Безнадёжная любовь (СИ) - Смелик Эльвира Владимировна

— Умер, — мрачно подсказал Богдан.

— Нет. Уехал.

— Безвозвратно ушел в прошлое, — он усмехнулся. — Ты все еще любишь мороженое?

— Да. Только никому уже в этом не признаюсь.

Неужели он так и не женился? Временами она с эгоистичным торжеством повторяла себе: не женился, потому что больше никого не любил, потому что не признавал других женщин. А потом сама же смеялась. Боже мой, конечно, это не так! Нелепо полагать, что у него никого не было, кроме нее. Были, несомненно, были. Разные. Они любили его и не любили. А он? Как он относился к ним?

Иногда, вспоминая о нем, она уверенно предрекала, что он обязательно найдет себе замечательную, любящую жену и будет счастлив. А теперь ей нравилось, что он одинок, наверное, потому что она сама была одинока. И хотя очень некрасиво радоваться чужой несложившейся судьбе, но зато эффективно успокоительно, ибо присутствие товарища по несчастью уравновешивало собственные переживания, тем более что именно этот товарищ сыграл в них не последнюю роль.

Нет, она не желала возрождать их прежние отношения. Конечно, не желала. Она уверяла себя в этом. Такое просто невозможно: любить столь долгое время, расставаясь, меняясь, мучаясь и даже ненавидя. Вернуть происходившее восемнадцать лет назад? Даже помышлять об этом смешно! Сейчас они всего лишь старые знакомые, давние приятели, которых когда-то связывало нечто общее, и так легко забыть что, ведь все происходило бесконечно много лет назад.

2

Что случилось? Почему раньше он и дня не мог прожить без Инки, а сейчас даже не испытывает желания ее видеть? Подумаешь, поссорились! Будто они раньше не ссорились, будто он раньше не восклицал в запальчивости, что больше не потерпит ее выходок, что достаточно мучиться и пора положить конец этим бессмысленным отношениям, приносящим только боль и страдания. Но уже через секунду мечтал непременно увидеть ее, и раскаяться, и обнять, ощутив податливую хрупкость ее фигуры.

Все не так! Теперь он мрачно, бездейственно сидел дома и ждал, когда она придет, чтобы в очередной раз проверить с каким равнодушием встретит ее появление. Да, ему по-прежнему хотелось ее обнять, но, точно так же, как любую другую симпатичную девчонку.

— Ты не можешь меня простить?

— Что ты! Я давно тебя простил.

— Так в чем же дело? Ты избегаешь меня. Ты не желаешь меня видеть.

— Ну, почему… — он равнодушно пожимал плечами, ему становилось жалко Инку, ему даже хотелось ее успокоить.

— Почему? — возмущенно кричала Инка. — Это я спрашиваю: почему?

Она плакала, сердито и отчаянно, а он морщился от вида ее слез и не верил. Он больше не желал, чтоб над ним насмехались, чтоб его обманывали, чтоб им играли и забавлялись. Кажется, он научился управлять своими чувствами, они перегорели и подчинились его воле. Но отчего-то он испытывал непонятную жалость к Инке.

Однажды он остался дома один. Прозвенел звонок, и Никита поплелся открывать дверь, заранее испытывая неприязнь к визитеру, кем бы он ни был, и увидел на пороге… «Того самого, — говорила Инка, — про которого я тебе рассказывала».

Никита посмотрел на гостя исподлобья. Он не мог испытывать к нему симпатии, хотя тот и не был ни в чем виноват, кроме своего существования.

— Вам что? — неприветливо буркнул Никита через порог.

— Ты один?

Никита хмыкнул и дернул губами.

— А вы думаете, меня опасно оставлять дома без присмотра.

Гость не обращал внимания на его нахальное поведение.

— Мне можно войти? — он держался раскованно и спокойно и смотрел прямо в глаза.

— Зачем? — Никита сощурился, словно прицеливался, заставляя себя выдержать взгляд. — Никого же нет.

— А ты?

Какие-то странные интонации, придающие особую выразительность простым словам, будто ожил красноармеец с плаката времен Гражданской войны. «А ты записался добровольцем!»

— А ты?

— А я еще маленький, — усмехнулся Никита. — Мне не разрешают впускать в квартиру незнакомых дяденек.

