Руины стреляют в упор - Иван Новиков

А иной раз обстоятельства вынуждали рисковать...

Однажды, в феврале 1942 года, Мария Пилипушко принимала больных. В коридоре послышался шум.

Без очереди вошел незнакомый. Вошел он решительно, осмотрелся, нет ли кого в кабинете, и спросил хрипловатым, простуженным, голосом:

— Вы доктор Пилипушко?

— Да, я, — внимательно разглядывая нового пациента, ответила Мария Герасимовна.

Собственно говоря, пациент, видимо, не имел острой нужды в помощи врача. Щеки его были покрыты густым зимним загаром, какой бывает обычно у завзятых охотников и рыбаков. Из-под рыжеватых бровей смотрели на доктора смелые, требовательные серые глаза, весь вид этого человека свидетельствовал о его железном здоровье.

— Вам привет от полковника Ничипоровича.

У Марии Герасимовны брови поползли вверх. Что это: провокация? С Ничипоровичем она была хорошо знакома, знала, что он командует партизанским отрядом. Но откуда ее посетитель знает об этом? Неужели это переодетый гестаповец? Или агент СД из числа изменников? Как отнестись к нему? Ответить откровенно? Арестует сразу и потащит пытать. Не признаться?..

— По приказу Ничипоровича я привез к вам, — продолжал неожиданный гость, — тяжело раненного партизана лейтенанта Грачева, который будет находиться на конспиративной квартире. Вы должны обеспечить его медицинской помощью.

Сдерживая противную дрожь пальцев, Мария Герасимовна слушала, обдумывала каждое слово. Видно, выхода нет. Если перед нею не партизан, а гестаповец, все равно он уже не выпустит ее, потащит на пытки. Не для того он пришел, чтоб посмотреть на нее, попугать и уйти.

— Никакого полковника Ничипоровича я не знаю... — попыталась она отпираться.

Однако он хитро улыбнулся и сказал:

— Напрасно вы, доктор... Хорошо знаете Ничипоровича...

— А в общем, — решительно сказала она, — мой долг врача заставляет меня помогать каждому, кто нуждается в моей помощи. Я готова идти, куда нужно...

Быстро собрала инструменты, необходимые для обработки раны, и они вышли.

— Принимать пока что не буду, — объявила она больным. — Меня вызывают для скорой помощи.

Шли торопливо. Он молчал, и она считала за лучшее держать язык за зубами. Злило ее только одно: если это действительно партизан, то почему своевременно не установили пароль, не назначили явку? Очень уж неосторожно.

Он вел ее вверх по Ленинской улице, потом по улице Карла Маркса направился к Университетскому городку, туда, где помещались служба безопасности и СД. Чем дальше шли они, тем сильнее холод сковывал сердце Марии Герасимовны. Каждый шаг теперь казался ей шагом к нечеловеческим страданиям и смерти. А он умышленно молчал и только шмыгал носом. Что может сделать теперь она, хрупкая, слабая, с таким вот грузным, широкоплечим, дюжим мужчиной, который даже не считал нужным следить за нею? Стоит только Марии Герасимовне сделать лишний шаг в сторону, как он выстрелит ей в спину, и все...

Около Университетского городка больше руин. Там нужно попытаться убежать. Все равно живой из СД не выпустят.

Однако где-то в глубине души светилась надежда: а может, все же это не гестаповец, а партизан. Только возле самых дверей СД можно убедиться, кто он такой...

На улице Свердлова незнакомец повернул влево, к Червенскому тракту. Университетский городок остался позади. На сердце у Марии Герасимовны отлегло.

По-прежнему шли молча, но она смотрела уже на мир глазами человека, который как бы воскрес из мертвых. Даже голодные, нахохлившиеся от холода воробьи, которые бросались под самые ноги пешеходов и которых она прежде не замечала, казались ей теперь такими милыми и приятными птичками, что хотелось нежно погладить каждого из них. Ведь им также хочется жить, видеть вот это ласковое, хотя и холодное солнце, голубое небо. Какая чудесная штука жизнь!

Она шла теперь рядом с полным рыжеватым человеком и никак не могла преодолеть страха и неприязни к нему. Только когда прошли почти километр по Червенскому тракту и свернули в один неприметный дворик, подозрение ее почти исчезло.

Он привел ее в обычный на Серебрянке деревянный домик с садиком, огороженным забором и густыми кустами. После яркой, солнечной, заснеженной улицы Мария Герасимовна сначала ничего не видела в квартире. Почти целую минуту, поздоровавшись, простояла она у порога, беспомощно моргая глазами. Откуда-то из полумрака до нее донесся приятный женский голос:

— Проходите, пожалуйста, что же вы остановились у порога?

— Извините, со света ничего не вижу.

— Позвольте ваше пальто, — хрипловатым голосом предложил человек, сопровождавший ее. — Кстати, время нам и познакомиться. Я — Иван Захарович Рябышев. А зашли мы в семью Дубровских, знакомьтесь...

