Кашемировая шаль - Роузи Томас

Бруно рассказал о тайных тропах, которые вели через альпийские перевалы и соединяли долины. В начале девятнадцатого века только фермеры знали об их существовании. Они были бедными людьми, и когда первые туристы начали посещать Альпы, Беккеры и их соседи быстро поняли, что могут стать проводниками и зарабатывать на этом неплохие деньги. До тех пор никто и подумать не мог, что по горным тропам и скалам можно карабкаться только ради удовольствия. Добраться в соседние деревни, чтобы найти работу, или продать сыр, или, возможно, совершить паломничество в отдаленную святыню — такие мотивы были понятны простым деревенским жителям, но альпинизм ради развлечения или абстрактной научной цели — это не укладывалось в их головах. С каждым годом путешественников и ученых становилось все больше и больше. Они поднимались по тропам, которые давным-давно проложили местные, а после триумфального покорения очередной вершины разъезжались по домам писать о своих успехах и составлять каталоги находок. Известия о чудесных Альпийских местах быстро разошлись по Европе. Вскоре не только спортсмены и ученые, но и богатые туристы облюбовали этот уголок Швейцарии. Беккеры были первыми среди тех, кто начал предлагать им профессиональные услуги проводников.

— Мой прадед, например, был гидом у Эдуарда Уимпера[26], — сказал Бруно.

Меир вынуждена была признать, что ничего не знает об Уимпере. Бруно удивленно поднял брови.

— Англичанин. Он первым взошел на Маттерхорн, ему помогали проводники из Церматта[27]. На спуске случилась трагедия, четверо погибли, но сам Уимпер остался жив. Он потом часто приезжал в Оберланд, и всегда его гидом был Кристиан Беккер. В двадцатых годах уже мой дед Виктор продолжил традицию. Он и его клиент попытались покорить северную стену Эйгера. Они попали в страшную бурю. Виктор спас того альпиниста. Другим повезло меньше.

— Ты, наверное, гордишься предками.

— Да, — кивнул Бруно.

— А я почти ничего не знаю про альпинистов, — призналась она, по потом вспомнила кое-что. — В Лехе, на европейском кладбище, я видела мемориальную табличку. Там упоминалась Нангапарбат.

Меир вспомнила название горы, но совершенно забыла имя погибшего.

Бруно пришел на выручку:

— Меттью Форбс. Математик из Кембриджа. Выдающийся молодой человек.

— Ты тоже видел табличку?

— Да, я был там. Экспедицию на Нангапарбат вел швейцарец по имени Райнер Стамм. Это его спас мой дед на Эйгере. После тех событий они стали хорошими друзьями.

Значит, и у нее, и у Бруно были причины посетить кладбище. Похоже, благодаря истории связь между ними стала еще крепче. Может, дело было в снеге или в коньяке, эффект которого значительно усиливался на высоте, но она сейчас представляла, как легонько кладет голову на плечо Бруно Беккеру, а потом прижимается к нему всем телом. Она посмотрела на Бруно и со смешанным чувством удовольствия и страха поняла, что он фантазирует о том же. Она выпрямилась и прислонилась спиной к холодному камню. Бруно тоже сел прямо. Оба принялись внимательно изучать свои тарелки с тушеной бараниной. Меир попробовала блюдо, Бруно последовал ее примеру. Они одновременно ощутили специфический, весьма неприятный вкус баранины. Бруно плотно сжал губы.

— Ты был прав насчет бобов, — хихикнула Меир.

Рис и темно-коричневый дхал[28] едва ли можно было назвать съедобными.

— Нужно запить, — сказал Бруно и снова открыл флягу с коньяком. — Теперь твоя очередь рассказывать о себе.