Гость не стал напоминать о том, что они все-таки знакомы, иронично улыбнулся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Гриш, ты себя представляешь сорокалетним?

— Не знаю. Каким бы я хотел быть в сорок, я представляю. А каким буду в действительности… Я не думал. Да, пожалуй, и каким бы хотел быть.

— А меня?

— А ты всегда будешь такой же.

— Ну! Это же глупо — в сорок лет выглядеть двадцатилетней.

— Выглядеть, наверное, глупо. Но я же не это имел в виду.

— А что?

— Я всегда буду любить тебя такой, какая ты есть сейчас.

— А если я изменюсь?

— Я же сказал, не изменишься.

— Но так же не бывает!

— А как бывает? Только так и бывает. Ну, подумаешь, прибавишь пару-другую килограммов, да прочитаешь десяток-другой книг.

— И все?

— Ну, будут морщинки вот здесь. Разве это перемены?

— Конечно! Если тебя послушаешь! Буду я толстая, глупая и морщинистая.

— Саша!

— Когда я вижу старушек, я боюсь дожить до их лет. Мне кажется, я стану страшной, некрасивой и беспомощной. Я не хочу.

— Ты и не будешь.

— Буду! А ты будешь седым старичком с палочкой.

— Это в сорок-то?

— Почему в сорок?

— Мы же начали с того, каким я буду в сорок лет.

— Мне все равно, каким.

— Почему?

— Ну, мне же тогда тоже исполниться не девятнадцать. Я всегда буду любить тебя.

— Мам, я, кажется, выхожу замуж.

Аню огорошило заявление Сашки, хотя, в общем-то, она давно готовила себя к тому, что скоро услышит это. Но дочь говорила как-то странно, словно сама удивлялась своим словам.

— Что значит «кажется»?

— Я еще не решила, — она действительно была задумчива и серьезна.

— Саша, какая ты у меня необыкновенная. Другие девчонки рвутся замуж.

— Дуры! — категорично объявляет Саша. — И им легче. Когда с ума сходишь от любви и все делаешь, не задумываясь, вполне что-нибудь может получиться.

— А ты не сходишь с ума от любви?

Аня удивляется поведению дочери. В ее возрасте она вроде бы не задумывалась о проблемах брака, по крайней мере, своего собственного, а что происходит у других, тебя вроде бы и не касается.

— Наверное, нет, — пожимает плечами Саша. — Это плохо? Когда Гришка делал мне предложение, я почему-то сразу представила…

— Готовку, стирку, уборку, вечно голодного и бестолкового мужа, — улыбаясь, подсказывает Аня.

— Нет, нет! — торопится Саша. — Трудно объяснить. Появятся непривычные для меня обязательства. Я уже не должна буду решать все для себя сама, мне придется считаться с его мнением и желаниями.

— Ой, Саша! Придет же тебе в голову! Ты лучше представь, что он всегда будет рядом, будет заботиться о тебе.

— Он и сейчас заботится.

— Ну, не знаю. Да и виданное ли дело, чтобы мать уговаривала дочь выйти замуж за человека, которого та любит. Давай, лучше я скажу, что он тебе не пара, чтобы ты не смела и думать о семейной жизни, что ты еще маленькая и тебе еще рано. И ты наперекор мне выйдешь замуж за своего Гришу.

— Да ну тебя! — вздыхает дочь. — Я же серьезно.

Она, действительно, думала серьезно. Она прекрасно знала, что никто ей не нужен, кроме Гришки, что она любит только его, и надеялась, что это продлится вечно. Она была счастлива сейчас, так разве надо делать что-то еще, если уже хорошо? Разве следует что-то менять? А вдруг перемены разрушат счастье!

«Какая из меня жена! — решает Саша. — Готовить я не люблю. Когда меняют установленный мною порядок, тоже не люблю. И страшно. Без мамы. Без Никиты. Вдруг я сварю суп, а ему не понравится, и он навсегда во мне разочаруется. Сейчас-то он не знает, как я варю суп. Вот если бы Гришка ничего не ел. Фу, какие глупости! А это, наверное, так удивительно, быть невестой! Белое платье… Нет, что бы ни говорили, даже я сама, жутко хочется прожить день так необычно, пусть даже как все остальные невесты. Белое платье. И все, наверное, какое-то непривычное, незнакомое, и даже Гришка. И… не знаю!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})