Безнадёжная любовь (СИ) - Смелик Эльвира Владимировна

— Мам! А ты бы вышла за Гришку замуж?

— Боже мой, Саша!

— Ну, мам!

— Нет. Конечно, нет! — Аня внимательно следит за дочерью.

Ага, так и есть! Саша обижается за своего обожаемого Гришу и возмущается.

— Это почему? — дерзко смотрит в глаза.

— Я для него слишком старая, — смеется Аня.

— А если бы…

— Саша, Саша, Саша! — торопливо перебивает дочь Аня. — Что ты говоришь! Все равно, никто, кроме тебя, не сможет решить. Ни я, ни Никита. Надеюсь, его ты не спрашивала, вышел ли бы он замуж за твоего Гришу!

Саша обидчиво поджимает губы, потом вздыхает, и, словно маленький ребенок, смущенно теребя воротник легкой рубашечки, спрашивает:

— Но ты — не против?

— Не знаю. Мне страшно. Я очень волнуюсь.

— И ты? — Саша искренне удивлена. — Но почему?

— Двадцать лет была у меня дочка Саша, и вдруг кто-то ее забирает.

Подкрадывалась темнота. Ни Сашки, ни мамы. С сестренкой то все понятненько: конечно же, она со своим ненаглядным Гришенькой. А мама? Впрочем, Никита уже давно не маленький, и даже в глубоком детстве он не боялся оставаться дома один.

И мама, и Саша довольны, что он порвал с Инной. Несомненно! И за своей мелкой радостью они не замечают, что ему не по себе, что ему одиноко. А ему, действительно, одиноко, но теперь уже нельзя легко помириться. Не хочется. Не поможет. Остыло. И Инка уже не приходит и не плачет. Да может, она уже и не помнит о нем! Нашла себе другого. Прекрасно! Пусть теперь достает его.

Звонок. Это, наверное, мама. Могла бы открыть своим ключом, а не гонять Никиту. Хотя… хорошо, что она пришла.

— Ты? — он не включил в прихожей свет, и возможно поэтому так необычайно блестят в полутьме Инкины глаза.

— Только не прогоняй меня, ладно!

Никита растерялся, услышав непривычно тихие, жалобные слова.

— Нет. Что ты! — он тянется к выключателю, но Инка, уловив его движение, по-прежнему робко просит:

— Не надо. Лучше без света. Ты же, все равно, прекрасно знаешь, какая я. Если еще помнишь.

Никита молчит. Он не знает, что сказать. Он нерешительно топчется в комнате, не понимая, что ему делать.

— А я знаю, как выглядишь ты. Все-все знаю. До мельчайшей черточки. Я помню. У тебя маленький шрам на подбородке.

Никита слушает Инкин дрожащий голос. Да, у него на подбородке есть едва заметная впадинка. Когда-то давно, еще маленьким мальчишкой, он упал, расшибся и…

Он мгновенно забывает обо всем, потому что теплый, нежный Инкин палец касается его лица.

— Вот здесь. Правда?

Она ошибается совсем чуть-чуть, но какое это имеет значение. Инка совсем близко, он чувствует ее тепло. Ее ладонь скользит по щеке, выше, Инка движется за ней и легко, едва ощутимо прислоняется всем телом.

И больше Никита не помнит ничего, только ее нежную кожу, горячие губы, мягкий шелк волос, да ее руки, еще более смелые, еще более неудержимые, чем у него.

Он с силой сжимает ее плечи. Еще никогда, еще никогда такого не случалось. Она всегда держалась недотрогой и решительно останавливала его, когда он уже не в силах был сдерживать свои желания. А сейчас?

Она готова на все, только бы вернуть его? Почему она решила, что он захочет вернуться даже после…

Что-то холодное, рассудительное ворвалось вдруг в бушующую страстность происходящего, и, на мгновенье отстранившись от ее пылающих губ, упираясь коленом в податливую мягкость кровати, Никита чарующим голосом, насыщенным любовью данных не ему ночей и бесстрастностью чужого, еще не владеющего им невозмутимого цинизма, прошептал:

— Подожди. Я должен сказать. Сейчас я не устою, но потом… Это ничего не изменит. Я не могу тебя любить.

Инка, не успев понять, еще какое-то время тянется к нему. И вдруг, став жесткой и напряженной, отшатывается, отскакивает, будто и не по своей воле, а отброшенная неведомой силой.

