голые ноги, улыбнулся и Рикмен. Что было к лучшему: ничто, кроме смеха, не смогло бы растопить лед отчуждения. Но Саймон не унимался – все хохотал и хохотал. Грейс и Рикмен обменялись встревоженными взглядами: у него начиналась истерика. Саймон, видимо, переживал только крайние эмоции: гнев, боль, разочарование, восторг. Для него в чувствах не существовало оттенков и полутонов.

– Ладно, Саймон. Пошутили – и хватит. Уже не смешно.