Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

Как военные все странны!

Вот народ-то пресмешной!

Так и бредят беспрестанно

Только службой фрунтовой!

И чтоб с ней не расставаться,

То хотят нас приучить

По команде в них влюбляться

И по форме их любить!

Прелестный юнкер Лелев в «Гусарской стоянке» вскружил голову множеству гвардейцев – от генерал-майора до корнета включительно!

Вот и сейчас – когда Варя вышла на поклоны, из императорской ложи ей помахал великий князь Михаил Павлович:

– По пьесе этот юнкер – шалун и повеса. Я таких не жалую. Но к Лелеву я был бы снисходителен.

Все в ложе заулыбались. Императрица и великая княгиня снисходительно переглянулись. Герцогиня Лейхтербергская – совсем недавно великая княжна Мэри приняла этот титул, выйдя за своего Максимилиана, – расхохоталась, сделав вид, что совсем забыла, какую ревность испытывала к Варе. Ведь муж принадлежал ей всецело и не единожды доказывал ей свою любовь! Поэтому она приветлива, даже любезна.

Варенька глядела на Михаила Павловича, а думала о его брате. Они так похожи и в то же время разные. Старший – солнце, а младший – просто яркий светильник.

Императора сегодня нет. Ну что ж, он не такой уж частый гость в театре. У него имеются дела поважнее. Но оттого, что его нынче не было, Варе сделалось грустно и в то же время именно поэтому было так легко играть в двух веселых водевилях, которые давали этим вечером. Конечно, она счастлива, когда он на нее смотрит, однако же непрестанно трепещет: а вдруг голос сорвется во время куплетов, а вдруг недостаточно легко станцуется? Улыбка его делает ее счастливой, а холодное выражение – несчастной… Иногда кажется, что в те вечера, когда его нет, она играет лучше. Вон как неистовствует публика! Какой-то смуглый черноволосый человек в черкеске с газырями неистово выкрикивает невнятные гортанные слова, при этом он прижимает руки к сердцу, а потом простирает их в сторону Вареньки. Надо полагать, это выражение восхищения.

Будь в ложе император, этот человек, пожалуй, не осмелился бы так себя вести, а Михаил Павлович в театре забывает о воинской дисциплине, тем паче этот человек не в форме, и вовсе не намерен призывать кого-то к порядку.

– Смотрите, Скорский! – захохотал великий князь, подталкивая в бок одного из кавалергардов императрицы. – Какая пылкость! Какая любовь к театру! Или не ко всему театру? Только к одной актрисе? Как тут не быть польщенной, верно, Варвара Николаевна? Ну признайтесь, вам это льстит?

Варя молча пожала плечами, словно из скромности, однако подумала, что ей это вовсе не льстит. Ни чуточки!

Этот человек в черкеске – существо на редкость неопрятное и неприятное – буйствовал в театре вот уже несколько вечеров подряд. Он являлся на спектакли изрядно навеселе, и, стоило появиться на сцене актрисе Асенковой, ему не было удержу. Все это ужасно мешало актерам и злило публику. Раз или два буяна выводили из театра под руки, но он являлся снова. Вот и сейчас. Конечно, поклонники – это прекрасно, но не такие же…

– Понимаю, – улыбнулся великий князь. – Вы натура тонкая, вам претит столь шумная ажитация. То ли дело сдержанные вздохи, тайно посланные цветы…

Варя чуть ли не испуганно вскинула на него глаза, потом быстро перевела их на Скорского. По странному совпадению, он тоже с тревогой глянул на Михаила Павловича, потом на Варю… На какой-то миг их взгляды встретились, потом Варя опустила свои синие глаза с виноватым выражением, а губы Скорского дрогнули в презрительной усмешке, такой мимолетной, что на нее никто не обратил внимания, даже приметливая императрица.

Нет, все же эта улыбка была замечена той, кому адресовалась, и лицо ее померкло…

– А вот взгляните, – веселился великий князь, не замечая этого обмена взглядами и внезапной мрачности Вари, – какой-то человек даже рисует в своем альбомчике Варвару Николаевну…

По лицу Вари проскользнула невольная улыбка, и, пряча ее, она опустила голову. Она знала, о ком речь – о Владимире Гау, художнике. Недавно он нарисовал ее акварельный портрет, который получился невероятно хорош. Варя хотела повесить его на стену, однако Александра Егоровна рассудила, что надо поступить иначе. Она отнесла портрет в типографию, где с него сделали литографию и пустили оттиски в печать. Спустя некоторое время в книжных лавках появились Варины портреты. Они разошлись довольно быстро, и Александра Егоровна, гордая тем, что ее расходы так хорошо окупились, заказала второй тираж. Он тоже был разобран мгновенно. Третий тираж еще не продан, он появился в лавках только несколько дней назад. Варя хотела поговорить с Владимиром Гау, предложить ему часть вырученных денег, однако, стоило ей начать, его глаза наполнились обидой, он убежал и несколько дней не показывался ни на спектаклях, ни у Вари дома. К счастью, теперь сменил гнев на милость и начал рисовать новый ее портрет. Он не скрывал своей робкой, нетребовательной любви, оттого портреты и получались столь прекрасными.

Да, Владимир Гау влюблен и не ждет награды, спокойно мирится с тем, что чувства его не встречают взаимности. Но почему, почему не все мужчины таковы? Почему они считают, что девушка обязана ответить на их чувства?! А если ее собственные чувства иссякли?!

– Ах, сколько пылких поклонников! – не унимался великий князь, замечая хмурое, холодное выражение лица Скорского. – Здесь только вы равнодушны к искусству… И к красоте! – Он подмигнул Варе и захохотал. У великого князя было невероятно хорошее настроение. Ему нравилось, как смотрит на него молодая актриса. Чудилось, будто она что-то ищет в его чертах… Что? Разумеется, Михаилу Павловичу и в голову не могло прийти, что Варя ищет в его лице сходство с братом… Он был уверен, что она ловит малейший знак его восхищения. А он действительно восхищен, искренне! Конечно, окажись он здесь один, без Александрины и Мэри, то вел бы себя свободнее. А сейчас только и можно делать тонкие намеки и всячески давать понять этой милой артисточке, что высокое положение вовсе не делает мужчину бесчувственным идолом.

– Да-да, вы сущий чурбан, Скорский!

– О! – возмущенно воскликнула императрица, взглянув на Скорского. – Не могу в это поверить! У нашего Секрета весьма утонченный вкус. Он тонкий ценитель красоты.

Губы Скорского наконец-то растянулись в улыбке.

– Я в самом деле неравнодушен к истинной красоте, – проговорил он, глядя на Александру Федоровну, и ее губы задрожали в ответной улыбке. – Однако не ценитель игры, особенно такой, которая мне непонятна.

Варины синие глаза выражали только вежливое внимание.

Герцогиня Лейхтербергская, посмотрев на нее, что-то тихо сказала дядюшке. Михаил Павлович обратился к Варе: