У нас была великая эпоха - Эдуард Лимонов

Эдик пошел на четвертый этаж и объявил о том, что у него есть «своя елка», Ирке и Вальке Захаровым. Старшие дети скептически заулыбались. Когда он предложил им спуститься и убедиться самим, Ирка пошла с ним, Валька же остался клеить из бумаги коробку, может быть, он готовил подарок родителям. Елка произвела на Ирку впечатление. «Давайте тогда гулять у вас», — сказала Ирка. «Конечно, — сказал он, — давайте. Только лампочек нет и игрушек нет…» — «Можно покрасить грецкие орехи, — сказала Ирка. — Мы красили в прошлом году. У нас есть и орехи, и золотая краска».

Мама Рая сказала, что можно повесить на елку мандарины. Что она долго стояла в очереди и купила целых три килограмма мандарин. Под шкурку продевается иголка с ниткой, и потом нитка завязывается — и мандарин готов к елке. «Я это делала, когда была маленькая, — сказала мама и вздохнула. — Только сегодня этого делать не следует, сделаем завтра. Если повесить их сегодня, мандарины успеют засохнуть».

Валька Захаров спустился, отложив коробку, и нашел елку очень привлекательной. Он был вынужден признать, что елка привлекательная. Валька был старше большинства ребят и соблюдал дистанцию между собою и малышней. Однако признав елку и дав согласие участвовать, он сразу же (хотя и не будучи сыном радиотехника) дал дельный совет. «Половину орехов можно не красить, но обернуть станиолью, если дядя Веня даст нам негодный конденсатор. И в станиоль же можно обернуть конфеты. У нас есть целая коробка шоколадных конфет, но они голые, без оберток. — И, отвечая на неодобрительный взгляд сестры, любовь Ирки к конфетам была известна, добавил: — Все равно их же есть, дура. Но в обертках и красивее, и интереснее. А больше тебя все равно никто не съест…»

Тридцать первое декабря выдалось снежным. Еще с кровати он увидел падающие не спеша, как пух из подушек, на город снежинки. Он вскочил и надел шаровары (они назывались «лыжные», хотя лыж у него не было), валенки с калошами, шубку и шапочку. На Свердлова, куда ребенок вскоре вышел с отцом отыскать или купить кусок дерева для крестовины, акации оказались стоящими по колено в снегу. Сквер, зажатый трамвайными линиями, набрался уже снегу до уровня проволочного забора. Однако, как всегда, до рассвета вставшие дворники успели расчистить дорожки для пешеходов. Им пришлось быстро отказаться от идеи найти кусок дерева под таким толстым одеялом. Отец, оглянувшись по сторонам, оторвал плохо держащуюся доску от забора на Свердлова. «Этого делать нельзя, — сказал он сыну, — но лежачих досок не найти. Снег. Вообще-то запасливый солдат всегда должен иметь НЗ, неприкосновенный запас».

Вернувшись в дом, они обнаружили, что он уже проснулся и полон красивых запахов. По-видимому, «иждивенцы» приберегли на последний день года самые исключительные и редкие пищевые припасы и теперь готовили из них праздничные завтраки. «Надо же, наши уже готовят вовсю», — заметил отец. Из кухни, когда они проходили мимо, на них пахнуло крепким жаром и выплеснулся ровный, как из пчелиного улья, гул голосов. «Большую печку догадались на праздник затопить, — сказал отец одобрительно, — оттого и жар» У коридорной елки несколько малышонков, кое-как одетых, репетировали, неумелые, «В лесу родилась елочка…». Это были совсем маленькие, зеленые малышонки, и то был их первый вертикальный Новый год… Не останавливаясь, мужчины прошли с доской в свою комнату. Елка стояла у кровати в нише окна, прислонившись боком. Так она провела ночь, и он во сне слышал ее лесной запах.

Отец и сын отряхнули одежды от снега. Отец снял шинель и китель, остался в нижней рубашке и стал пилить доску пилой. Доска лежала на табурете, на один ее конец отец поставил колено в галифе. Из-под пилы на сапог отца падали обильно сырые опилки, такие, какими посыпают пол в продовольственном магазине на Красноармейской. Закончив с пилением, отец извлек дрель и выбрал самое большое по диаметру сверло. «Эх, жаль, сверл по дереву у меня нет, — сказал отец, — только по металлу. Сделаем и этим, но дольше будет». — «Сделаем и этим», — согласился сын.

Высверлив отверстие (кусочек доски вывалился сам), они затем расширили его напильником. Напильника по дереву у отца опять-таки не было, но нашелся напильник с достаточно крупными заусенцами, «драчевый». Опилок на полу еще прибавилось, и запахли они сильнее, ибо им пришлось опилить сучок, заплывший янтарной древесной смолой. Покончив с отверстием, отец туго свинтил два куска крестовины шурупами. «Вот, — сказал он, глядя на крестовину, — теперь мы можем поставить нашу красавицу».

— Ну как, работники, дела, — сказала мать, войдя. — Помочь?

