Король снов - Роберт Силверберг

В результате единственным человеком из ближайшего окружения, которого Престимион взял с собой, оказался принц Тарадат. Мальчик был разочарован столь неожиданным завершением поездки в Фа (он долго и серьезно к ней готовился) и, кроме того, еще не видел Лабиринта. А встреча с его величеством понтифексом должна была произвести на него незабываемое впечатление.

Еще для Тарадата было бы полезно кинуть хотя бы мимолетный взгляд на административную машину понтифексата. В пятнадцать лет юноша уже проявлял все задатки серьезного человека, для которого, без сомнения, найдется подходящая должность в правительстве, когда Деккерет станет короналем. Из сыновей короналей, знавших, что ни при каких условиях они не смогут стать теми, кем были их отцы, часто получались легкомысленные бездельники или же, что было намного хуже, тщеславные, беспринципные, самовлюбленные болваны — такие как Корсибар. Престимион надеялся, что ему не придется расстраиваться из-за своих детей.

Они отправились в Лабиринт по общепринятому маршруту — на борту королевского судна вниз по реке Глэйдж, через плодородные сельскохозяйственные районы. При иных обстоятельствах Престимион мог бы предпринять небольшое паломничество, задержаться в таких важных городах, как Митрипонд, или Палагат, или Греввин, но он обещал Вараиль, что это будет очень непродолжительная поездка. Он вступил в Лабиринт через врата Вод — именно этим входом обычно пользовались коронали, — стремительно спустился по многочисленным ярусам подземного города, мимо тесных жилых кварталов, нор-учреждений, где гнездились чиновники, и расположенных ниже великих архитектурных чудес — зала Ветров, двора Колонн, площади Масок и других странных и прекрасных мест, которые вызывали восторг у каждого, кто любил Лабиринт так, как, по мнению Престимиона, сам он никогда не сможет его полюбить, и прибыл наконец на самый нижний уровень — в имперский сектор, где издавна обитали понтифексы.

Согласно протоколу, его встречал главный спикер понтифекса, второе из должностных лиц Лабиринта. В течение последних пяти лет этот пост занимал почтенный герцог Хаскелорн Чоргский, представитель рода, к которому принадлежал понтифекс Сталвок; после его правления сменились уже десять государей. Хаскелорн — почти такой же старик, как и сам Конфалюм, — был пухлым розовощеким человеком с сильно отвисшими щеками и жирной, выступающей из-под подбородка шеей. По давней традиции он носил крошечную маску, прикрывавшую глаза и переносицу, — это был своеобразный опознавательный знак чиновников понтифексата.

— Конфалюм… — начал Престимион.

— … Пребывает в прекрасном здравии и с нетерпением ожидает встречи с вами, лорд Престимион.

В прекрасном здравии? Интересно, каким было представление главного спикера о прекрасном здоровье? Престимион понятия не имел, чего ему ожидать. Но все разъяснилось, когда он вошел в вестибюль резиденции понтифекса Маджипура, своеобразного лабиринта в Лабиринте. Улыбающийся Конфалюм, одетый в официальные роскошные одежды, изукрашенные алым и черным орнаментом, стоял — стоял! — в дверной арке в дальнем конце вестибюля и искренне радостным жестом протягивал руки к Престимиону.

Престимион был настолько ошеломлен, что на мгновение утратил дар речи, а когда снова смог говорить, то не нашел ничего лучше, чем пробормотать еще не до конца повинующимся языком:

— Мне сказали… сказали… что вы… вы были…

— Что я нахожусь при смерти, да, Престимион? Что уже прошел полдороги до Источника Всего Сущего? Что бы вы, мой сын, ни слышали, узнайте теперь чистую правду: я поднялся со своего ложа страданий. Как вы видите, понтифекс стоит на собственных ногax. Понтифекс ходит. Хотя и несколько тяжеловато, но ходит. Еще он умеет говорить. Нет, Престимион, я еще не мертвец и даже не близок к этому состоянию. Вы что-то чересчур молчаливы. Полагаю, онемели от радости? Наверное, так оно и есть. Вы можете еще на некоторое время отложить переезд в Лабиринт.

— Мне сказали, что у вас был удар.

— Я бы сказал, что небольшой обморок. — Понтифекс поднял левую руку и сжал кулак Указательный палец и мизинец остались торчать, и ему пришлось помочь себе другой рукой. — Видите, небольшие трудности все же есть. Но на самом деле очень небольшие. И левая нога… — Конфалюм сделал несколько шагов к нему. — Видите, приходится подтягивать. Похоже, что мне больше не танцевать. Хорошо, что в моем возрасте уже не нужно быстро двигаться. Да, наверное, это можно было назвать ударом, но не очень серьезным. — Тут он заметил Тарадата, стоявшего позади отца: — Это ваш сын, Престимион, не так ли? Вырос до неузнаваемости с тех пор, как я видел его в последний раз. Когда это было, мальчик? Пять лет назад или семь, когда я гостил в Замке?

— Восемь лет назад, ваше величество, — ответил Тарадат, с усилием превозмогая благоговейный ужас— Мне было тогда семь лет.

— А теперь ты уже сравнялся ростом со своим отцом, что, впрочем, не так уж трудно. А лицо смуглое, как у матери. Ну входите же, входите оба. Не стойте в дверях!

Конфалюм говорит дрожащим голосом, заметил Престимион, а также, как ему показалось, приобрел несвойственную ему прежде старческую болтливость. Но он, судя по всему, находился в прекрасной физической форме. Конечно, Конфалюм своей энергичностью и жизненной силой всегда намного превосходил среднего человека. Даже теперь его коренастое тело все еще казалось мускулистым, а давным-давно побелевшая шапка волос оставалась густой, как и много лет назад. Лишь обмякшая даже с виду и сухая, как бумага, кожа щек открыто свидетельствовала о глубокой старости понтифекса. А тот, несомненно, с успехом отбивался от нее, и видны были лишь некоторые не слишком заметные результаты апоплексического удара, который вызвал столько волнений в обеих столицах царства.

Взяв Престимиона и Тарадата под руки, он провел их внутрь. Очень мало кому из посетителей удавалось когда-либо побывать в личных покоях понтифекса. Все подоконники, альковы и полки занимали экспонаты знаменитой коллекции драгоценностей и редкостей, которую Конфалюм собирал всю жизнь: статуэтки, сделанные из стеклянной нити, резные изделия из драконовой кости, инкрустированные порфиром и ониксом, шкатулки изящнейшей работы, целый лес странных деревьев, свитых и сплетенных из тонкой серебряной проволоки, древние монеты и насекомые в золотой оправе, тома сводов старинных знаний в кожаных переплетах и многое, многое другое — сокровищница, накопленная за долгие годы жизни, полной неиссякаемого внимания ко всему. Понтифекс не утратил и своего извечного интереса к искусству колдовства — повсюду были его излюбленные инструменты волшебства: метелочки из прутьев ивы-амматепалалы, при помощи которой гадатель обрызгивал лоб магической водой, просветляющей разум, сверкающие кольца и спирали армиллярной сферы, рохильи — астрологические амулеты из тонких нитей синего золота, обернутых сложным образом вокруг куска нефрита, треугольные каменные сосуды-вералистии для воскуривания ароматических порошков, сосуды с этими самыми порошками, зельями и ароматическими маслами, протоспатифары и тому подобное. Возможно, подумал Престимион, старик на краю могилы обрел истинные способности к волшебству; хотя, конечно, если бы глубокая вера в оккультные силы могла и впрямь пробудить их, то Конфалюм жил бы вечно.