Герберт Уэллс - Максим Чертанов

Анализируя военные предсказания Уэллса, обычно сосредоточиваются на технических — возрастающая роль артиллерии, использование авиации, субмарин, танков. Но современная война изменит и людей — убьет в них романтику. Старый генерал на белом коне, издающий патетические возгласы и проливающий скупую слезу над «нашими бедными отважными парнями», — над этим образом Уэллс поиздевался вволю. В войнах будущего окажутся востребованы не «бедные отважные парни», а взрослые люди — специалисты, инженеры и механики, и сражаться они станут «трезво, организованно и хладнокровно». Белые кони никому не нужны: военные действия будут планироваться на кафедрах и управляться по телефонам. Во время военных действий тыл будет иметь большее значение, нежели фронт: производство, транспорт — все будет переориентировано на военные нужды, и в конце концов войну выиграет та сторона, которая лучше организовала свою экономику.

Уэллс войны осуждал, издевался над теми, кто считает войну средством решения проблем, не терпел патриотического пыла, парадов, пушек, призывал прекратить межнациональную рознь; единственную пользу от войны видел в «уроке». Но когда читаешь фрагмент «Предвидений», посвященный войнам будущего, складывается впечатление, что ему в радость порассуждать о вопросах стратегии, тактики, вооружений, перестроений, соединений и т. п. Ведь война, как бы цинично это ни звучало — интереснейшая игра, и большинству мужчин интересно играть в нее даже тогда, когда они вырастают из коротких штанишек. Уэллс часто называл других людей инфантильными, а себя — зрелым. Но, похоже, он как любил военные игрушки в детстве, так и не разлюбил. Он будет призывать к тому, чтобы детей с малолетства учили «война — это недопустимо», но напишет целую книгу о том, как нужно учить детей играть в войну…

Все шокирующее Уэллс приберег к концу «Предвидений» — он раскрывал секрет в письме к Хили: «Первые статьи должны читаться спокойно, но последняя будет бомбой». В этой последней статье он пишет о необходимости нового подхода к таким явлениям, как жизнь и смерть. Прежде всего обществу придется взять под контроль процесс деторождения. Уэллса, в отличие от Мальтуса, проповедовавшего ограничение рождаемости из-за того, что человечество размножается в геометрической профессии, а количество предметов потребления — в арифметической, и скоро землянам станет нечего есть, беспокоила совсем иная проблема. Он видел, как быстр технический прогресс, и не сомневался, что прокормить можно какую угодно прорву людей. Но нужна ли эта прорва?

В платоновском «Государстве» Уэллс читал о том, что планирование семьи должно быть построено на тщательной селекции родительских пар; в начале XX века идеи евгеники[32] приобрели повсеместную популярность. Статистические выкладки и результаты IQ-тестов, дававшие картину деградации населения, убедили в верности евгенических концепций несколько поколений: евгеникой увлеклись социалисты и консерваторы, врачи, педагоги и социальные работники. Они ожидали, что евгеника уменьшит преступность и повысит общий уровень благосостояния.

Воспроизводство рода не может быть для человечества самоцелью, убеждал Уэллс: лучше родить одного здорового ребенка и хорошо его воспитать, чем произвести на свет десять больных, бросив их на произвол судьбы. Человек имеет право заводить детей лишь при соблюдении таких условий, как физическое здоровье и финансовая независимость; бедняки (пока таковые еще останутся) обязаны хорошенько подумать, могут ли они дать детям пристойную жизнь и нормальное воспитание, а алкоголики и психически неполноценные люди должны быть вовсе лишены права размножаться. Взгляды Уэллса на евгенику имели мало общего со взглядами Гальтона (которые позаимствовали идеологи Третьего рейха, навеки скомпрометировав евгеническую теорию): если Гальтон и его последователи ставили во главу угла расовый вопрос и предлагали стерилизовать «неполноценные расы», то Уэллс полагал это абсолютным вздором. Новая Республика принимает всех — лишь бы они были здоровы, разумны и трудолюбивы или по крайней мере стремились к этому. Но глупцам, лодырям, пьяницам, преступникам, стяжателям и прочим паразитам в будущем делать нечего, и Новая Республика должна уметь от них защищаться.

Идея о контроле над рождаемостью — не самая шокирующая. Куда страннее то, что Уэллс написал о смерти. Она перестанет быть средством устрашения, исчезнет смертная казнь, зато эвтаназия станет нормальным способом для страдающего прекратить свои муки. Это все куда ни шло, но, оказывается, люди Новой Республики вообще перестанут страшиться смерти, а будут воспринимать ее с абсолютным спокойствием и хладнокровием, ибо их вера в Бога станет спокойной и рассудительной и вопрос о смерти и бессмертии они будут попросту игнорировать как «пустой и неинтересный». Это уже ни в какие ворота не лезет — можно, поднатужившись, вообразить мир, сплошь населенный трезвыми, здоровыми и трудолюбивыми людьми, но как Уэллс представлял себе человека, пусть верующего «спокойно» или неверующего вовсе, который относится к смерти даже без любопытства? Откуда такие люди возьмутся? И что им будет интересно, если не жизнь и смерть? Или те, о ком он писал, уже не люди? Все-таки другой биологический вид?

