Полюс вечного холода - Александр Руж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но и этот маловпечатляющий обзор произвел свое действие – в паху заныло, Вадим утратил собранность и кулем свалился с дерева. Спасибо ветле – ее раскинувшиеся и густо переплетенные сочленения замедлили полет, не позволили расшибиться в лепешку. Он хлопнулся на карачки, локти и коленки подогнулись, а брюхо пребольно вдавилось в камни.
Эджена взвизгнула, ибо тунгуски тоже не лишены женских инстинктов и слабостей. Она уронила костюм и на миг предстала перед созерцателем в ослепительно прекрасной наготе. Теперь Вадим, запрокинув голову, смотрел снизу вверх, и эта художественная перспектива показалась ему куда эффектнее.
В который уже раз кинулось в глаза ее поразительное сходство с оставленной в Москве Аннеке! Такие же трогательно-заостренные грудки, плоский живот с овальной впадинкой пупка, круглые бедра, двумя лопаточками расходящиеся от промежности, стройные ножки с выпирающими по-детски чашечками. Вся она была ладной, изящной, ни грамма лишнего – не то, что у разнеженных столичных кокеток, привыкших ездить на трамваях и потому выглядящих грузными и одутловатыми.
Всего миг наслаждался Вадим очарованием тунгусской Венеры. Узнав его, она перестала кричать, поддала ему точеной голенью в скулу так, что он перекатился на бок, а сама опрометью бросилась в воду.
– Эджена! – воззвал он, схватившись за ушибленное лицо. – Не убегай!
Правильнее было сказать «не уплывай», ибо именно это она и собиралась сделать – забежала в озеро по горло и уже взмахнула сильными руками, готовясь сделать гребок. Но что-то ее остановило – может, осознала, что перед ней не совсем чужой мужчина, а может, ощутила некомфортность купания в чем мать родила.
– Ты следить за мной? – выплюнула вместе с набравшейся в рот водой. – Ты нехороший! Эри… моннон тэнэк!
В ее исполнении на тунгусском диалекте обзывательства звучали забавно и совсем необидно. Вадим перевел себя из горизонтального положения в вертикальное, отряхнулся. Эджена так и стояла на дне. Над поверхностью Лабынкыра виднелись лишь ее голова, а наиболее волнующие подробности были скрыты.
– Вылезай! – Вадим протянул к ней руку. – Отморозишь себе все…
Но она казалась совершенно нечувствительной к холоду, говорила ровно, зубы не выстукивали дробь:
– Уходи! Ты эрума, ты меня обмануть!
– Ничего подобного. Я ни р-разу тебе не солгал, обещания не нарушил. В чем я виноват?
– А зачем на дерево сидеть? Зачем на меня смотреть?
– Ты мне нравишься. Ты очень красивая… честное большевистское!
Признание обезоружило Эджену. Она растерялась, крыть было нечем.
– Ты хотеть увидеть мой укун? – Она указала пальчиком вниз. – И как?..
Вадим не знал, что такое «укун», но, поскольку не углядел в Эджене ни единого изъяна, ответил без запинки:
– Великолепно! У тебя фигура гимнастки. Или танцовщицы. Тебе надо выступать на сцене, как Айседора Дункан.
Лесть размягчает сердце женщины, даже той, что понятия не имеет ни о гимнастике, ни о сцене, ни об Айседоре Дункан.
– Отвернись, – велела она уже не так грозно. – Я хотеть одеться.
«Какой смысл отворачиваться, когда я все уже видел?» – спросил сам себя Вадим, но, отдав должное ее девичьей стеснительности, отошел в сторонку и уперся взглядом в снеговую тучу, влачившую с севера черное провисшее пузо.
Он слышал, как Эджена одевается за его спиной, и мог даже определить, какой именно предмет сейчас у нее в руках. Потребовалось усилие воли, чтобы смирить любострастие. В паху все еще поднывало. Два месяца без женского общества – а уже невмоготу. Генриетта не в счет – ее, боевую гренадершу, он даже не рассматривал как женщину. Эджена – другая. Такая и евнуха обворожит…
Прочь, похотливые думы, прочь! Вадим перенастроил себя, как радиоприемник, на новую волну и постучал по крышке короба, который Эджена принесла из озерной глыби.
– Что в нем?
– Ниру. Соленый рыба. Еще сушеный хлеб, крупа… На полдороги до Томтор хватит. Завтра принести еще. Вы должны уходить.
Тут Вадим не стерпел, волчком крутнулся на каблуках.
– Ты и правда хочешь, чтобы мы ушли? И я тоже? А ты будешь жить с этими вурдалаками… с Толуманом, с Мышкиным… да?
Эджена, уже наполовину одетая, обувалась, фартук и шапочка еще лежали в кустах. Упоминание о Толумане и Мышкине заставило ее вздрогнуть. У нее готова была вырваться отповедь, но в последний момент губки поджались, и она не издала ни звука, лишь нагнулась, чтобы вдеть ступню в вязаном носочке в раструб сапожка.
Вадим подступил к ней близко-близко, взял за плечики, заставил разогнуться.
– Ты ведь знаешь Мышкина? Кто он такой? А Толуман? Откуда они пришли на Лабынкыр?
В карих, широко распахнутых глазах, глядевших на него в упор, он прочел мольбу. То была просьба о пощаде. Он понял, что ничего она ему не скажет. Есть запрет, табу, вето – и не в ее силах его нарушить.
Вадим разжал пальцы, отступил. Отвернувшись снова к озеру, он ворохнул пересохшим языком:
– Будь по-твоему. Мы уйдем. Хочешь, прямо завтра с утра? Добудь нам компас, иначе мы собьемся с пути. А больше ничего не надо.
Ее рука дотронулась до его локтя – с оробелостью и неожиданной лаской.
– Компас – это который показывать долбор? Я знать, принести… А теперь пойдем, я научить тебя ловить олло без удочка. В тундре это пригодится.
– Без удочки? Это как?
Она откинула крышку короба.
– Вот сеть. А из дерева можно вытесать… как это?.. по-тунгусски аркивун.
– Острогу?
– Да… ты суметь. Пошли!
И они отправились по галечному пляжу вдоль озерной кромки. Наступившая темнота не стала им помехой – Вадиму было все равно, а Эджена знала эти места досконально, к тому же луна светила так же ярко, как и накануне, ее свет отражался в водах Лабынкыра, озаряя все вокруг чарующим сиянием.
Эджена втолковывала Вадиму, как сподручнее бить рыбу и загонять ее в невод, но он слушал вполуха. Дух его витал в эмпиреях, окрыленный и ничем не стесняемый. Впервые за время сибирской командировки не думалось о вещах обязательных, не давил груз ответственности, выветрились напрочь помышления о неизбежном конце, который ждет всех участников экспедиции в этих гиблых краях. Все естество пело, хотелось отрешиться от реальности, забыть о долге и о треволнениях, заключить в объятия шедшую бок о бок кралю, слиться с ней в умопомрачительном поцелуе – и пусть мир катится в тартарары!..
Они гуляли до поздней ночи. Несколько раз из-за конопатых березовых и рыжеватых от смолы еловых стволов показывались то Забодяжный, то Фризе,
