Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни - Яков Гордин

Такова одна из загадок бакунинского образа… Бесстрашный воин революции, непонятно и почти двусмысленно отступающий от опасностей дуэли после злейших оскорблений на словах и действием — как примирить это кричащее психологическое противоречие?»

Не будем здесь вдаваться в фантасмагорические сложности человеческой натуры. Ограничимся одним аспектом. — Для Бакунина, родовитого дворянина и недавнего гвардейского офицера, представления о своем жизненном предназначении далеко перекрывали представления о требованиях дворянской чести. Классические принципы дворянского мировосприятия наверняка казались ему наивным анахронизмом. Храбрец Бакунин, многократно — до старости! — бросавшийся в опаснейшие авантюры, сулившие ему весьма вероятную гибель, явно считал уже в сороковом году дуэльный риск, да еще по сугубо частному поводу, нелепостью, которая может помешать ему выполнить свое предназначение.

А. С. Пушкин

Гравюра Т. Райта. 1836 г.

Для Пушкина реализация своего великого предназначения, которое он сознавал с полной непреложностью, не существовала вне понятия чести. Будучи обесчещенным, он свое предназначение выполнить уже не мог, что и заставило его с такой яростью добиваться последнего поединка. Его жизненная задача была задачей человека чести. Как и для людей дворянского авангарда вообще.

Для Бакунина и людей его формации, пускай и гораздо меньшего масштаба, пушкинские понятия о чести были помехой, которую можно и нужно было переступить. Уже тогда Бакунин начинал свое движение к революционному аморализму — цель оправдывает средства, — который базировался на безразличии к классическим понятиям о чести.

Через девятнадцать лет после ссоры с Катковым, в сибирской ссылке, после героического участия в европейских революционных боях, после многолетнего заключения в австрийских и российских казематах, Бакунин оказался замешан в другую дуэльную историю. В Иркутске состоялся поединок между чиновниками Неклюдовым и Беклемишевым. Неклюдов принадлежал к либеральной оппозиции генерал-губернатору Муравьеву-Амурскому. Беклемишев же был верным клевретом генерал-губернатора. Неклюдов имел репутацию человека безукоризненно честного, а Беклемишев — бывший исправник, — негодяя. По общему мнению, во время поединка были грубо нарушены в пользу Беклемишева дуэльные правила. Неклюдов погиб. Нарушение было настолько явно, что несмотря на вмешательство влиятельнейшего генерал-губернатора, Сенат приговорил Беклемишева к трем годам крепости, а секундантов — к многомесячному заключению.

Так продолжилась линия, начатая в екатерининские времена убийством генерала Голицына…

На стороне Неклюдова — вместе с большинством иркутского общества — выступил ссыльный Петрашевский, а Бакунин, желавший снискать расположение Муравьева, не только был среди тех, кто спровоцировал дуэль, но всячески защищал — вопреки очевидности — Беклемишева перед Герценом, не брезгуя прямым обманом. Цель оправдывала средства. Соображения чести отступали перед ситуационной выгодой…

Между поединком Петруши Гринева со Швабриным и дуэльными ситуациями «Княгини Лиговской» и «Большого света» пролегло более полстолетия.

В эти полвека и укладывается «героический период» русской дуэли. Период, в течение которого русское дворянство, вырабатывая суровые представления о чести, выстраивало идеальную — недостижимую в быту, но необходимую как эталон — модель поведения благородного человека. Эти полвека — взлет и трагедия русского дворянства. За эти полвека русское дворянство в лице своего авангарда — наиболее решительной, бескорыстной, дальновидной своей части — вступило в тяжкий конфликт с военно-бюрократическим самодержавием, губившим страну, и проиграло свою историческую битву. Высокая дуэльная традиция была одной из тактических линий этого рокового конфликта.

Николай I

Литография середины XIX в.

История дуэлей в России петербургского периода (в осмысленных образцах) с екатерининских времен по тридцатые годы XIX века — история самовоспитания личности, защиты и укрепления личного достоинства дворянина как необходимого условия свободы. Крах высокой дуэльной традиции произошел в ситуации краха надежд на свободу, в ситуации проигранной битвы за личное достоинство. Полувековая история высокой дуэльной традиции в России была историей возмужания, самоосознания и падения русского дворянства.

Дуэлей в России будет еще много. Идея поединка приобретет самые неожиданные формы, имевшие, впрочем, корни в классических дуэльных временах. В 1881 году дворянин-народоволец Гриневицкий, швырнувший бомбу под ноги Александру II и самому себе, совершивший убийство и самоубийство, реализовал замысел 1817 года другого русского дворянина — декабриста Якушкина: «Я решился по прибытии Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворе, из одного пистолета выстрелить в него, а из другого в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих».