Начиная работать над «Предвидениями», Уэллс в письмах Пинкеру называл свой замысел грандиозным и амбициозным; то же он писал Хили в июле 1901-го, когда текст был закончен. Позднее он оценивал свою работу по-разному — называл ее «краеугольным камнем в фундаменте всего моего труда» и в то же время характеризовал как слабую, наивную. Но как бы несовершенна эта работа ни была, она открыла ему смысл жизни. К чертям литературу; отныне Эйч Джи Уэллс не беллетрист, не журналист, а просветитель и педагог, и его задача — не развлекать и не информировать человечество, а учить его, неразумное, всему.

Глава вторая КОРОЛЕВА ФЕЙ

Эйч Джи волновался, что «Предвидения» будут плохо продаваться, и с несвойственной ему кротостью молил издателей позаботиться насчет рекламы. Беспокойство оказалось излишним: книга, публиковавшаяся в отрывках в конце 1900 года и вышедшая целиком в издательстве «Чэпмен энд Холл», расходилась как бестселлер. Но друзья-коллеги «Предвидения» раскритиковали. Конрад укорил автора за то, что он обращается к узкой группе элиты, оставляя за бортом все человечество, и сравнил его с рыбаком, который вылавливает отдельных форелей вместо того чтобы закинуть широкую сеть, в ячейках которой найдется место каждому пескарику. Уэллс обращался именно к «форелям», так что не обиделся, напротив, зная, что Конрад бедствует, написал несколько восторженных заметок о его творчестве. Форду не понравился стиль книги Уэллса: его раздражало то, как возвышенные идеи соседствуют с рассуждениями о цвете стен в квартирах жителей Новой Республики. (То же раздражало критиков в утопии Чернышевского, да и во всех утопиях вообще.) Эдмунд Госсе считал главной ошибкой Уэллса непонимание того, что человек стремится не к общественной пользе, а к индивидуальному счастью. (Правда, в 1940-е американский психолог Абрахам Маслоу доказывал, что потребность в самоактуализации и развитии у многих людей стоит не ниже, чем стремление к личному процветанию, а у кого-то и выше.) Всю эту критику Эйч Джи — редкий случай — воспринял спокойно и не бранился.

После «Предвидений» Уэллс впал в безудержный оптимизм, над которым потом посмеивался. «Не позднее чем через двадцать лет у нас будет республика, — писал он Ричарду Грегори в декабре 1901-го, — или, во всяком случае, она может быть, если империя рухнет. <…> Я буду писать, говорить, буду проповедовать революцию в течение следующих пяти лет». Тут необходимо заметить, что, постоянно произнося слово «революция», Уэллс вкладывал в него смысл почти противоположный общепринятому, так что слово это следовало бы все время брать в кавычки. «Революция» для него — это изменение менталитета, а революционность такого изменения заключается единственно в том, что оно должно произойти «быстренько». Обещание проповедовать свою «революцию» он сдержит и в ближайшие годы напишет еще несколько футурологических трактатов: «Человечество в процессе созидания» (Mankindin the Making, 1903), «Современная утопия» (A Modern Utopia, 1905), «Новые миры вместо старых» (New Worlds for Old, 1908). А первым его шагом на этом пути стала лекция, прочитанная 24 января 1902-го в Королевском институте Великобритании[33].

Лекция называлась «Открытие будущего». В основном она повторяла тезисы «Предвидений», только тон был более ликующим; напугав слушателей картинами гибнущего мира, автор объявлял, что сам в такой исход не верит, ибо «верит в другие вещи: согласованность и целесообразность мира и величие человеческого предназначения. Миры могут замерзать и Солнце — остывать, но я верю, что в нас живет нечто, что никогда не умрет». Уэллс не умел выступать публично, говорил слишком быстро, сбивчиво и неразборчиво, но его речь все равно привела аудиторию в восторг. В феврале ее опубликовали в «Нэйчур», а издатель Ануин выпустил ее отдельной книгой, которая, как и «Предвидения», стала бестселлером. Она понравилась всем — даже Конраду. Это самый оптимистический из футурологических текстов Уэллса: в нем он выдвинул тезис о том, что Homo sapiens, если осознает необходимость перестройки своей жизни, может стать первым видом, который возьмет эволюцию под контроль и не погибнет.