— Арина, — назвала себя хозяйка, женщина средних лет, в простенькой рабочей одежде.

— Константин Дубровский, — представился хозяин, крепко пожимая руку Марии Герасимовны, и, кивнув на стоявшего тут же подростка, добавил: — А это наш сын — Степка.

— Показывайте вашего больного, — сказала Пилипушко, когда глаза ее привыкли к полумраку квартиры.

— Пошли, — предложил Рябышев. — Он там, в боковой комнатке.

Комнатка эта оказалась маленькой, еще более мрачной, вход в нее совсем незаметный. На постели лежал бледный как полотно человек. Глаза закрыты, зубы крепко сжаты. Видимо, раненый очень страдал и страшным усилием воли сдерживал крик. Когда в комнатку протиснулись Пилипушко и Рябышев, он раскрыл глаза и по-детски слабо и напряженно улыбнулся.

— Добрый день, — поздоровалась Мария Герасимовна.

— Пить, — вместо ответа проговорил слабый голос.

— Сейчас, сейчас, — живо повернулся Рябышев и вышел из комнатки.

Мария Герасимовна тем временем принялась осматривать раненого. Она осторожно поворачивала его, ощупывала набрякшее тело, и на душе у нее становилось все тяжелей и тяжелей.

— Ну, что скажете, доктор? — спросил Рябышев, успевший уже дать воды своему товарищу. — Я ведь говорю ему, что танцевать еще будет...

— А разве он сомневается в этом? — в тон Рябышеву спросила Мария Герасимовна. — Еще как будет танцевать. И воевать будет...

— Отвоевался уже... — тихо прошептал раненый.

— Брось ты, Саша, — успокаивал его Иван Захарович. — Мы имеем дело с такими докторами, что мертвого на ноги поставят. А ты еще вон какой сильный. Три дня раненый под сеном пролежал, такую дорогу вытерпел и еще спорить не разучился со мной... Такие, как ты, не умирают...

— Знаю я тебя, шутника, — снова слабо улыбаясь, еле слышно промолвил Саша.

— Вылечим, не сомневайтесь, — еще раз успокоила Пилипушко. — Я к вам профессора приведу...

— Что вы, доктор, смеетесь надо мной? Какой профессор пойдет теперь к раненому партизану?

— Пойдет, и очень охотно. Наш, советский профессор. Такой же честный человек, как и вы.

— Спасибо вам, дорогая... Большое спасибо...

Она старательно обработала запущенную рану и распрощалась со своим новым пациентом. Рябышев проводил ее до передней.

— Очень запустили... — сказала Пилипушко. — Разве не могли хотя бы первую помощь оказать?

— Доктор, не могли, — как бы оправдываясь, ответил Рябышев. — Фашисты блокировали нас со всех сторон. Трое суток вели непрерывный бой. Это наше счастье, что у нас такой талантливый командир. За все время мы почти что не имели потерь, а фашистов положили около трехсот. И еще счастье — ваши хлопцы-подпольщики помогли, предупредили нас, что готовится блокада. Ну, Ничипорович и разработал операцию... Жаль вот только Сашу Грачева, ему не повезло. А врачей у нас нет. Да и после боев нам нужно было выбираться из того места, пока фрицы подкрепление не получили. Вот и пришлось трое суток везти Сашу под сеном в город... Больше некуда...

Он говорил торопливо, очень сбивчиво, не закончив одну мысль, перескакивал на другую. Мария Герасимовна видела: Рябышев торопится высказать ей свои мысли и свою надежду, что его боевой товарищ будет спасен.

— Так что же мне передать Ничипоровичу?

— Передайте, что положение тяжелое, сложное. Требуется помощь профессора. Завтра же сюда придет Клумов.

— А пойдет?

— Вы не знаете Клумова... Пойдет, обязательно пойдет, в этом я ничуть не сомневаюсь. Так и передайте Ничипоровичу. Все сделаем, чтобы спасти жизнь парню. Но у меня будет просьба к Ничипоровичу: пусть он не посылает ко мне людей так неожиданно, как вас послал. Во-первых, я не могу довериться человеку, которого не знаю, не имею права доверять. Во-вторых, из-за вас я сегодня уже побывала на том свете...

— Правда? Простите, пожалуйста, доктор за это... Не было времени пароли устанавливать, предупредить вас. Вижу, человек погибает, доходит, где уж тут думать... Вот и сделал вам неприятность... Вы уж простите меня за неосторожность, это будет мне наука.

— Я понимаю вас, — уже спокойно сказала Пилипушко, — жизнь товарища в опасности — нужно спасать его. Это очень хорошо. Но неосторожностью вы ставите под угрозу и жизнь других людей... Сами знаете, что творится вокруг... Тем более, что и среди наших медработников разные есть. Прошу иметь это в виду. А теперь попросите сюда хозяйку, мы с ней договоримся...