Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова

– Ну я же серьезно… Я вчера не была способна думать вообще. А сегодня, за завтраком, вдруг меня озарило. Я поняла, почему мне все это время не было ни капельки обидно, и вдруг – бац! – и стало.

– И почему же?

– Да потому что меня против воли втянули в драму, вот почему. Одно дело, когда у тебя даже вроде как и не отношения, а намек на них. Пластмассовая модель союза мужчины и женщины. Ты получаешь то, ради чего все изначально и затевалось. Квинтэссенцию любви. Жадные объятия, слияние двух лун.

– Фу, как пошло это прозвучало…. Кашеварова, ты меня расстроила. Мне нужно выпить что-то покрепче, чем этот чертов чай.

Это была типичная ситуация – мы с юности сначала договариваемся о «вечере здорового питания» – мол, посидим и все обсудим за кефирным супом с укропным компотом, но потом выясняется, что проблема требует повышения градуса.

Не допив чай, мы нашли какой-то паб, заказали по кружке грушевого сидра и тарелку чесночных гренок. Стало намного веселее.

– Мне просто хотелось красивой истории с пунктирными персонажами, понимаешь? – вздохнула я. – Я знаю, как пахнут его волосы и какой диск закольцован в чейнджере его авто, и этого достаточно. Но потом всплывают детали – ну это вполне естественно. Время же идет, мы больше узнаем друг о друге. Стадия деталей – это еще романтика, это еще вписывается в мой идеальный сюжет.

– Вообще, это не его вина, что ты увидела их в магазине, – резонно заметила Лера. – Он не врал, ничего не скрывал с самого начала. Он дал тебе сделать выбор, и ты его сделала.

– Никто его и не обвиняет… Просто из стадии деталей мы перешли в стадию конфликтов. На сцене появились второстепенные персонажи. Мне это не нравится. Потому что за стадией конфликтов непременно последует стадия драм.

– Да уже, – фыркнула Лера. – Ты бы на свою печальную рожу посмотрела. Стадия драм как она есть.

– Я просто больше не буду брать трубку. Он позвонит один раз, другой… И все. Все закончится естественным путем. А в естественной смерти, тем более той, которую ожидаешь, никакой трагедии нет.

4 мая

Я гипнотизировала телефон, светящийся экран которого выдавал его имя, пока он не погас. Так и не ответила. И это оказалось неожиданно наполняюще. Как отпустить птицу с руки и потом снизу смотреть, как она удаляется и как ей все равно, наблюдаешь ли ты ее полет. И ты одновременно чувствуешь себя и обворованным, и немножечко богом. Я знаю, о чем говорю. Помню, как в детстве мы с мамой подобрали во дворе воробья с перебитым крылом, и он несколько недель жил в нашей квартире, пока не окреп и заново не научился летать. Мне было лет не то десять, не то двенадцать – трогательный возраст, когда быстро привязываешься ко всему, что отзывается теплом. А у воробья – я назвала его Петром Петровичем, потому что на его голове произрастал смешной взъерошенный хохолок, придававший ему серьезный и даже начальственный вид, – было теплое брюшко, и когда он сидел у меня на ладони, я чувствовала, как под мягкими перьями бьется нервное птичье сердце. Петр Петрович научился есть с руки и путешествовать по квартире, сидя на моей макушке, но вскоре он уже самостоятельно летал по комнате. Я с ним разговаривала. Он так смешно наклонял голову – потом я заметила, что все воробьи так делают, но тогда мне казалось, что Петр Петрович прислушивается. А однажды я увидела, как он бьется в оконное стекло. Я посадила его на ладонь и вышла во двор. Я знала, что так правильно, но в глубине души надеялась, что он потопчется по ладони смешными кожаными лапками и останется со мной. Но едва мы оказались на улице, как Петр Петрович выпорхнул из моей руки и сначала перелетел на куст сирени, потом – на детскую горку, потом – еще куда-то, и вот он уже смешался со стайкой других дворовых воробьев. И для десятилетней меня это был особенный момент, торжественный и страшный.

Второй раз Олег позвонил тем же вечером – я как раз размазывала по лицу косметическую глину. Бесполезная процедура, зато умиротворяющая. И я снова молча смотрела на экран, а когда он погас, смыла глину и налила себе бокал вина.

Потом было несколько эсэмэсок, на которые я не ответила.

А потом, уже ближе к ночи, позвонили в дверь. И странно, но я даже не подумала об Олеге – ко мне постоянно ведь приходят какие-то курьеры, потому что почти вся моя потребительская жизнь происходит онлайн.

Но это был он. Стоял на пороге с встревоженным лицом.

– Саша, ты совсем офигела, да?!

