Умирать — в крайнем случае - Богомил Райнов

С большим трудом я кое-как поднимаюсь на свой этаж и добираюсь до номера, но тут силы окончательно покидают меня, и Райту приходится с материнской заботливостью — но без материнской нежности — положить меня на кровать, после чего меня тут же одолевает глубокий сон. Но как он ни крепок этот сон, я все же понимаю, что сиреневый куст ненадолго забегает на кухню, потом возвращается, садится в кресло, выкуривает сигарету и принимается энергично трясти меня за плечо. Убедившись, что я сплю непробудным сном, он опять уходит в кухню, а через минуту вообще покидает мой номер, заперев дверь снаружи на ключ, который потом просовывает под дверь. Примерно в это же время я ощущаю запах газа.

Совсем легкий запах. Но при соответствующей насыщенности атмосферы он может стать смертельным. Должно быть, Райт надеется на то обстоятельство, что в старых зданиях, особенно в старых гостиницах, всегда слегка попахивает газом. Да и время суток благоприятное: постояльцы «Аризоны» еще не скоро вернутся в свои номера.

Только через полчаса, когда я уже давно встал и открыл форточку в кухне (но газовый кран еще не закрыл), выясняется, что сообразительный Джон дополнительно подстраховался.

— Что это ты, Дорис? — раздается на лестнице недовольный голос ее брата. — Открыла кран в двадцать пятом номере, и весь коридор пропах газом!

— Я не могла оставить кран открытым! — возражает Дорис.

— Как не могла, когда я только что его закрыл!

Они еще немного спорят о том, могла или нет Дорис забыть кран открытым, потом уходят вниз. Значит, даже если кто-то и почувствует запах газа, идущий из моего номера, ему найдется простое объяснение.

Я тихо открываю дверь и так же тихо спускаюсь по лестнице на первый этаж. Вестибюль пуст, если не считать Дорис, которая сидит за столом администратора и читает газету. Я тихонько зову ее, и когда она меня замечает, делаю таинственный жест. Подавив привычное «О, мистер Питер!», готовое сорваться с ее уст, моя добрая приятельница подходит ко мне, и я веду ее в номер.

— Дорогая Дорис, этот тип хотел меня отравить! — торжественно заявляю я, вводя ее в свои покои и демонстрируя открытый кран плиты.

Она машинально делает шаг к плите, но я останавливаю ее.

— Не надо, не трогайте! Я хочу, чтобы сохранились отпечатки его пальцев на кране и следы ботинок на полу.

— Но ведь это — чистое убийство! — сокрушается Дорис.

— Мне тоже так кажется. И мистер Дрейк, наверное, будет того же мнения. Вы знаете, ведь это ваш брат спас меня от верной смерти! Он что-то громко говорил про открытый кран в соседнем номере, и я от его голоса проснулся.

— О! Теперь я понимаю! — восклицает сообразительная Дорис и прикрывает рот ладонью. — Он открыл и тот кран… чтобы ввести нас в заблуждение… Я и говорю брату: видно, я совсем выжила из ума, оставила кран открытым…

— Выжила из ума?.. Дорис, вы просто клевещете на себя!

— О, мистер Питер! — восклицает Дорис и тут же спохватывается: — А как вам удалось так быстро протрезветь?

— Чтобы протрезветь, надо быть пьяным, милая Дорис, а я не был пьян. Мне просто было плохо, кружилась голова. Этот тип чего-то мне насыпал в виски, и мне стало плохо…

— Так я и думала. Увидев вас, я просто не поверила собственным глазам. Среди бела дня… да еще в будни…

— Да, конечно. А теперь слушайте. Смотрите, не проговоритесь! Никому ни слова! Если случайно зайдет Райт и будет спрашивать про меня, скажите, что я сплю, и все. Остальное выяснится завтра, у Дрейка.

— Поняла, мистер Питер. Но все-таки вы закройте кран. Зачем газу пропадать зря при нынешней дороговизне…

— Что это вы в такую рань, Питер? — без особого энтузиазма осведомляется шеф, увидев меня в дверях кабинета. — Вам что, новые идеи приходят в голову по ночам?

Рано утром Дрейк редко бывает в хорошем настроении, а рабочее состояние приходит к нему после третьей дозы.

— Да нет, не идеи. Просто мне подумалось, что однажды вечером я могу лечь спать и утром не проснуться…

— Ах, вы опять про эту песню… Крепко же она засела у вас в голове.

— Сэр, речь идет не о песне, а о реальной жизни. Вчера Райт хотел меня отравить.

— Неужели он посмел? — вяло рычит Дрейк и с видом человека, готового к самому худшему, идет к подвижному бару и хватает за горлышко бутылку «Баллантайна».

— Да не тяните же! Рассказывайте!

