Лабиринт. Книга 2 (СИ) - Грушевицкая Ирма "Irmania"

Первые секунды прошли, а он ничего не делал. Всё смотрел на неё, покорно снося то, что руки Мэри до сих пор держали его лицо. Ну, здравствуй, неуверенность. Давно не виделись. Виртуальные зверушки попрятались в норки, радуга потускнела, а кольцо в бархатной коробочке оказалось из пакета с попкорном. Ну, Мэтт, давай. Давай! Действуй. За тобой ход.

Ход-то за ним, но вот каким он должен быть – Мэтт не знал. Путался в показаниях перед своей совестью. Вообще-то, после того, что сказала Мэри, ему немедленно следовало обнять её, поцеловать и сделать ответное признание. Вот только в чём? В том, что рядом с ней мир кажется ему ярче? Что она вносит в его жизнь радость перспективы. Что в её глазах он кажется себе лучше, чем есть на самом деле, и это ощущение даёт ему стимул двигаться дальше – к тем горизонтам, которые давно казались утерянными. Он это должен сказать? Вот здесь – в лобби отеля на краю света, в тот момент, когда должен её отпустить?

Боги, нет! Не здесь и не так. Но Мэри ждёт. Фиалковые глаза мечутся по его лицу в ожидании, и Мэтт видит, как постепенно оно переходит от предвкушения к тревоге. Ему это очень не нравится, поэтому он делает единственное, на что способен в данную минуту: берёт руки Мэри, отнимает от своего лица, затем крепко её обнимает и целует с такой страстью, после которой отцы дочерей обычно достают ружьё.

Они с упоением целовались посреди залитого светом гостиничного лобби. Как подростки, впервые открывшие для себя подобный способ времяпрепровождения. Идея отправить Мэри к Роберту с каждой секундой становилась менее привлекательной, а мысль, зачем он вообще согласился на это, так же стремительно ускользала. Ещё немного, и Мэтт как первобытный человек потащит свою женщину в пещеру, и там даст волю своим чувствам, которые и без всяких слов доходчиво объяснят Мэри, как именно он собирается справляться с её влюблённостью.

Последним усилием воли Мэтт оторвался от девушки, всё ещё продолжая крепко прижимать к себе. Как и Мэри минуту назад, он не мог оторвать взгляд от её лица – разгорячённого, пылающего, полного неги и счастливой расслабленности. Она не сразу открыла глаза, а когда его взгляд встретился с тёмными фиолетовыми омутами, Мэтт понял, что всё равно должен что-то сказать. Женщины любят ушами, знаете ли. А его Мэри заслуживает только самого лучшего.

– Я хочу тебя в своей жизни, Мэрилин Рейнольдс. Сегодня, завтра, всегда. И я постараюсь быть достойным твоей любви. Ты веришь мне, ягодка?

Ей почти удалось скрыть разочарование во взгляде. Почти. Мэтт был готов, что у него ёкнет сердце, когда он увидит это в её глазах. Но он принял решение, и отступать не намерен: не здесь и не сейчас он скажет Мэри о своих чувствах. Потому что и для него в чём-то они стали сильнее. И если Мэри давно разобралась со своими, то на него понимание, что без этой девушки он больше не мыслит своей жизни, обрушилось горной лавиной. Его главной целью было найти Мэри, а вот что потом с ней делать – об этом Мэтт не думал. Теперь решение нужно принимать быстро. Похоже, выражение "прямо сейчас" придётся вышить на суровом полотне, заключить в рамочку и повесить над камином в их гостиной.

Необходимо всё обдумать. Самому. Без отвлекающего фактора в виде тающей в его объятиях любимой женщины. Когда-то он думал о том, что у Мэри всё должно быть правильно: большой дом, дети, штакетник, собака. Получается, что и ему это тоже подходит, потому что для него правильно – быть с его Мэри. Именно поэтому сейчас он должен её отпустить – чтобы с самого начала в их жизнях всё шло по порядку. И неважно, что это их второе начало. Многие ли получают второй шанс на счастье? Своим Мэтт Крайтон всерьёз собирался воспользоваться.