– Ты пришел сюда, чтобы кричать на меня? – я подвинулась, давая ему пройти в квартиру. Только скандалов на лестничной клетке мне и не хватало.

– Почему ты столько времени трубку не берешь и на эсэмэски не отвечаешь? Я думал, случилось что-то… Или случилось?

– Да проходи уже. Будешь виски?

– Иди ты, – он скинул ботинки, ввалился в комнату и рухнул на диван. – И на работе проблемы, и дома черт знает что, а теперь еще и ты пропала. Что я должен был думать?!

С возрастом приходит волшебный дар – смотреть на мир отстраненно. Не чувствовать себя с головою вовлеченным в процесс. Целительное раздвоение личности – когда ты и кукловод, и марионетка, и зритель в первом ряду, и великий актер, который пусть уже сотню раз произносит некий душераздирающий текст, но слезы в финале все равно настоящие.

Это так удобно – иметь такой внутренний переключатель режимов. Если тебе хорошо – взять и раствориться в моменте, как кусочек рафинада в теплом кофе. Если что-то не так – включить наблюдателя и смотреть на себя со стороны. Такая тактика уже много лет помогает мне казаться флегматиком.

«Я ничего ему не скажу, – решила я. – Это по-идиотски. Он не сделал ничего плохого. Он даже мне не соврал. Ни мои обиды, ни мои старые раны не имеют к нему отношения. Не скажу, что видела их, и точка».

– А я видела вас, – вырвалось у меня само, само, честное слово. – Вы духи покупали.

Он сначала непонимающе нахмурился, но потом глаза его удивленно округлились, и он выдал прекрасное:

– А что же не подошла?

– Наверное, потому, что я – ограниченная мещанка. А что, твоя жена обрадовалась бы, если бы я подошла и представилась по форме?

– Ой, Саш… Я сам уже ничего не понимаю… Все начиналось так просто… И мы с тобой так редко видимся, но это почему-то важно… Короче, я запутался. Наверное, мне нужен хороший мозгоправ.

Помолчали. Я смотрела на него, уронившего голову на руки, непричесанного, и с удивлением думала – ну как человек может казаться таким незнакомым и родным одновременно.

Не к месту вспомнилась наша с Леркой поездка в Перу несколько лет назад. Когда мы пошли с проводником на экскурсию в лес, я вдруг поймала точно такое же ощущение – все вокруг было непостижимым и словно с другой планеты, но я чувствовала себя точно подошедшим кусочком пазла, частью декорации. Тут и в теорию реинкарнации можно поверить – незнакомое место на другом конце света, которое вдруг кажется таким родным.

Мы заговорили одновременно:

Я: А давай сейчас разойдемся и больше не будем созваниваться, никогда? Мне кажется, это будет интересно.

Он: А давай сейчас махнем к моему знакомому туроператору и купим билеты до Бангкока? Мне кажется, это будет интересно.

6 мая

Наверное, самым правильным было бы сразу же послать его к черту. Тем же вечером. Прямым текстом или просто все решить для себя, в последний раз позволить себе воспользоваться им в качестве двери в открытый космос, как ни в чем не бывало попрощаться, а выйдя из отеля, выбросить в ближайшую мусорку сим-карточку. Все равно я примерно раз в пару лет обнуляю контакты. Привычка такая, довольно дурацкая, но за годы я с нею ужилась, как со сварливой тетушкой, в которой все окружающие видят только вредную ведьму, а ты понимаешь, что ее личность шире исторгаемого ею ворчания.

Следующим вечером, возвращаясь с какой-то презентации в такси, я об этом думала.

– Что, бурная ночь? – хохотнул не имеющий понятия о деликатности и частной территории водитель.

У него было простое круглое лицо любителя выпить без закуски, посидеть с мужиками под какого-нибудь Стаса Михайлова и поставить фингал жене, вовремя не подавшей тарелку наваристого борща. Его система координат была плоской, как масленичный блин. Свободных женщин для него не существовало – он их маркировал либо «не повезло с бабьим счастьем, в поисках, надо отечески похлопать по плечу и сказать, что жизнь наладится», либо «гулящая, без царя в голове, допустимо сально пошутить, а вдруг чего обломится». По понятным причинам я попала во вторую категорию, обижаться и отстаивать права было бессмысленно.

Дома я набрала ванну и вылила в нее половину бутылки лавандовой пены – это словно было репетицией обнуления. В жизни новорожденной Афродиты не будет места для странных унизительных связей. Нежась в хлорированной воде, я представляла себе новую жизнь – без Олега – опустеет ли она? Часто ли я буду о нем вспоминать? Захочу ли набрать его номер после третьего бокала? Буду ли думать о том, что вдруг мы однажды встретимся случайно? Как скоро у меня появится новый любовник, будет ли он столь же хорош?