Аркадия - Лорен Грофф

и морщится. Вторая – лет шестидесяти нудистка с упругой грудью и седыми прядями в волосах.

Поздравляю, жизнерадостно говорит Лиза. Вы доказали нам, что готовы и в силах выполнять работу, о которой мы вас просим, и провели положенный месяц в Новичковой деревне. Теперь вы можете присоединиться к нашему сообществу.

Из палаток и с раскладушек доносятся жидкие аплодисменты. Нервный парень и пожилая женщина встают. В картонных коробках у них кое-какая одежда, книги, письма, не так уж много вещей.

Ребятки, работа сегодня нетрудная, говорит Лиза Кроху и Хелле. Что делать, вы знаете.

Добро пожаловать в Аркадию, говорит Крох. Хелле, оглядывая Новичков, рассеянно повторяет это за ним. Разочарованная тем, что видит, она жует кончик одного из своих дредов. Крох забирает коробку у Пенелопы, и старуха ерошит ему волосы. Славный малыш, говорит она. Когда она тянется к нему рукой, он изо всех сил старается не смотреть на ее удивительно красивую грудь.

Они молча спускаются к ручью за Эрзац-Аркадией, и Кроху приходится остеречь Пенелопу насчет ядовитого сумаха, который она чуть-чуть не задела: страшно представить, как тонкая кожа на ее ягодицах покроется белыми волдырями. Чем ближе они к Нудистскому лагерю, тем больше плоти повсюду: розовой, коричневой, белой. К середине грядки с лимской фасолью все тела, склонившиеся в прополке, обнажены.

Из Ангара выбегают две женщины, одна очень большая и розовая, другая малюсенькая и сероватая, и кидаются обнимать Пенелопу. Забрав у Кроха коробку, они проводят новенькую аркадку внутрь. Чао-какао! – оборачивается она к Кроху. Интересно, как долго она продержится. У нудистов текучесть выше всех: зимние сквозняки гуляют по их Ангару, а металл, из которого он сделан, тепла не держит. Может, еще увидимся, думает он, а может, нет.

На обратном пути вверх по склону Хелле говорит: Отчего это нудисты вечно не из тех, кого хочется увидеть голым? Крох и Арманд Хаммер смеются.

Смех гасит застенчивость Арманда, и он говорит Хелле: Я знаю, это банально и все такое, но быть здесь – это чума. Я жил в бомжатнике в Портленде, когда по телику показали тот часовой выпуск про Аркадию. И это было похоже… ну, на рай. Все поют и работают в полях, и каждый волен делать, что хочет, и Хэнди такой златоуст! И особняк! У моих предков дерьмовый дуплекс в Питтсбурге. Когда еще доведется пожить в особняке? Плюс самые красивые девушки, которых я когда-либо видел.

Теперь он открыто пялится на Хелле, мальчик с рубцами от прыщей. Крох сам удивлен силой того, как захотелось ему вцепиться в горло Арманду; это Кроху-то, которого тот может переломить, всего лишь двинув плечом.

Они останавливаются возле Беглого ангара. На матрасе, усеянном коричневыми пятнами, сидят три Беглеца: толстая девушка, парень с треугольным лисьим лицом, которому она заплетает косы, и голая по пояс девушка с тонкими запястьями. Топлес-девица улыбается на то, как таращится на нее Арманд, а Крох, как всегда, поражен видом идеальных зубов во рту своей сверстницы. Многие Беглецы, в основном дети из пригородов, лечились у ортодонтов, в то время как у детей Старых аркадцев зубы зачастую кривые или с глубоким прикусом.

Вот твой новый дом, Арманд Хаммер, решительно говорит Хелле – и смеется тому, как слетает с губ его нелепое имя[23].

Как это? – говорит Арманд.

Здесь ты будешь жить, говорит Крох, стараясь не радоваться тому, как скис на глазах парень. Я знаю, тебе не терпится попасть в Аркадия-дом, но там все занято. Нас тут слишком много. Можешь попытаться получить раскладушку в каком-нибудь из других лагерей – для Одиноких, или для Групповых, если ты по этому делу, или у Нудистов. Если сумеешь собрать народ для семейного проживания, можно подать в Гараж заявку на микроавтобус и припарковать его в Эрзац-Аркадии. Затем, если Совет одобрит тебя, сможешь переехать в Дом, когда там будет свободное место.

Как же, как же, говорит топлес-девица. Я здесь уже два месяца, и туда не войдешь даже, только в Едальню.

Это ложь, заявляет Хелле. Топлес-девица, оглядев ее с головы до ног, бормочет что-то вроде “манда тощая”.

Крох видит, как разбухает Хелле – так же, как разбухает Астрид, если ее разозлить, – легонько охватывает ее кисть и говорит так спокойно, как только может: Ты вправе пользоваться Библиотекой и, по идее, обязана посещать Государственные уроки. И можешь приходить на какие хочешь лекции, слайд-шоу и концерты в Просцениуме или в Восьмиугольном амбаре.

Но девица переворачивается на живот и сообщает матрасу: Если б мне хотелось учиться, я так и ходила бы в школу.

Вообще, говорит парень с лисьим лицом, все это чушь собачья. Хэнди твердит о равенстве и борьбе с гегемонией, но в Аркадии все так же, как и везде. Вы на своем холме. Мы внизу, в грязи. Я здесь уже полтора года. Если это не стандартная иерархия или если это хотя бы уважительно, я готов съесть свою задницу.

Что-то я не вижу, чтобы ты работал, говорит Хелле. Попробуй эту задницу, ради разнообразия, приподнять – и, возможно, заслужишь и уважение.

Парень медленно поднимается, и Арманд бросает свое барахло на землю, складывает руки на груди и встает перед ним.

Но парень-лис только и произносит: Что ж. Так и быть, заключу с тобой сделку. Как только я увижу, как Хэнди напрягает свою задницу под стать всем вам, я тоже включусь в работу. А до тех пор я делаю то же, что он.

Он удобно устраивается на матрасе меж пухлых ног одной девушки и долго, медлительно оглаживает голую спину другой. Девицы обе хихикают.

Хелле, побледнев, разворачивается и уходит.

Крох хотел бы объяснить это все Арманду получше, но тот, яростными пинками загоняя коробку с барахлом в Ангар Беглецов, бормочет: Я хочу жить в особняке! Я, блин, приехал сюда ради особняка! Крох ретируется под шквал насмешек с матраса и догоняет Хелле в Эрзац-Аркадии.

Она плачет, и Крох, сочувствуя ей, просит: Не надо, Хелле. Они того не стоят. Этот парень – идиот.

Хелле проводит рукой по глазам, издает тряский смешок, и новая, более жесткая Хелле вновь наползает на прежнюю. Перед лицом этой непростой девушки Крох чувствует настойчивый зов Шмальплота: там, по крайней мере, он знает, во что ввязался и почему.

Да понятно, говорит она с новым кислым выражением на лице. Но, видишь ли, гнусность в том, что кое в чем он все-таки прав.

* * *

Жарковато для июньского полдня. В воздухе аромат Вердиного чая с шиповником; анисовое печенье сладко тает во рту. Рядом с ним, на ковре, выцветшем до пепельных роз, Юстас, белый пес, покусывает себя за интимные части и вопросительно