Глава 17

Да, ответного признания не последовало, и это неожиданно ранило Мэри. Но Мэтт сказал "сегодня, завтра, всегда". "Всегда" в этой конструкции ей нравилось больше всего. Это обещанное "всегда" будоражило и одновременно пугало, потому что непонятно, как жить с ощущением чего-то непреходящего.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Та просьба была неслучайной – сработало подсознание. Конечно, она будет стараться, будет работать над собой, чтобы интерес Мэтта не пропал, но, если не получится, он пообещал сказать об этом прямо. Ради того, кого любишь, меняться приятнее всего, и ей точно есть над чем работать. Но вот вопрос, а надо ли? Ведь Мэтт сказал, что хочет её – вот эту самую Мэри, какой она есть сейчас. Может, и не надо ни над чем работать. Следует просто быть собой, однако просто в её жизни никогда не было. Какой-то подвох обязательно должен присутствовать, и Мэри голову сломала, пока его выявила. Но выявила же: за всей радостью, что обуяла её после слов Мэтта, она не обратила внимания на главное – а в качестве кого он "хочет её в своей жизни".

Впрочем, так ли важна суть кем она для него станет и долго ли продлится его "всегда". Один день, ещё одну неделю, месяц, год – она проживёт их рядом с любимым и будет счастлива. Снова отравлять себя мыслью о конечности своего счастья Мэри не могла, да и не хотела. Делай, что должно, и будь, что будет. Для неё должно находиться рядом с Мэттом, остальное не суть важно. Хотя, нет. Кое-что важное ещё следовало сделать, и сделать немедленно.

Уезжая с приёма, Мэри поставила телефон в беззвучный режим и снова взяла его в руки, когда ехала к Роберту. Алекс не давал о себе знать. Вероятно, думает, что она мирно спит в их номере и не желает будить звонком. Но она не спит. Она только что от него ушла. Конечно, лучше бы отложить объяснение на утро и точно сделать это не по звонку, но выхода не было – в противном случае её отъезд походил бы на бегство.

Выведя на экран имя Алекса, Мэри посмотрела на фотографию человека, с которым ещё двенадцать часов назад занималась любовью. Вот так всё и происходит: мгновение – и тот, кого ты считал близким, уходит. На этот раз снова ушла она и, памятуя свой опыт с Мэттом, не собиралась делать это молчком и решительно провела пальцем по экрану, посылая вызов.

Спустя два гудка её перекинуло на голосовую почту. Иметь дело с бездушной машиной хотелось ещё меньше, чем с голосом Алекса, поэтому надиктовав нейтральное "Я уехала к Роберту. Поговорим утром", Мэри нажала "отбой" и выключила аппарат.

Роберт встретил её у парадного входа, помог выйти из машины и сразу повёл на второй этаж – в гостевое крыло большого двухэтажного дома в западном пригороде Сиднея. Он не задал ни единого вопроса, хотя, она знала, что их у него скопилась целая масса, но, показав Мэри её комнату и убедившись, что она ни в чём не нуждается, оставил одну. С большим наслаждением Мэри наконец вылезла из измятого платья и, оставив душ на утро, забралась в кровать. Но сон так и не пришёл.

Разница во времени между Нью-Йорком и Сиднеем составляет четырнадцать часов. Утро в Австралии – это конец рабочего дня в Америке накануне. Постичь это тяжело, а вот перестроится на Сиднейское время – запросто. Около семи утра Мэри перестала себя мучить, встала с постели и приняла душ. Мытьё головы помогло, и ещё около получаса она с увлечением сушила волосы. Так что, когда, закутавшись в большой банный халат, она, наконец, спустилась на первый этаж, было уже около восьми, и Роберт встречал её с кружкой горячего кофе.

– Чёрный. Без сахара, – заметила Мэри, принимая из его рук большую керамическую кружку. – Ты явно намекаешь на серьёзный разговор, потому что точно знаешь, какой именно кофе я предпочитаю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Верно.

– Ни единой поблажки?

– Ни малейшей.

– Хорошо. Спрашивай.

– Нет, детка. Сегодня задачу я тебе не облегчу. Придётся говорить самой.

Мэри обречённо покачала головой. Однако с кем же ещё ей проходить через эмоциональное аутодафе как не с Робертом.

– Прямо так прямо, но рассказывать особо нечего. Я сказала Мэтту о своих чувствах. Он сказал, что хочет меня в своей жизни. После чего отправил к тебе, попросив три дня на то, чтобы завершить здесь дела. И вот я стою на твоей кухне в твоём халате, потому что из одежды у меня только одно вечернее платье, и думаю, а не поменяла ли плохое на худшее с той только разницей, что это конкретное худшее я очень люблю.