— Мы уже все сделали. — С ножом в руке (он зачищал елкин ствол от коры, дабы ствол вошел в отверстие) отец выпрямился…

— Что хотите на завтрак? — спросила мать. — Есть выбор: манная каша с маслом или яичница…

— А можно и то и другое? — Отец был веселый, заметил сын. В этот Новый год он остался с ними, прошлый он провел в поезде, служил службу в командировке.

— Ради праздника можно и то, и другое, — сказала мать. — Разрешите выполнять приказание?

— Разрешаю, — сказал отец. Мать ушла на кухню.

Ко времени наступления темноты он устал. Целый день Валька с Иркой, он, Ленька и Настя Кузякина заворачивали орехи, красили, приделывали нитки к мандаринам, развешивали игрушки на ветки. Нельзя сказать, что это была неприятная работа, очень даже приятная и возбуждающая, но когда он, получив от матери всю имеющуюся в наличии вату, залез под елку, чтобы укладывать ее на крестовину, — вата должна была символизировать снег, — он почувствовал, что устал. Он полежал некоторое время, положив щеку на вату, и, может быть, даже заснул бы, если бы Валька не потянул его за ногу. «Эдь, — сказал Валька, — оставь немного на снежинки. Мы их по веткам разбросаем, будет очень красиво». Он нащипал с крестовины снега для снежинок и выполз из-под елки.

Они уже были уверены, что елка останется без освещения, у папы Вениамина не было достаточно лампочек для карманного фонаря, дабы соорудить им хотя бы маленькую гирлянду, подобную той, что он сделал для коллективной елки, но вдруг к матери спустилась тетя Катя, похвалила елку и, узнав, что нет лампочек, сказала: «Ладно уж, я вас выручу, так и быть. Я вам дам свечки. Настоящие елочные, в подсвечниках. Я их от своих башибузуков спрятала, чтоб дом не сожгли… Только, Рая, ты уж за ними смотри, пожалуйста. Свечки — дело серьезное, не уследишь чуть, и елка моментально займется огнем…»

«Ничего не случится, Катя, — сказала мать. — Мы их без пяти двенадцать зажжем и где-нибудь в час ночи задуем…»

Они доделали елку, даже нарезали из станиоли и нанизали на веревочки две серебряные гирлянды и разбрелись по дому «переодеться». Переодевшись или нет, все вскоре собрались в коридоре у большой елки, и оказалось, что еще куча времени, целых два часа до полуночи. Нужно было занять время. Взрослые, те были совершенно не собраны еще. Из комнат в кухню носились женщины в наброшенных поверх завитых в крепкие бигуди косынках. Несколько офицеров стояли у перил лестницы со стаканами в руках, полуодетые, в галифе и подтяжках, чокались и смеялись. Хлопали двери. И вдруг раздался крик.

Оказывается, тетя Катя стояла с мамой и женой начфина Евгенией Андреевной у входа на кухню (она еще так и не ушла к себе на четвертый этаж за свечами для елки) и, увидев дочку капитана Солдатенко Евку, та пробегала уже в бог знает какой раз мимо с тяжелым утюгом из кухни, остановила ее: «Эй, Ева, что ты все бегаешь, отца с матерью выглаживаешь, а я неглаженая стою». — «Давайте, теть Катя, что вам погладить?» Серьезная, Евка остановилась. «Да вот платье на заднице мятое». — Тетя Катя отставила зад, показывая, где у нее измято платье.

Услужливая Евка исполнительно приложила к большому заду тети Кати утюг. Тут-то тетя Катя и закричала от боли.

Вообще-то тетя Катя сама была виновата. Все знали, что семнадцатилетняя Евка девушка трудолюбивая и серьезная, однако думает медленно и тяжело. До нее не дошло, что утюг, только что снятый с плиты, горяч, а платье тети Кати растянуто не на гладильной доске, но на пышной живой плоти.

Ожог оказался несерьезным, жена капитана Солдатенко утащила Евку, грозясь снять с нее штаны и выпороть здоровую дуру ремнем, офицеры у лестницы покатывались от хохота, пробежал по коридору, отряхивая на ходу снег, взволнованный, в шинели и шапке, Агибенин, он искал начальника штаба… «Айда, ребята, кататься с горы!» — предложил Ленька, которому надоело ожидание. И, прихватив пальто, Ленька побежал по коридору к лестнице. «Эдик, оденься!» — крикнула мама. Он торопливо, боясь отстать от Леньки, натянул шубейку…

Снаружи так себе и шел снег, и было потому светло. Сооружать во дворе ледяные горы строго воспрещалось, но отступившие во время летнего наступления на них красноармейцев развалины обнажили природный наклон почвы, почти холм, с которым так и не решили, как поступить. Срывать его или использовать в хозяйстве? Нерешенный, он уже в ноябре с помощью дождей и мороза покрылся коркою льда, и с ледяного языка этого дети с удовольствием катились, доскальзывая к самому жилищу лошадей, с хрустом ударяясь санками о его ограду. Если строить гору было запрещено, то скатываться с уже готовой запрещено не было.