Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

был «рыцарем-монахом» (Блок) и что он, как Федоров, понимал, что деторождение не может со дня на день прекратиться. Но в рамках его «плана бессмертия» физиологическая половая жизнь с такими последствиями, как зачатие и деторождение, не имеет места в любви, посвященной задаче бессмертия. Утонченная чувственность, восхищение красотой любимого человека — уместные восторги в созидании андрогина. Всякое сотворение произведения искусства требует вдохновения и любви к красоте; они нужны и в эротическом творчестве бессмертия. Искусство, конечно, еще долго будет творить в рамках традиции, но, по крайней мере, не станет забывать о конечной цели бессмертия и давать иссякнуть жажде подлинного совершенства человека и мира. Пророческое искусство станет «деянием» постепенно (см. [ВС 6: 90]). Создание реальных пейзажей-храмов, «лирических» и «музыкальных» сцен новой и «иной» жизни (приходит на ум понимание Блоком подлинной истории как «музыки»), магия возвышенных чувств любви постепенно, но верно обеспечивают переход в «реальнейшую реальность» (realiora). Тем, кто возразит, что подобные задачи переступают возможности искусства, Соловьев отвечает, что границ искусства пока еще никто не определил и что он сомневается, что они существуют [Там же]. Прежде чем приступить к подробному анализу «искусства искусств» — эротической любви «иного» рода, чем практикуемая ныне, — следует указать на недостатки последней.

Критика традиционной любви

Для большинства людей смысл любви состоит в продолжении рода человеческого. Даже философы-идеалисты, подобные А. Шопенгауэру, разделяли эту «прозаическую» точку зрения. Именно такой взгляд на любовь как воспроизводство смертных затормозил процесс достижения бессмертия человечеством. Продолжение рода — часть животной сути человека, и до тех пор, пока человек «размножается, как животное, он и умирает, как животное» [ВС 7: 33]. Несмотря на то что между духовной любовью и биологическим деторождением нет существенной связи, человечество решило, что она есть, и без особых оснований продолжает так думать.

Однако хорошо известно, что человечество в состоянии воспроизводить себе подобных и без всякого чувства любви, как и то, что великая любовь может возникнуть без какого-либо сексуального контакта. Следовательно, любовь, сексуальность и деторождение не зависят друг от друга, и эволюционная биология подтверждает этот факт. Она свидетельствует, что высокая плодовитость (как у рыб) типична для видов, находящихся на более низких стадиях эволюции, в то время как массовое размножение у высших форм жизни невозможно: у человека оно исключено. По существу, наиболее глубокая любовь — именно та, что не связана с половым актом и не ведет к размножению, оставаясь при этом интенсивно эротической, утверждает Соловьев, которого Мочульский в этом контексте называет «эротическим аскетом» [Мочульский 1951: 204].

Конечно, нелегко заменить животные инстинкты сексуальной аскезой для сохранения сублимированной эротической духовной энергии. Искушение сменить красоту эротической любви на элементарную похоть всегда сопровождает творца бессмертия, как не раз с грустью отмечает Соловьев в своей поэзии. Кроме искушения возникают и сомнения: как легко можно убедиться, воздержание от половых отношений само по себе не вознаграждает человека бессмертием. В конце концов, и девственницы, и кастраты умирают. По Федорову, для достижения бессмертия недостаточно «пассивной девственности», и Соловьев в этом отношении вполне согласен с ним. Достижение бессмертия требует постоянной напряженности воли и духа, при которой любовь не выхолащивается, а возрастает. Сублимация — это бесконечно усиленная любовь, и поэтому она не аскетизм. Она исключает презрение к плоти, которое часто приводит к противоположному — рабскому потаканию ее прихотям. Более того, совершенная любовь должна быть всеохватывающей: это означает, что любовь охватывает весь «состав» возлюбленной, и душу, и физическое тело — последнее при условии, что оно не станет объектом «потребления». Соловьев резко возражает против любой формы «метонимической» любви, которая сосредоточена на какой-либо одной части целостной личности возлюбленной. Раздробление ее цельности ведет к «фетишизму». По мнению философа, нет существенной разницы между патологическим обожанием предметов одежды возлюбленной и посещением борделей. Посещающие проституток мужчины, по существу, «некрофилы», любители бездушной «мертвечины» [ВС 7: 36]. К несчастью, таких любителей мертвого «мяса» считают вполне нормальными людьми, в то время как к безобидным фетишистам, коллекционирующим передники или дамские туфли, относятся как к опасным безумцам. Однако и любители чистых душ за счет пренебрежения к телу — своего рода фетишисты. Такого рода фетишизм нередко наблюдался у рыцарей «прекрасных дам», которым они посвящали свои мадригалы. Подобная «донкихотская» любовь, игнорирующая телесную реальность, непременно заканчивается разочарованием (и в «ней», и в себе), отчаянием и безумием. И, самое главное, донкихотская любовь лишена энергии преобразования. Игнорируя физическую и духовную неотесанность Альдонсы и обожая ее воображаемую идеальность, Дон Кихот никогда не превратит коровницу в бессмертную Дульсинею. Так называемая рыцарская любовь, все еще широко практикуемая, не понимает «смысла любви», то есть преображения реальной женщины в представительницу Вечной женственности, достойную стать одной половиной божественного «андрогина» [ВС 7: 29]. Какие бы формы ни принимал фетишизм, он всегда противостоит идеалу андрогина, воистину полноценного человеческого существа. Истинная любовь, ищущая сокровенный смысл любви, всегда включает всю Другую (всего Другого): тело, душу и ауру — идеальный свет, содержащий ее божественный образ и будущую бессмертную форму. Истинный любовник любит свою реальную и идеальную возлюбленную, пытаясь слить их воедино в воплощение безупречной красоты. Следовательно, подлинный смысл любви — создание живого произведения искусства, а также брачный союз художника и его создания. Слияние произведения искусства со своим создателем — высший акт духовного супружества, который через «зачатие в красоте» (Платон) ведет к появлению божественного андрогина. В конце концов эта духовная созидательность, или теургия, придет на смену физическому зачатию и деторождению, как и традиционному безжизненному искусству.

Смысл любви

Первый шаг в художественном и духовном преображении традиционной любви — любви мужчины к женщине и женщины к мужчине — это обоюдная идеализация. Всем известно, что влюбленные в порыве чувств не только приписывают друг другу достоинства и добродетели, которых никто иной в них не замечает, но и буквально видят друг друга «в другом свете», чем их окружение [ВС 7: 26]. Эта идеализация является своего рода эстетической деятельностью и первым шагом в процессе любовного творчества. Окружающие обычно посмеиваются над трогательными «восторгами» влюбленных, полагая, что те живут иллюзиями и скоро отрезвеют. Эта фаза обоюдной идеализации в большинстве случаев и в самом деле продолжается недолго. Вскоре обнаруживается «правда», и влюбленность проходит или принимает иные формы, такие как супружеская верность и разделяемая родителями забота о детях.

Соловьев не принадлежит к тем, кто смеется над «заблуждениями» влюбленных и принимает «возврат к реальности» как жизненную неизбежность. Он, напротив, полагает, что обманывают себя не влюбленные, видя друг друга в начале своих отношений в «розовом