Неслабое звено - Алексей Макеев

Вид впрямь был хорош: злополучная песочница – новый Грюнвальд, так сказать – прямо как на ладони.

Николай Иванович понял, что над ним тонко издеваются. Но открыть рот и возразить по полной программе Гуров ему опять-таки не позволил.

– В тот самый день, когда Илюшу убили, – сказал он самым нейтральным тоном, – чуть ли не под вашими окошками такая драка могучая случилась… Я ж не просто так про батальные полотна спросил. Неужто не видели, внимания не обратили?

И тут Воробьев прокололся вторично. Черная подсердечная желчь затуманила мозги, самым главным в этот момент стало желание задвинуть возомнившего о себе хама, мента паскудного, на место. Которое ясно где. В помойке. Николай Иванович снисходительно процедил сквозь зубы:

– Эт-то чтобы я на алкашню внимание обращал? Я – творец! Это вам и вам подобным с дерьмом возиться. Ни-че-го больше вы не увидите, кроме дерьма. А вот мы, титаны духа… Не видел я никаких дурацких драк, до них ли мне?! До них ли?!

– Забавно, – ласково улыбаясь, протянул Гуров, мысленно отметив, что мания величия еще никому не помогала. Начисто мозги отключает, ей-богу. – Информированы вы, Николай Иванович, однако, плохо… Там не алкашня дралась, а… две роты спецназа. Во как! В рамках плановых учений Минобороны. Что, не в курсе? Не верите мне? Правильно делаете. Это я вас провоцирую таким нехитрым манером. Успокойтесь, правы в оценке социального статуса драчунов, конечно, вы, а не я. Но… Мне – а, возможно, и «мне подобным» страсть как интересно: откуда у вас этакая убежденность, что именно алкашня там отношения выясняла, а? Сорока на хвосте принесла?

– Вы… Вы… пр-ровокатор!!! – Художник раскраснелся. Ему не хватало воздуха.

– Ага, он самый, а кто же еще, – еще более ласково продолжил Лев. – Начали во здравие, продолжили, точнее, кончили за упокой. Значит, никакой драки не видели? Ну-ну. Позволю себе еще раз заметить: лгать грешно. Когда до широких масс дойдет эта нехитрая истина?

Гуров развернулся от окна и решительно направился к двери. Говорить больше было не о чем, самое главное он уже выяснил – Воробьев дважды соврал ему. Зачем? Драку он видел, это несомненно, точно так же, как и то, что он прекрасно осведомлен о дне смерти своего бывшего натурщика. Все это вместе взятое серьезно настораживает. Что он скрывает? Но резервов давления на Николая Ивановича, даже чисто психологических, у Льва не осталось. Подозрения, рассуждения, версии – это все вещи зыбкие, имеющие обыкновения разваливаться при малейшем толчке. Материальное что-то надо. Фактик, зацепочку малюсенькую. Штурмом здесь ничего не добьешся, надо переходить к правильной осаде. План такой осады потихоньку в мозгу у Гурова складывался.

Судьба оказалась благосклонной к нему в этот день: искомый фактик тут же нарисовался. Рассеянный взгляд Льва, скользнувший по заваленному пустыми тюбиками из-под красок, засохшими кистями, карандашами и прочим художественным хламом столу, вдруг затормозился. Стоп! Что-то знакомое. Небольшой глянцевый листок сине-белого цвета, символика какая-то… Ага, эспээсовская символика. Где ж это он совсем недавно похожий листочек видел? Еще раз – стоп! Это же половинка предвыборного буклетика, какие на митингах раздают. Очень похожая была в кармане Сукалева в день убийства, Костя ему говорил, а потом показывал вместе с фотографией иконы и записной книжкой. Нет, как любопытно-то, а?! Откуда бы у «народного российского» такое? Кстати, на листочке в углу написано что-то, цифры, похоже на телефонный номер. Лев резко остановился. А уж не составляли ли два этих листочка, сукалевский и этот, единое целое? Тогда… Тогда получается вовсе интересное кино; надо срочно узнать, когда СПС свой митинг проводил и где. А листочек незаметно изъять, ничего, пойдем на такое небольшое нарушение закона для пользы дела. Пусть с ним эксперты на предмет отпечатков пальцев поработают. Номер, если это впрямь телефон, тоже установить надо. Значит, что? Значит, отвлекаем внимание любезного хозяина, заодно уточняем кое-какие моменты политического характера, а сине-белую бумажку потихонечку прячем в карман. Поехали!

Гуров остановился у стола, прикрывая корпусом тот его угол, где валялся желанный листочек, от взгляда хозяина, и мягко поинтересовался:

– Я вот слышал вы, Николай Иванович, политикой занимаетесь. Что это мы с вами, два таких умных, интеллигентных человека, все про алкашню подзаборную беседуем? Да господь с ними, отбросами общества! Раз уж выпал мне случай с вами познакомиться, так любопытно, что вы о положении дел в многострадальном отечестве думаете?

