Матрешка - Владимир Соловьев

Вставлял кассету и смотрел поэтапно жизнь самого дорогого мне существа на земле, если только она все еще здесь, а не парит в разреженном пространстве среди ей подобных крылан тых существ. А может, ангелы и есть умершие детки? Раз-другой на экране мелькнуло счастливо-озабоченное лицо Лены. Изображение расплылось, стало вдруг нечетким, несфокусированным, видел все сквозь водную пелену. Остановил плейер, чтобы вытереть глаза и высморкаться. Отмотал пленку — и по новому заходу. Жизнеописание ангела я смотрел теперь как ужастик, втайне надеясь, что на этот раз конец будет счастливым. Вся моя жизнь перешла в разряд воспоминаний. Или это все сон такой и я так и помру, не проснувшись?

Возвращаясь домой, бросался к ответчику, включал перемотку и прослушивал никчемные сообщения, ответ откладывал до лучших времен, в наступление которых не верил. Потом часами завороженно глядел на телефон, ожидая очередного звонка, но вот очередной звонок, и на ответчике вместо ангельского голоса раздавался человеческий. Перестал отвечать даже Жаклин. Телефон был последней моей надеждой, а телефонная вахта — последней зацепкой за жизнь. Поймал себя на том, что жду и хочу ультиматума похитителей. Звонка ждал, боялся, надеялся. Враг и друг — вот кто был теперь для меня телефон в паре с ответчиком.

Однако не телефонный, а дверной звонок прервал этот одиннадцатидневный сон наяву. Случилось вечером, часов около десяти, в очередной раз прокручивал жизнь Танюши на видеоплейере. Для почты вроде бы поздно. Не сразу осознал чрезвычайный смысл этого звонка. Кто еще мог быть этим ночным, припоздавшим, без телефонного предупреждения гостем, кроме нее? С Танюшей или без? Распахнул дверь, но Лены за ней не оказалось. Никого. Нажал кнопку домофона, но то ли от волнения, либо переговорное устройство так исказило голос, что не понял даже, мужской или женский. Переспросил.

Володя, Володя?

Когда наконец дошло, как ни странно, обрадовался. Точнее, было двоякое чувство. С одной стороны, он нарушил одинокое мое горевание, с другой — что ни говори, родная душа: дядя Тани, брат и любовник жены, друг семьи, чичисбей. Гость из другой жизни. Господи, какое было блаженное, навсегда утраченное время, когда я ревновал к этой золотой фиксе и переживал из-за пары-другой кусков, которые неизвестно (точнее, известно) куда ухнули. Дорого бы дал, чтобы вернуть то время обратно.

13

— Сплошной трабл, Проф, — ответил он на мое формальное приветствие, и этот его англо-русский воляпюк был абсолютно адекватен ситуации.

Не видел его с полгода, наверное. Что-то в нем изменилось — имею в виду физический облик. Такой же чернущий вроде бы, та же камилавка на затылке. Как ни вглядывался, дошло спустя только минут десять. Видок у него был какой-то дохлый, зачуханный, загнанный, и меня самого теперь удивляло, что я мог к нему ревновать. И это тот, кто прожил бок о бок с моей будущей женой все детские годы, вывез ее в Америку, собственноручно отдал в рабыни и лишил девства накануне ее проституточьего дебюта?

Из ящика тем временем доносился ангельский голосок. Не дожидаясь приглашения, Володя плюхнулся в кресло и уставился на экран.

— Чай? — скорее сказал, чем спросил я, помня о его привычках.

Не говоря ни слова, он вытащил из кармана кожаной куртки бутылку «Столи».

Я ушел на кухню, гадая, зачем он пожаловал. Когда вернулся с подносом, ангел продолжал летать по экрану, а из кресла раздавалось всхлипывание. Господи, даже этот амбал плачет!

Подошел ближе — Володя спал, слегка похрапывая. Расставил на столе нехитрое угощение, бутылку оставил нераспечатанной.

— Ну что, Проф, взяли нас с тобой за яйца? — сказал Володя, открывая глаза. — Дрянь дело?

И потянулся к бутылке. Давно заметил, что он зашибает. Налил себе и, не спрашивая, мне.

— Не пью, — сказал я.

— Это ты в той жизни не пил, Проф, а в этой пей. Полный релакс не гарантирую, но полегчает. Надерись и завей горе веревочкой. Да и не мешает заправиться перед делом.

Терпеть не могу панибратства, да и как он смеет приравнивать мое горе к своему? Сорок тысяч братьев! И о каком деле толкует? Какое у нас с ним может быть общее дело?

Тем не менее опрокинул рюмку, обжигая себе с непривычки нутро.

Почему не напиться, презрев нашу мормонскую традицию?

Вспомнил почему-то Рогожина и князя Мышкина около мертвой Настасьи Филипповны. Клятые литературные ассоциации! Володя не тянет на Рогожина, да и я не князь.

Водка заглушала боль, действуя получше всякой психотерапии.