Я кратко рассказываю о случившемся и перечисляю вещественные доказательства. Времени на это уходит мало, что не мешает шефу принять две дозы горючего, не тратя сил на возню со льдом и прочим.

Когда в кабинет вступает Ал, вызванный сигналом невидимого звонка, Дрейк командует:

— Немедленно приведите ко мне Райта!

И в ожидании провинившегося поясняет:

— Это поступок отчаявшегося человека, Питер! Надо войти в его положение. Жест отчаяния и ничего больше!

Через десять минут агент похоронного бюро предстает перед шефом. При виде меня он не обнаруживает никакого удивления — должно быть, успел предварительно проконсультироваться с Алом.

— Я только что узнал, что вы пытались ликвидировать нашего общего друга Питера, — спокойно говорит Дрейк. — Надеюсь, вы понимаете, как это меня огорчает.

— Это подлая ложь! — решительно заявляет куст сирени. — Это его выдумка! Он хочет устранить меня. Вы, сэр, наверное, и сами заметили, что он старается убрать меня с дороги. Особенно в последнее время…

— …отчего вы и решили опередить его, — добродушно заканчивает рыжий.

— Подлая ложь!

— А кто открыл кран?

— Какой кран?

— Газовый кран в кухне Питера.

— Понятия не имею! Он напился как свинья. Я дотащил его до дома… уложил в кровать… откуда мне знать, что он делал после этого!

— Наверное, решил покончить с собой, — заявляет Дрейк. — С вашей помощью, Джон.

— Не понимаю.

— Я тоже. Но факты налицо: свидетельство Дорис, отпечатки вашей обуви в кухне, отпечатки ваших пальцев на кране, не говоря уже о снотворном, которое вы дважды наливали в стакан Питера и следы которого и сейчас можно обнаружить в одном из цветочных горшков в кафе.

Райт умолкает — очевидно, прикидывает, с какого пункта начать оборону, — но рыжий не дает ему подумать.

— Мы не дети, Джон! И вам известно, что я скор на решения. Особенно когда ясно вижу перед собой отсутствие доброй воли. Так что в ваших интересах продемонстрировать добрую волю.

— Он отнял у меня Линду, — мрачно заявляет Райт; наверное, он понял, что лучше не раздражать шефа голословными отрицаниями.

— Это уже лучше, — кивает рыжий. — Убедительнее.

— Он меня оттеснил. Линда ушла к нему.

Райт без устали твердит одно и то же — про Линду, — как будто это объясняет все случившееся.

— Ну, раз дело в ревности… — уступчиво говорит Дрейк и разводит руками, будто он соглашается, что ревность все объясняет. Затем говорит: — Вы свободны!

После ухода Райта Дрейк вопросительно смотрит на меня.

— Что делать, Питер! Оказывается, он ревнует! Вам не кажется, что ревность может многое извинить?

— Не знаю, не задумывался, — признаюсь я. — Но если нужно, я изучу этот вопрос.

— Заставить человека изучить этот вопрос может только женщина. Хотя я вам этого не желаю.

И, помрачнев, Дрейк снова тянется к бутылке.

7

Еще с утра августовское солнце спряталось за набухшие от влаги облака. С Темзы дует холодный ветер. И, конечно, стоит мне показать нос на улицу, как начинается дождь. Щедрыми косыми струями он хлещет меня по спине, бешено барабанит по зонту, будто хочет пробить его насквозь, и обливает ноги как из ведра. Так что к Линде я являюсь мокрый до костей, несмотря на то, что зонт у меня — весьма реномированной марки.

Линда в розовом купальном халате открывает мне дверь — она тоже только что выкупалась, но в ванной.

— О, вы тоже из-под душа, Питер! — восклицает она. — Оставьте зонт вот здесь, а плащ повесьте сушиться вот сюда.

Я выполняю указания, тщательно вытираю ноги и только после этого вхожу в ее квартиру, совсем не приспособленную для приема мокрых гостей. На нежно-голубом бобрике пола разбросаны белоснежные меховые шкуры — мех, конечно, искусственный, — но топтать их просто грех. Лавируя, я в несколько прыжков добираюсь ло кресла и опускаюсь на такую же меховую шкуру из нейлона; в этой квартире шкуры разбросаны не только по полу, но и по дивану и креслам. Еще во время первого моего визита к ней Линда сказала:

— Когда я смотрю на них, эта темная квартира кажется мне теплее и светлее. Солнце ко мне почти не заглядывает, и даже летом я зябну.

Не считая изобилия нейлоновых мехов, обстановка в квартире самая обыкновенная. Првда, у стены стоит низенький шкаф с весьма сложной стерео-радио-магнитофонной установкой с проигрывателем, и по всему холлу разбросаны пластинки, груды пластинок. Но у кого в наше время нет такой установки. И кто в наши дни не занимается производством современного и далеко не бесплатного продукта — шума.