Меир не испытывала в этом затруднений благодаря выпитому коньяку. Она начала с первого, что пришло в голову:

— После смерти отца мы с сестрой и братом решили продать старый дом. Я выросла в этом доме. Непростое решение, но у нас не было возможности присматривать за ним. Мы бы приезжали только на выходные, а все остальное время дом стоял бы пустым. Там было бы грустно, пыльно и куча паутины. Но я до сих пор чувствую связь с этим местом. Сегодня почему-то особенно остро почувствовала.

— Понимаю, — тихо сказал Бруно, — продолжай.

Меир рассказала ему о последних днях в доме. Ни с кем, кроме него, она не решалась говорить об этом. Если кто-то расспрашивал ее, она отнекивалась и уверяла, что все в порядке.

Эйрлис и Дилан ушли раньше. Эйрлис сложила вещи в машину (еле все поместилось), положила папку и список на переднее пассажирское сиденье и уехала первой. Дилан открыл для нее ворота. Эйрлис покинула отчий дом без лишних сантиментов, словно вычеркивая очередной пункт из своего списка. Меир и Дилан остались стоять во дворе. Она посмотрела на гнездо, которое свил дрозд в ветках белой сирени. Дилан взял ее за руку.

— Не грусти, — сказал он.

— Это светлая грусть, — отозвалась она. — Мы были счастливы здесь, правда?

— Ты про детство?

Дом, двор, лужайка перед крыльцом — все напоминало о минувших деньках.

Меир сама ответила на свой вопрос:

— Да, очень счастливы, только вот не понимали этого тогда.

Они рассмеялись: в детстве Меир ненавидела жизнь в деревне. Дилан поцеловал ее в лоб и тоже уехал. Меир была рада возможности провести еще несколько часов наедине со старым домом. Она прошлась по пустым комнатам, закрыла все двери. В кухню залетел шмель, Меир выпустила его на волю, а потом сама вышла на улицу, устало прислонилась к каменной стене, окружавшей сад. Она посмотрела на серые стены, на желтые кляксы мха на крыше, на окна, как будто вырезанные ножом в толстых стенах, на весь дом, который цеплялся за склон холма и так долго простоял на этой земле, что издали его можно было принять за обломок серой скалы, торчащий на зеленой лужайке. У Меир осталось еще одно дело. Она перелезла через стену, воспользовавшись тем же выступом, который помогал ей в детстве убегать вместе с Диланом в поля. Она прошла по высокой мокрой траве мимо холма, который облюбовало стадо овец, и направилась прямо к небольшому леску.

Земля под деревьями светилась мягким голубоватым свечением — в эту майскую неделю зацвели колокольчики. Меир нарвала небольшой букет, из поврежденных стеблей сочилось молочко, в воздухе витал знакомый запах. Она завернула стебли в носовой платок. Букет колокольчиков — последнее воспоминание о доме — перекочевал на пассажирское сиденье. В машине дисциплинированной Эйрлис на этом месте лежали папка и список. Несколько минут Меир просто сидела в автомобиле и смотрела на дом и холмы. Затем она завела машину и отъехала от дома, так же, как это сделали ее сестра и брат.

Проезжая мимо деревни, Меир остановилась у кладбища. На противоположной стороне улицы у почтового ящика она увидела Тала Уильямса. Вот уже сто лет его семья обрабатывала поля за старым домом. Он помахал ей сложенной газетой, обветренное лицо мужчины зарумянилось. Двадцать лет назад Меир подарила Талу свой первый поцелуй. Она тоже помахала ему, но он не стал подходить к ней. Тал присутствовал на похоронах Хью (черный костюм и белая рубашка определенно не шли ему), наверное, он догадался, зачем приехала Меир. Она открыла кладбищенскую калитку, прошлась по тихой тисовой аллее. Возле крана, вделанного в стену, она нашла пустую баночку из-под варенья, налила туда воды и поставила колокольчики. Осторожно, чтобы не расплескать воду, она отнесла букет на могилу родителей. Затем села на скамейку и начала в который раз перечитывать надписи на надгробиях.