— Подонок! Терпеть тебя не могу! И всегда, всегда, всегда мне было смешно, так смешно тебя изводить. Ты — придурок! Тормоз! Ненавижу тебя!

3

Она притягивала его давно, когда была наивной, доверчивой девчонкой, и сейчас, когда уже безвозвратно изменилась, стала взрослой и сдержанной, немного другой. Но точно так же, как и раньше, она легко, с самого первого взгляда, поверила, что между ними не может случиться ничего плохого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она не старалась сделать вид, будто забыла о том, что связывало их в прошлом, она не пыталась переиначить события и придать им другой смысл, она не раскаивалась и не сожалела. Но она твердо была убеждена в прошедшести давно происходившего. Они просто старые знакомые, друзья, и ни один из них не возлагает особые надежды на эту неожиданную встречу, хотя оба сейчас одиноки и вполне могли бы ухватиться за предоставленный шанс уже в который раз начать с начала. Это смешно, глупо, наивно — примерять вчерашние события к сегодняшнему дню. Невероятно, что они вообще встретились!

Внезапно нагрянувший разозленный, возбужденный мальчишка удивил Богдана, и он долго не мог понять, о чем тот говорит сдавленным, напряженным голосом. Но затем в его квартире, так же непрошено и нежданно, появилась женщина, встревоженная, бледная и непонятно по-знакомому отчаянно решительная. Он встретил ее взгляд. И вздрогнул. А она, как много-много лет назад, из всего многообразия окружающей обстановки выделив его глаза, не раздумывая, доверилась им.

А этот ненормальный подросток оказался ее сыном. Его зовут Никита. Он дерзок и нахален. Богдан еще помнил, в его годы он сам был таким же милашкой. Может, этому причиной его неотцовство, но он лояльно относился ко всем приколам и причудам молодого поколения. У него не было детей, и единственное детство, которое пришлось ему наблюдать и переживать, являлось его собственным. Он все прекрасно помнил. И этот мальчишка заинтересовал его, на какое-то время захватил его мысли, наверное потому, что был ее сыном, а все, касавшееся ее, Богдан считал чем-то близким и связанным с собой. Он даже ни капельки не удивился, случайно наткнувшись на этого парня в незнающем порядка пространстве улиц.

Никита напряженно беседовал с троицей своих ровесников. Богдан хорошо знал такую напряженность, она без труда читалась в нарочито расслабленных позах, сдержанно-вызывающих голосах. И какое-то время Богдан наблюдал, как ведет себя в подобной ситуации вспыльчивый, резкий мальчишка, ее сын. А он, конечно же, старался держаться презрительно и равнодушно, дерзко и бесстрастно. А что ему оставалось делать? Одному против трех. Против — в том не было сомнений.

— А, Никита! Как дела?

Богдан предугадывал ход событий. Все должно было произойти точно так же, как происходило и раньше бесчисленное множество раз. Трое разумно, но многообещающе удалились.

— Все в порядке?

Никита смерил неожиданного спасителя мрачным взглядом и, не пытаясь опровергнуть чужую догадку, недовольно пробурчал:

— Я что, молил о помощи?

— Нет.

— Тогда зачем? — он не утверждал себя постановкой ясных, логически законченных вопросов: если уж этот прилипчивый дядя настолько умный, пусть понимает сам.

— Просто я хотел с тобой поздороваться. Мы же знакомы.

— Здравствуйте! — неожиданно произнес Никита мягко и приветливо, что никак не вязалось с нахальным выражением его лица.

Взгляд полоснул, словно бритва, холодно и пронзительно, но Богдан без особого труда выдержал его.

— Думал познакомиться с тобой поближе, — угол рта чуть заметно, иронично дернулся, — но не знаю, с чего начать.

— Ну да! Вы же думаете познакомиться поближе не со мной, а с моей матерью. Зачем создавать сложности? — Никита пожал плечами, развернулся, собираясь уйти, но где-то на половине разворота, словно опомнившись, оглянулся и произнес послушным голосом пай-мальчика: — До свидания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Богдан усмехнулся, улыбнулся, сделал два шага в противоположную сторону и чуть не налетел на знакомую пару.

— О, привет! Это твой сын? — женские глаза блеснули любопытством.