Золотая Колыма - Герман Волков

Искусством управлять собачками быстро овладели не только Цареградский и прыткий Кузя Мосунов, но и тяжеловатый на подъем Андрей Ковтунов, и рассеянный, как все ученые, Митя Казанли, прежде видивший собачьи упряжки лишь в книжках с картинками.

Макар Захарович был доволен своими учениками и каждому советовал:

— Купи нарта — каюр будешь, симбир саха будешь!

Торили дорогу Петр и Михаил. Макар Захарович пока никому, кроме них, не доверял это сложное дело..

Лишь после четвертой ночевки Медов распорядился поставить впереди нарту Цареградского. Валентин был горд.

Утром собаки, хорошо отдохнув за ночь, охотно, с радостным повизгиванием шли в упряжку. Только две, которых Валентин ставил в последнюю пару, плелись на это место уныло. Бежать и отдыхать на самом коротком ремне очень неудобно. Сюда обычно ставят провинившихся. Валентин так и сделал: справедливо, как опытный каюр, поставил в последнюю пару рыжего Буяна и ленивую Белку.

Наконец все позавтракали, собрались. Макар Захарович уселся на нарту Цареградского, спиной к нему, и небрежно махнул рукой:

— Ехай,

— Хак! — воскликнул Валентин, и его упряжка тронулась первой.

Сначала ехали густой прибрежной порослью, навстречу бежали высокие стройные чозении. Отягощенные снегом, они осыпались мелкими белыми цветами и напоминали Валентину лесные сказки из далекого детства.

Из перелеска вылетели на лед речки Чаха, левого притока Олы, падающего с гор и потому быстрого, местами незамерзшего. Макар Захарович предупреждал, что лед на Чахе, вероятно, еще тонок, могут встретиться и полыньи. Цареградский был настороже, всматривался зорко, но, когда собаки, встревоженные пролетевшей впереди кедровкой, понесли во всю прыть, Валентин опьянился такой ездой, забыл об осторожности и не только не притормаживал, а, напротив, криками «хак! хак!» и остолом подбадривал четвероногих.

Ветер свистел, полозья визжали, точно комары звенели, и лед, местами зеркально чистый, казался крепким, надежным. Макар Захарович, укрывшись от ветра за спиной своего ученика, навалился на него всей тяжестью — вероятно, крепко и сладко спал...

И вдруг — толчок! И нарта левым полозом повисла над провалом, и все пять собак левой упряжки заскользили вниз, увлекая остальных, Валентин в ужасе замер: под ним бурлила и неслась темно-зеленая вода.

Когда и как соскочил с нарты Макар Медов, Цареградский не видел, он только услышал:

— Прыгай сюда!

И прыгнул в один миг с этим криком, угодив прямо под бок старику. Макар Захарович, растянувшись по льду, цепко ухватился за копылы нарты. Последовал его примеру и Цареградский. Вместе они удержали сани и огромным усилием стали оттягивать от полыньи. Им помогала и правая пятерка собак, особенно рыжий кобель Буян: он зубами вцепился в постромки Белки и выволок ее из провала.

Когда вытянули весь потяг и оттащили нарты, собаки долго визжали и ошалело отряхивались. А Макар Захарович, насупившись, молчал. Валентин, избегая его взгляда, долго и старательно поправлял груз, разбирал собачью упряжь. Подъехали остальные.

— Искупались, вожаки? — спросил Кузя.

Валентин и Макар Захарович в ответ ни слова. Наконец старик сел на свое место и спокойно, как будто ничего не случилось, сказал:

— Ехай.

И только когда отъехали километра два, проворчал за спиной Цареградского:

— Худое место бежать надо... Не умеешь ездить, зачем взял нарта?.. Чужая нарта.

И больше ни слова упрека.

Вечером того же дня пересекли кривун этой злосчастной Чахи и снова въехали в лес, мелкий, чахлый, заваленный буреломом. Сидеть не приходилось. Нужно было бежать, поддерживать нарту, скакать через нее.

Когда снова выбрались на ровный лед Олы и можно было отдохнуть, Макар Захарович ласково проговорил:

— Каюр будешь... Только своя нарта надо...

Но на другой день, когда по долине Тотангичана брали Яблоновый перевал, старик вперед все-таки опять поставил Петра и Михаила.

На Элекчане, в новом, еще пахнущем смолой, жарко натопленном зимовье, построенном Эрнестом Бертиным рядом с тунгусским лабазом, все чувствовали себя бывалыми каюрами, было приятно сознавать, что завершили трудный двухсоткилометровый путь.

Самого Эрнеста Петровича и его рабочих Белугина и Павличенко в зимовье не застали. Макар Захарович осмотрел все урочище и доложил: все трое вместе с собакой ходили в стойбище тунгусов, когда те подкочевали близко, один кес отсюда, к Элекчану; обзавелись парой оленей, но не ездовыми, а полудикими, видимо, больше тунгусы продать не могли — у самих мало; трое свалили крепкую толстую лиственницу, выстругали из нее широкие лыжи, смазали их оленьим салом, срубили две березы, смастерили промысловые нарты, нагрузили их тяжело, сами впряглись, обоих оленей завьючили и пять дней назад отправились в сторону реки Колымы, на север, вместе с собакой...

— С Демкой?

— Кобель.

— Значит, он! А куда они направились? На Бохапчу или Среднекан?

— След завтра, однако, покажет.

— Тунгусы откуда прикочевали? Они могли знать, есть наши на Среднекане или нет?

Макар Захарович засыпал и ответил сквозь сон:

— След завтра покажет...

Назавтра, чуть дрогнул рассветом восток и начали меркнуть звезды, выехали. Мороз был такой, что дыхание перехватывало. Шли по следу Бертина. Когда он свернул туда, где розовел рассвет, Цареградский обрадовался: Билибин на Среднекане, нет нужды ехать на страшную Бохапчу, путь — на рассвет.

Но Макар Захарович возразил:

— Сергей и Билибин говорили: веди наших туда,— махнул старик рукавицей на запад.— Там Урюм-Хая, Белая гора. Затес там. Читай затес — знай, где Билибин. Там саха, заика саха, он все знай...

— Бертин пошел туда, значит, от тунгусов он узнал, что Билибин на Среднекане,— стоял на своем Цареградский.

— Тунгус знай — не знай... Хиринникан люди — баар, а Билибин — баар, суох?

На таком сильном морозе не только дышать, но и думать трудно — мозги будто замерзают. Валентин с трудом понимал, что говорит старый якут, но все-таки соображал: тунгусы могли сказать Бертину, что на Среднекане есть нючи — русские люди, и там они есть: Оглобнн, Поликарпов, старатели, но есть ли среди них Билибин, Раковский и рабочие экспедиции, тунгусы могли и не знать, для них они все — нючи. Макар Захарович, пожалуй, прав: надо ехать на Бохапчу, к якуту-заике и у него окончательно выяснить, прошел Билибин пороги или нет.

Собачий караваи направился к Бохапче. В широкой долине Малтана кусты, деревья и даже ровный белесый воздух словно окаменели, замороженные. Было тихо. В этом безмолвии пронзительно скрипели полозья, да изредка, как выстрелы, раздавались «хак!», «тах!», «хук!».