Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте - Валерий Кичин

Это сгусток образности. И он чрезмерен для фильмов, которые тщатся изобразить «поток жизни». Гурченко пришла теперь уже слишком рано со своим броским, эксцентричным и беспощадным реализмом. С напористостью драматической игры, которая не боится обнаружить себя, не пытается притвориться жизнью. И потому оказывается концентратом жизни, поражает таким богатством выразительных деталей, таким сочувственным знанием потаенных, самых интимных движений души. Теперь мы понимаем, что «поток жизни», столь привлекательный для кино тех лет, и течение Времени – категории разной крупности. И разные средства нужны, чтобы их передать.

«Рабочий поселок» стремился к тому, чтобы выразить и время, и его ход. В этом смысле он встал в ряд с такими фильмами, как «Мне 20 лет» Марлена Хуциева или «Крылья» Ларисы Шепитько. Этих фильмов немного, но они и определяют в нашей памяти кинематографическое «лицо» шестидесятых. Как бы наблюдая жизнь, они уже пытались в нее вмешаться, ее осмыслить. В дальнейшем эта правда быта своеобразно преломится в опыте «поэтического кино», притч, «романсов» и «кинопоэм».

Вот тогда по-настоящему понадобится Гурченко, которая этот сплав быта и обобщения освоила еще в шестидесятые. Без этого опыта, я думаю, было бы невозможно появление в кино актеров совершенно нового типа, таких как Любшин, Калягин, Дуров, Михалков, умеющих быть на экране и достоверными, и эксцентрически выразительными разом.

В семидесятые годы и произойдет второе рождение актрисы Людмилы Гурченко. Она будет играть роль за ролью, наверстывая упущенное время.

А оно не было упущено. Ее время просто еще не пришло. «Она обогнала время, и ей пришлось подождать, – писал о ней Алексей Герман. – Мера ее драматизма и правдивости стала понятна, созвучна только сейчас».

Ждать хорошо, если знаешь, что дождешься. И нам сегодня рассуждать проще: пришло время, не пришло… А тогда для актрисы – полная неизвестность. Чтобы выразить себя, нужна роль. Нужен фильм. Нужен режиссер. И вполне лотерейное счастье, в ожидании которого робко жмется актер у стенки, как дурнушка на танцах, – пригласят, не пригласят? Созвучна ли роль потребностям души – это уже вопрос второй.

Что с этим делать, никто не знает. Но светлый образ наглухо молчащего телефона преследует в этой профессии каждого.

Впрочем, сказать, что о Гурченко забыли, уже нельзя. Ее зовут пробоваться на прекрасные роли. Она готовилась сыграть Марию в фильме Иосифа Хейфица «Салют, Мария!», но выиграла Ада Роговцева. Пробовалась у Виталия Мельникова в фильме «Здравствуй и прощай». У Эльдара Рязанова в «Гусарской балладе» с Вячеславом Тихоновым – роли потом сыграли Лариса Голубкина и Юрий Яковлев. Илья Авербах пригласил ее попытать счастья в «Монологе». Владимир Венгеров, как вы помните, пробовал ее для роли Маши в «Живом трупе». Игорь Таланкин – на главную роль в «Дневных звездах». К каждой из этих ролей она готовилась фундаментально: перед пробами в «Дневных звездах» прочитала всю Ольгу Берггольц, увлеклась ее поэзией и даже написала прозрачную, грустно-мятежную песню-романс на стихотворение «Молчат березы кроткие…».

Эти роли были хорошо сыграны другими: в состязании побеждает сильнейший. Типаж, индивидуальность, предложенная актрисой трактовка – все тут имеет решающее значение. Есть свидетельства, что изголодавшаяся по работе Гурченко так играла на пробах, будто это ее последняя в жизни роль, – играла на фортиссимо, с перебором. Рассказала, как пробовалась на роль в «Иронии судьбы», – но не поняла, что режиссер искал новую для себя лирическую интонацию, и нещадно, по ее выражению, «давила бодрячка». Режиссерам часто приходилось микшировать ее темперамент, ей на площадке всегда была нужна чья-то властная рука, способная ее укротить, – она сама это признавала. И если режиссер оказывался тряпкой, роль могла пойти вразнос. В кино это знали и сто раз думали, прежде чем сунуться в жерло вулкана.

Но были и другие причины, связанные с особенностями «ее университетов». Она все еще не до конца преодолела, например, свой злосчастный «харьковский» акцент, не избавилась от украинской певучести речи. Все это могло стать краской в современной характерной роли, но категорически мешало в ролях «зарубежных» и в классике. Этот профессиональный недостаток – наследие ее дворового детства – она будет остро чувствовать еще многие годы, причем чем дальше, тем острее. Уже народной артисткой СССР, уже знаменитой и опытной, она шла на новую встречу с режиссером с робостью школьницы, хотя и научилась скрывать эту робость чисто актерскими средствами, становясь тихой и кроткой, но всегда готовой выпустить колючки и дать отпор. И честно, мучительно выращивала в себе «голубую кровь».

Прорехи в профессиональном багаже ставили ей заслон на пути ко многим хорошим ролям. Но ее талант даже из этого обстоятельства сумел сделать полезный вывод, причем не утешительный, а принципиальный, многое решивший в ее дальнейшей судьбе.

Пусть ее актерский почерк – не мхатовская каллиграфия. Пусть чистописание классической сцены не входит в число ее добродетелей. Значит, и не надо браться за любую роль. Актер как сосуд, в который можно налить вино, а можно – и квас? Нет, это не для нее!

Так, в поединке с собственным косноязычием, она сформулировала свой главный девиз: могу рассказывать только о том, что хорошо знаю. И тогда открыла для себя более интересный путь в искусстве, чем простое лицедейство. Уроки ее жизни в кино приучили строго и обдуманно отбирать роли. Постепенно эти роли выстроились в тему. В ее, Гурченко, авторское повествование о женщинах ее времени. В рассказ о ее поколении.

И этот рассказ накрепко связался в нашем сознании с именем актрисы. Как Михаил Ульянов представил нам энциклопедию социальных типов сильной половины общества, так Людмила Гурченко создала галерею характеров другой половины – «слабой». И доказала ее неженскую силу.

В актерском мире, как в литературе, есть художники и есть беллетристы, есть открыватели и разработчики открытого, и все уникальное неизбежно идет в серийное производство. Оба типа мастеров нужны, чтобы искусство нормально развивалось. Беллетристов много, открывателей – единицы. Они избраны судьбой, но и сами избрали путь не самый легкий. Клише, которое мы прощаем другим, им не прощаются. И наши ожидания легко переходят в скепсис. Они на виду, и мы любим выговаривать им за то, что мелькают; но если замолчат – ощущаем их отсутствие как зияющую пустоту, как потерю чего-то необходимого.

Развитие, углубление, уточнение темы в их новых работах мы принимаем за повтор. Если актер разборчив, начинаем толковать о профессиональной ограниченности. Впрочем, Гурченко с ее жаждой работать не была аскетом. Иногда она хотела доказать и другим, и себе, что может не хуже других печатать копии. И роли возникали другой крупности – расхожие. Как операция аппендицита, которую может сделать любой хирург.