Прометей в танковом шлеме - Роман Андреевич Белевитнев

проучился на курсах усовершенствования командного состава в г. Ленинграде), славилась на всю бригаду отличной военной выучкой, боевой слаженностью и крепкой дисциплиной.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В госпитале о Маташе Мазаеве мне напоминали армейские газеты, пестревшие шапками и заголовками: «Больше пота в учении — меньше крови в бою», «Учиться тому, что нужно на войне!», «Тяжело в учении — легко в бою». Армия делала выводы из боев в Финляндии, коренным образом перестраивала методы обучения. Читая эти газеты, я представлял себе своего бывшего командира роты то на учебном поле, то на стрельбище: вот где ему открылся простор, не то, что минувшей зимой перед отправкой на фронт. Тогда Мазаеву приходилось делать все это на свой страх и риск, «выбивать» в штабе каждый лишний снаряд, каждый килограмм горючего. Теперь иное дело!

От этого еще сильнее захотелось выбраться из мрачных стен старинного госпиталя, поскорее встретиться с боевыми друзьями и, конечно же, в первую очередь с Маташем Мазаевым. Как-то он там, в Садовой Вишне, развернулся в новых условиях, представляющих собой полный простор для творчества командиров? Но мне еще только-только разрешили вставать с койки. Приходилось вновь учиться делать первые шаги, как в детстве. Только в сентябре я попал в 26-ю танковую бригаду. Пришел в отдел политической пропаганды — так теперь назывался политотдел, — опираясь на палку. Там посмотрели на эту палку и сказали:

— Погуляй, пока мы подберем тебе должность.

Я разыскал Уварова и Ковалева, с которыми вместе искупались в одной «купели» у острова Тупури-Саари, Петренко и Фалаллеева, ранеными со мной одним снарядом, а потом, предварительно созвонившись по телефону, поехал в гости к Мазаевым. Они жили все в той же квартире, что выходила окнами на базарную площадь. На фоне буйной зелени прошлогодние руины выглядели еще более убогими и удручающе неприглядными.

Маташ встретил меня тепло, по-дружески. Но «шпала» в его черных бархатных петлицах придавала ему солидность, еще большую сдержанность и вместе с тем, как мне показалось вначале, отдалила его от меня. Но потом это прошло, грань между ним, капитаном и мною, младшим политруком, как будто стерлась. Передо мной был все тот же Мазаев, каким я его знал: искренний, добрый, сердечный. И во внешности его тоже почти не нашел я изменений, только лишь разве то, что сильнее загорел, будто только что приехал с южного курорта. Выступающие крепкие скулы, обтянутые тугой кожей, стали буро-коричневыми, настолько они прокалились на летнем солнце. Значит, Маташ не задерживался в штабе, — отметил я про себя, — с утра до вечера находится с ротами в поле.

— Очень жалею, что не попал с ротой на фронт, — говорит он со все не проходящей болью. — Это ж такая школа… и проверка самого себя.

— Что ж поделать? Все равно рота воевала по-мазаевски, — стараюсь успокоить его.

Маташ пристально смотрит мне в глаза, видно, проверяя, насколько слова мои были искренними и, тут же успокоившись, начинает «наседать» на меня с вопросами.

— Как прошли танки по льду Финского залива?

— Встречался ли с финскими лыжниками? Какова их тактика?

— Приходилось ли стрелять прямой наводкой с ходу?

— Как организовывалось взаимодействие между танками, взводами и ротой?

Видно было, что о многом он уже расспросил тех танкистов, которые сразу же после финской кампании возвратились в бригаду, что о боях с белофиннами он много читал, а теперь «охотился» за деталями, которые дали бы наиболее полное представление о характере боя, его особенностях. Это не было простым любопытством. Мазаев старался исследовать все до тонкости и сделать правильные выводы.

Зина, жена Мазаева, успела уже сходить с сыновьями погулять, а мы все сидели, разговаривали, курили.

— Так, говоришь, белофинны дрались зверски? — Мазаев задумывается, лицо его при этом мрачнеет, полудужья бровей, хмурясь, сходятся над переносицей. — По-моему, дело тут в том, что фашизм сперва развращает людей, безжалостно, нередко с кровью, сдирает с них все человеческое, а затем превращает их в послушные автоматы. Помнишь город Самбор? Немцев, проходивших мимо наших машин?

Как не помнить лица гитлеровских солдат, сразу же отупевшие после окрика офицера. Кое-кто из наших ребят тогда увидел в этом только чисто военную вымуштрованность немецких солдат, а Мазаев усмотрел в этом более значительное, глубоко социальное. И он, конечно, прав.

— Такие — только прикажи фюрер — готовы убивать, сжигать, разрушать, — Мазаев кивнул в окно, из которого хорошо была видна базарная площадь, а за нею — прошлогодние развалины. — Легкие победы на Западе опьянили их, вскружили им головы. Теперь даже трудно предсказать, сколько потребуется усилий, человеческих жизней для того, чтобы отрезвить их, привести в чувство, — закончил Мазаев, не сдержав при этом глубокого вздоха.

Чтобы отвлечь его, я спросил, как осваивают танкисты опыт боев с белофиннами.

— Осваивать-то, конечно, осваивают, — ответил он, — но ведь одна война, как правило, бывает непохожей на другую. Тут надо искать общие закономерности.

— Какие, например?

— Никто не сомневается в том, что воевать нам придется с немецким фашизмом. А это, сам должен понимать, очень сильный, хорошо вооруженный и вероломный противник. Вся Европа теперь под его пятой. Франция, Чехословакия, Венгрия, Австрия, Бельгия клепают танки и самолеты для Гитлера.

— Танки и у нас есть.

— Есть-то есть, дорогой товарищ, но не столько, сколько нам потребуется. И броня, понимаешь ли, не то, что сейчас нужно… А главное — огонек слабоват. Сорокапятка она и есть сорокапятка…

Я сказал, что в самом конце финской кампании, под Выборгом, видел новые тяжелые танки «КВ».

— Вот машинки так машинки! Броня как на крейсере. И вооружение подходящее! — не без восхищения выкладывал я.

— Знаю, Рома, — просиял Мазаев, — видел не только «КВ», но и средний танк «Т-34». Командир бригады на днях возил нас к соседям посмотреть их. Не танки, а мечта! Особенно понравились мне «тридцатьчетверки». Быстроходны, маневренны, хорошо вооружены. Только бы побольше их выпускали. Но, сам знаешь, возможности у нас не так уж велики. Я как-то прикинул, сколько наша промышленность может выпускать таких машин. Тысячу, от силы полторы тысячи в год. Потребуется три-четыре года, чтобы перевооружить танковые части. А время, как я понимаю, не терпит.

— Кстати, недавно во Львове случайно встретил того самого помещика-юриста, который, помнишь, приглашал нас с тобой в гости.

— Как не помнить?.. Сколько неприятностей из-за него было потом.

— Оказался вполне порядочным человеком, — улыбнулся Маташ. — Работает по специальности. В областной прокуратуре.

На следующий день я уехал из Садовой Вишни в Городок. Вскоре получил назначение в 44-й танковый батальон. Служили теперь с Мазаевым в одной бригаде, но в разных гарнизонах. Встречались