Смена темы разговора не просто обрадовала Воробьева, он прямо-таки расцвел что твоя майская роза. Нет, копошилось в его подсознании недоуменное опасение: с чего бы это вдруг ментяра оставил свои очень неприятные подколы и его политическими взглядами заинтересовался? Но, оседлав любимого конька, сказав пару фраз, Николай Иванович уже не мог остановиться, его, что называется, несло. Синдром токующего глухаря, которого бери хоть голыми руками. Самовлюбленность никому еще ничего хорошего не приносила.

С четверть часа Гуров терпеливо слушал разливавшегося курским соловьем «народного художника», вставляя временами сочувственные реплики, так что вскоре Николай Иванович начал его чуть ли не единомышленником считать. Нет, ничего нового Лев не услышал. Однако лишний раз подтвердилось то, в чем Гуров и так уже был уверен: всякие «Яблоки», эспээсы и прочих «пр-родажных дер-рьмократствующих христопр-родавцев» Воробьев на дух не переносил, обходил пятнадцатой дорогой и даже плюнуть в их сторону почитал за великий грех. Так что на митинге, проводимом СПС, его было увидеть не более вероятно, чем свинью в синагоге. Так откуда же бумажечка?

Значит, кто-то ее в «студию» принес. А затем, вероятнее всего, этому «кому-то» потребовалось записать некий телефонный номер. Вот он и оторвал половинку буклета, лежащего в кармане аккурат рядом с ручкой. Потом то ли специально оставил, то ли просто забыл на столе, что вероятнее. Ибо если гуровские подозрения имеют под собой реальную почву, то «кому-то» стало не до бумажечки. А Воробьев на нее в общем творческом бардаке, наблюдаемом на столе, как, впрочем, во всей мастерской, просто не обратил внимания, не заметил.

– … Цар-рь, царь батюшка! Представление о хр-ристианском государ-ре как помазаннике Божием несовместимо с ассиро-вавилонским представлением о царе как земном боге. Нам, истинным патриотам, новый Сталин без надобности, тем более он инородцем был! Власть, опирающаяся на Абсолют, ставит себе самоограничение в этом Абсолюте, – вещал Николай Иванович, аж глаза прикрывая от удовольствия, а потому не замечая, как невзрачный сине-белый листочек перемещается в карман гуровской куртки. – И не будет на Руси тирании ни коммуняк поганых, ни дерьмократишек ублюдочных. И заживет народ пр-равославный под властью самодержавной, под дланью цар-рскою, всем нехристям на удивление. Я об этом поэму пишу. Без хвастовства скажу – гениальную! Вы хоть и из милиции, а вроде бы понимаете, что к чему, судьбами отечества многострадального интересуетесь. Вот я вам сейчас отрывок из поэмы своей прочитаю.

– Давайте как-нибудь в следующий раз, – возразил Гуров, – дела, знаете ли. Интуиция мне подсказывает, что мы с вами еще встретимся. А сейчас – позвольте откланяться.

… Вовсю начинались ранние зимние сумерки. Уличные фонари пока не горели, и нарождающийся серп месяца четко проступал в светлом еще небе. Воздух, казалось, приобрел нежную сиреневую окраску, как на полотнах французских импрессионистов. Такое увидишь – если умеешь видеть! – только зимой…

Вот это художники были, подумалось Гурову, не чета новоявленным Репиным.

Но пора было отставить лирику до лучших времен, поэтому, помня о том, что родное управление работает круглосуточно, он сначала забежал к районщикам.

– Меня не интересует, как вы это обеспечите. Как угодно. Но я требую, поверьте, имею я на это соответствующие полномочия, чтобы завтра утром, да-да, к девяти часам все соседи Воробьева по коммуналке были здесь, – предельно раздраженный тупостью зама райотдела по оперчасти, Лев буквально сметал все возражения. – Детренированностью это называется, майор! Совсем мышей не ловите. Мать вашу, нельзя же так, вы оперативник или кто? Там еще три комнаты, в коммуналке этой, кроме воробьевской «студии». Трое соседей, и каждый из них должен сегодня же (ничего, что поздно) получить повестку под расписку. Воробьева, скорее всего, в квартире уже не будет, а если будет, то ваш сержант вручит остальным жильцам коммуналки повестки так, чтобы он этого не заметил. Пусть постарается. Основания для вызова? Господи, это мне вас учить, опытного районщика… Допустим, анонимка поступила к вам в отдел, что по такому-то адресу торгуют наркотой. Так вот, сидит завтра ваш сотрудник и задает жильцам оклеветанной гнусным анонимщиком коммунальной квартиры вопросы произвольного уровня идиотизма. Якобы из-за этой писульки. А я скромно, без полковничьих погон, прочих знаков различия и регалий сижу рядышком. Но в разговор изредка встреваю. Вам все понятно, майор, или мне придется просить генерала Орлова, чтобы он вас убедил?