Довольно скоро я поплыл, а потом и вовсе отключился. Полный улет. Володя все чесал языком, но я слушал вполслуха, изредка подавая язвительные, как мне казалось, реплики, от которых Володя беззлобно отбрыкивался:

— Не наседай, Проф! Не доставай меня! Чего зря душу травить? И без того тошно. Кто мы с тобой теперь? Говноеды. Крепко нас уделали, мы с тобой теперь повязаны. Побратимы. В дерьме сидим и дерьмо хаваем.

Я слушал через пятое-десятое. По пьяни я слышал далеко не все, что он говорил, а понять из его новоречи мог и того меньше. Два эти фактора — моя пьянь и его сленг, — по-видимому, и были причиной, почему до меня не сразу дошла вся чрезвычайность его сообщения. Поначалу я решил, что он пришел ко мне поплакаться на свою долю, а был он в жизни круглый неудачник. Рассказывая свои байки, он время от времени поглядывал на часы.

— Ты, гляжу, в несчастьях салага, а нам с сестрой с детства не фартит. Да и что за детство, Проф! Два выродка. Жизнь нас с рождения по морде съездила, промеж глаз шарахнула. Сечешь фишку, Проф? Осиротила. Безотцовщина, а потом и без-матерщина. Зато матерщины: ешь — не хочу. А уж мамахен у любого какая ни есть, а есть. Сплошь невезуха, по брови в дерьме. Где, Проф, твоя записная книжка? Не до того теперь, вижу — всесторонний облом. Вижу и секу, потому что подзале-тели мы с тобой оба, обоим обломилось. Зае…ли нас, мудилы. Может, это я вас всех за собой потащил? Не судьба у меня, а подлянка — вот и заарканила. Не вписываюсь в окружающую среду, хоть тресни. От меня держаться за версту надобно. Как от зачумленного. Ей уже рождением не вышло — что моей сестрой родилась. Родилась бы чьей другой — при тех же обстоятельствах вытянула бы. Сколько раз себе приказывал: «Исчезни, падла!» Еще не поздно. Моя жизнь копейки не стоит, а вот ее жаль — с малолетства была отвязная.

— Отвязная? — не из любопытства, а скорее по инерции прежнего любопытства переспросил я.

— Ну да. Без тормозов, — перевел Володя с нового сленга на старый. — Заводная. Маленькое такое чудо, и оно все росло и росло, что бутон на клумбе, пока не стала танцевать в школьной самодеятельности. Сначала над ней все посмеивались — валенок сибирский, а туда же, в актрисульки, ишь чего захотела! А я ей: держи хвост пистолетом и шевели жопой. Потом по телику показали. Тогда все и заметили то, что я первым углядел: чудо. Весь город от нее отпадал. А в балетной школе знаешь как ее называли? Не какая-нибудь там отличница, а стопроцентщица. Когда в Питере на конкурсе приз за па-де-де отхватила, так вся и светилась от гордости. Покрутил я мозгами и решил взять реванш за ее поруганные сиротством годы. Любой ценой. Чего бы ни стоило. Не просто отстегнуть на нее часть навара, пусть и значительную, а пойти ва-банк. На уши встану, а судьбу ее раскручу. Чем она Барышникова хуже? А в это время как раз коммунизм спекся, породив капитализм, и перед каждым открылась куча возможностей. На чем себя попробовать, с кого делать жизнь, как размочить биографию? Помнишь, Проф, что Маркс сказал? Кто был ничем, тот станет всем. Только он это не про коммунизм, а про капитализм, хоть и сам не просек. Пусть у меня руки-не с того места растут, зато котелок варит. Вот я и зашевелил мозгами в поисках поживы.

Малый я не промах, недолго прикалывался. Сначала по мелочам челночил, фарцевал тряпками, наркоту толкал, девочек вербовал, с кредитными карточками химичил, трояк схлопотал, отмотал срок в лягавке — и все это ради себя, думаешь? Положил я на себя с прибором. А ради нее готов был на все. Заместо отца с матерью. До того прокола в Нью-Йорке, когда мы с ней припухли. Проще говоря, фраернулись. Взяли нас тепленькими.

Тут Володя глянул на часы, будто у него сегодня еще одна встреча, а до меня вдруг дошло, что в нем, .пока мы не виделись, изменилось: золотой фиксы как не бывало. Была, значит, накладная, для понта. Понт тоже сошел, появилась какая-то жалкость, обреченность. Или это я задним числом ему приписываю, зная, чем для него кончится вся история? А тогда мой пьяный мозг свербили совсем другие вопросы: что общего у меня с этим подонком, кроме общей женщины? Не поделиться ли нам постельными впечатлениями? Вполне возможно, что они разнятся. Это со мной она была фригидкой, а с ним? Что ни говори, одна кровь. Инцест должен сближать людей больше, чем обычная влюбленность. Отключив слух, глядел на этого недоноска и видел в нем первопричину обрушившегося на меня зла. Вот кто во всем виноват? А не врезать ли ему промеж глаз бутылью, которую он притаранил и всю уже почти вылакал с моей помощью?