Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Я смотрю на лица сидящих за столом — студенты, преподаватели, студенты, преподаватели — и думаю, возникают ли у моих сокурсников такие же мысли. Уверен, что да, даже у тех дерзких со странными прическами, кто выступал за изъятие древнеанглийского из оксфордской программы по английской литературе, кто всегда вел себя так, что казалось, будто произошла какая-то серьезная ошибка с их формами UCCA, в которых они указали желательные для поступления университеты, и они должны были попасть не сюда, а в какое-то более новое и надежное заведение. Все снова, как при окончании школы. Ты ее ненавидишь и хочешь высказать учителям, что ты о них думаешь. Но наступает момент, когда тебя охватывает ностальгия. Начинаешь понимать, что тебе вовсе не было здесь так плохо, как ты себя пытался в том убедить; что на самом деле в этой дыре было много хорошего; что в действительности ты, сукин сын, был счастлив здесь, как не будешь больше нигде.

— Что будете делать после окончания — есть какие-нибудь планы? — спрашивает меня преподавательница, сидящая по левую руку. Ее зовут Петра, она марксистка и феминистка.

— Да, у нас есть великолепное шампанское под названием Cremant de Cramant, стынет в холодильнике у Молли — стоит попробовать, если оно вам не встречалось. Присоединяйтесь к нам. После выпускных экзаменов осталось еще много, а после сегодняшнего вечера мне, наверно, уже никогда не захочется его пить, — говорю я и при этом не пытаюсь завести ее, выступая как типичный представитель «золотой молодежи», скорее, она нравится мне, а кроме того, было бы невероятной удачей соблазнить преподавательницу марксистско-феминистского толка на то, чтобы попить шампанского у себя на квартире, и потом я начинаю понимать, что более пьян, чем мне казалось. Ясно, что, когда вокруг столько преподавателей и так легко совершить неловкость, я старался умерить себя. Но это зал для старшекурсников, и за моей спиной находится чрезмерно старательный официант, который, когда я не вижу, постоянно подливает мне в бокал довольно приличный кларет, а теперь сотерн, когда мы перешли к десерту.

— Спасибо, вы очень любезны, — говорит Петра. — Я думала, скорее, о ваших планах после окончания колледжа.

— Ах, об этом. В жизни, вы имеете в виду? Право, не знаю, — говорю я задумчиво, даже изумленно, глядя в свою тарелку с фруктами. Виноград восхитителен — мускат, как кто-то сказал, — но у него толстая и горькая кожица, которую гораздо лучше не полениться и снять. — За исключением того, что, вне всякого сомнения, я хочу зарабатывать кучу денег. Я, конечно, понимаю, что этого никак не следовало рассказывать марксистке-феминистке…

— Это я марксистка-феминистка?

— А разве нет?

— Я не представляюсь таким образом, когда куда-либо прихожу.

— Но вы согласны, что несколько более подходите под это определение, чем я?

— Да, — говорит Петра, улыбаясь, — я полагаю, что мне следует с этим согласиться.

— Во всяком случае, я хотел сказать — как бы отвратительно это ни звучало, — что у меня есть ощущение, что я не останусь в бедности. Возьмем, к примеру, этот виноград. На мой взгляд, совершенно возмутительно — я уверен в этом, — что я должен сам снимать с него кожицу. И это одна из проблем, которые я решу, когда разбогатею. Я найму кого-нибудь, кто будет персонально для меня снимать кожицу с винограда.

Думаю, что я говорю таким образом в основном потому, что меня слушает определенная аудитория. Сью, еще большая, чем Петра, феминистка и марксистка; Дарий, высокий и загадочный старый итонец; даже мистер Курц и мистер Молдон, мой уважаемый и страшно застенчивый преподаватель староанглийского языка и по совместительству вербовщик МИ-5, который, кажется, не знает, как меня зовут, — все они начинают прислушиваться к нашему разговору.

— Вы считаете, что это излишество? — продолжаю я.

— Ничуть, — отвечает Петра. — Я бы сказала, что для человека вашей утонченности это просто необходимо.

— Если хотите, я мог бы устроить вам сейчас пробу. Петра, очищенную виноградину, пожалуйста. И поживее, — говорю я.

Тут оказывается, что у Петры на тарелке уже лежит почти очищенная виноградина. Она разрезает ее пополам, выгребает косточки и готовится отправить себе в рот. Внезапно ей приходит в голову мысль, и она, несколько неуверенно, протягивает виноградину мне.

Я раскрываю рот, как ждущая угощения собачка, и пальцем показываю, куда должна попасть виноградина.

Петра закидывает ее мне в рот.

— Здорово, — говорю я, чувствуя, как краснеют щеки, потому что не думал, что она это сделает, как, наверно, не думали ни она, ни те, кто за нами наблюдает, и внезапно я чувствую себя как самый непристойный эксгибиционист.

— Когда я разбогатею, эта работа будет ваша, — говорю я, заливаясь краской.

— Он вам рассказал, как вырядился на выпускной экзамен? — спрашивает мистер Курц с другого конца стола.

Петра отрицательно качает головой.

— Но я не сделал этого в итоге, — говорю я.

— Чего не сделал? — спрашивает Петра.

— У меня был план явиться на последний экзамен в женском платье, но потом я струсил.

— И очень осмотрительно, я уверена, — говорит Петра.

— Вы так полагаете? Я боюсь, что это было крупной ошибкой. Ведь правда, такую замечательную историю можно было бы рассказывать своим внукам? — говорю я.

— Да, но что, если бы вы провалили экзамен и никогда не разбогатели бы так, чтобы нанять личного чистильщика винограда? — говорит Петра.

— Бог мой, мне кажется, что результаты экзамена не столь важны. Или я не прав? Другое дело, конечно, если хочешь стать ученым, поступить на службу в Форин Офис и тому подобное.

— Мне очень жаль узнать, что вы не войдете в наш академический круг, — говорит мистер Курц.

— Ну, как будто такая возможность когда-либо существовала. А вот против Министерства иностранных дел я бы не возражал. Или МИ-5, если на то пошло, когда бы мистер Молдон не упустил блестящую возможность устроить меня туда, — говорю я, глядя через стол туда, где беспокойно ерзает мистер Молдон. — Бьюсь об заклад, от меня было бы много пользы, — говорю я, обращаясь к нему, — особенно в качестве наживки.

— Да, и тебе свойственны как раз необходимые скромность и желание держаться в тени, — добавляет Молли.

— Послушай, едва можешь связать два слова, а они все же… — Я собирался закончить словами «предложили тебе работу», но взял себя в руки и после паузы продолжил: — Но я понимаю, что ты хочешь сказать. Прятаться в кустах и скрывать свою личность — это, вероятно, не мое призвание.

— Совсем напротив, — говорит мистер Курц. — Возможно, вам вообще не нужно искать работу. Возможно, вам следует нанять себе помощника по связям с общественностью и просто быть самим собой.