Еще будут надрывные нежеланные дуэли конца XIX века — купринские поединки — по решению офицерских собраний. Еще премьер-министр Столыпин будет вызывать на поединок думского депутата кадета Родичева, употребившего в публичной речи выражение «столыпинские галстуки», символизирующее виселицу. Еще лидер октябристов Гучков после резкой полемики в Думе вызовет на дуэль лидера кадетов Милюкова, а тот примет вызов. (Секундантам с трудом удалось их помирить.) Еще будут стреляться Гумилев и Волошин. Еще Осип Мандельштам после обмена пощечинами вызовет на дуэль поэта Шершеневича, а тот откажется, о чем секунданты Мандельштама оповестят литературную общественность.

Но это уже будут не те понятия и не те дуэли.

Классическая русская дуэль изжила себя вместе с несбывшейся мечтой русского дворянства о создании гармоничного и справедливого государства, общества, построенного на законах дворянской чести, общества гордых, независимых, уважающих друг друга людей.

Часть вторая

Из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

(начало 1820-х годов)

……………………………Онегин спит себе глубоко.Уж солнце катится высоко,И перелетная метельБлестит и вьется; но постельЕще Евгений не покинул,Еще над ним летает сон.Вот наконец проснулся онИ полы завеса раздвинул;Глядит — и видит, что пораДавно уж ехать со двора.

Он поскорей звонит. ВбегаетК нему слуга француз Гильо,Халат и туфли предлагаетИ подает ему белье.Спешит Онегин одеваться,Слуге велит приготовлятьсяС ним вместе ехать и с собойВзять также ящик боевой.Готовы санки беговые.Он сел, на мельницу летит.Примчались. Он слуге велитЛепажа стволы роковыеНести за ним, а лошадямОтъехать в поле к двум дубкам.

Опершись на плотину, ЛенскийДавно нетерпеливо ждал;Меж тем, механик деревенский,Зарецкий жернов осуждал.Идет Онегин с извиненьем.«Но где же, — молвил с изумленьемЗарецкий, — где ваш секундант?»В дуэлях классик и педант,Любил методу он из чувства,И человека растянутьОн позволял не как-нибудь,Но в строгих правилах искусства,По всем преданьям старины(Что похвалить мы в нем должны).

«Мой секундант? — сказал Евгений.—Вот он: мой друг, monsieur Guillot.Я не предвижу возраженийНа представление мое:Хоть человек он неизвестный,Но, уж конечно, малый честный».Зарецкий губу закусил.Онегин Ленского спросил:«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй,—Сказал Владимир. И пошлиЗа мельницу. Пока вдалиЗарецкий наш и честный малыйВступили в важный договор,Враги стоят, потупя взор.

Враги! Давно ли друг от другаИх жажда крови отвела?Давно ль они часы досуга,Трапе́зу, мысли и делаДелили дружно? Ныне злобно,Врагам наследственным подобно,Как в страшном, непонятном сне,Они друг другу в тишинеГотовят гибель хладнокровно…Не засмеяться ль им, покаНе обагрилась их рука,Не разойтиться ль полюбовно?..Но дико светская враждаБоится ложного стыда.

Вот пистолеты уж блеснули,Гремит о шомпол молоток.В граненый ствол уходят пули,И щелкнул в первый раз курок.Вот порох струйкой сероватойНа полку сыплется. Зубчатый,Надежно ввинченный кременьВзведен еще. За ближний пеньСтановится Гильо смущенный,Плащи бросают два врага.Зарецкий тридцать два шагаОтмерил с точностью отменной,Друзей развел по крайний след.И каждый взял свой пистолет.

«Теперь сходитесь».        Хладнокровно,Еще не целя, два врагаПоходкой твердой, тихо, ровноЧетыре перешли шага,Четыре смертные ступени.Свой пистолет тогда Евгений,Не преставая наступать,Стал первый тихо подымать.Вот пять шагов еще ступили,И Ленский, жмуря левый глаз,Стал также целить — но как разОнегин выстрелил… пробилиЧасы урочные: поэтРоняет молча пистолет,

На грудь кладет тихонько рукуИ падает. Туманный взорИзображает смерть, не муку.Так медленно по скату гор,На солнце искрами блистая,Спадает глыба снеговая.Мгновенным холодом облит,Онегин к юноше спешит,Глядит, зовет его… напрасно:Его уж нет. Младой певецНашел безвременный конец!Дохнула буря, цвет прекрасныйУвял на утренней заре,Потух огонь на алтаре!..

Недвижим он лежал, и страненБыл томный мир его чела.Под грудь он был навылет ранен;Дымясь, из раны кровь текла.Тому назад одно мгновеньеВ сем сердце билось вдохновенье,Вражда, надежда и любовь,Играла жизнь, кипела кровь,—Теперь, как в доме опустелом,Все в нем и тихо и темно;Замолкло навсегда оно.Закрыты ставни, окна меломЗабелены. Хозяйки нет.А где, бог весть. Пропал и след.

Франц фон Болгар. Правила дуэли. Часть первая