Клон-кадр - Павел Тетерский

Пьяные крики — все веселее, а от толпы отделяется еще одно существо. Женского пола. Относительно не старое и очень даже ничего. Всего на несколько лет постарше нас, деловой костюм (строгая юбка выше колена, довольно впечатляюще облегающая хорошо сохранившийся зад), волосы — в небрежный пучок (парикмахеры постарались) плюс локон страсти, выпавший из общей кучи то ли случайно, то ли в угоду художественному мышлению какого-нибудь гомосека из женского зала парикмахерской «Жак Дессанж» (от трехсот рублей за «спортивную стрижку под машинку»). Ноги: стройные, загар. Лицо: снова загар, вряд ли искусственный.

Самое удивительное, что она идет к нам. Во всяком случае, по направлению к нам.

— Ты бы такую откатал, Клон?

— Не пори чушь. Я женат и люблю свою жену.

— Да ладно!

Мадам: приближается теперь уже однозначно к нам. Дорогие каблучки вдавливаются в плешивый газон, попка барражирует из стороны в сторону. Я подумал, что, может быть, сегодняшний вечер (после шоу, разумеется) удастся провести с пользой и приятностями (если, конечно, семейный парень Клон не опередит меня в каком-нибудь женском туалете или в аудитории — все может случиться, когда местные выпускники вспоминают молодость, они на многое согласны).

Когда девушка подошла поближе и навела резкость на мои руки, она остановилась как вкопанная. Может, следы драк кого-то и возбуждают, но не таких вот аккуратных выпускниц престижных институтов. Однако, поразмыслив с пару секунд, она сочла меня не опасным. Тем более что разворачиваться и идти назад уже было поздно: иначе она выглядела бы глуповато.

С меня она переводит взгляд на Клона (Клон: поправляет бейсболку, натягивает ее даже не на глаза, а на подбородок; очков — нет). Сомнений не остается: она шла не к нам, а к нему. Что, впрочем, не очень меня расстраивает: так уж получилось, что изначально половина всех женщин, которых мне привелось поиметь, преисполнялись симпатией не ко мне, а именно к Клону: даже когда он был обычным раздолбаем, а не популярным писателем, я не составлял ему даже намека на конкуренцию (хотя бы в силу внешних данных). Как мне потом удавалось вытаскивать их практически у него из-под члена и переманивать на свою сторону, я сам до сих пор не понял, но такое случалось с завидной периодичностью. Не всякий раз, но все же.

— А мы вот стоим с коллегами и думаем, вы это или не вы, — начала дамочка, соблазнительно (с ее подвыпившей точки зрения) улыбаясь. — И вот я решила подойти и спросить.

— Конечно, я — это я, — не стал спорить Клон. Реакция нашей собеседницы меня поразила: она запрыгала на месте и захлопала в ладоши. Как будто таким образом она могла скинуть десяток лет и закосить под дурочку-третьекурсницу.

— Да, да, это он! — прокричала она в сторону «коллег», вяло повернувших в нашу сторону фиолетовые физиономии. Потом переключилась опять на Клона: — Теперь я узнала ваш голос. А вы что, разве тоже здесь учились?

— Да нет в принципе, — пожал плечами Клон. — Я здесь пил. И курил дурь.

— Ой, кто здесь только не курил дурь! — восторженно прыснула наша новая знакомая. — Кто здесь только не пил!

— А как вас зовут, милая девушка? — вмешался я.

— Наташа. Девяносто первый — девяносто шестой, факультет спортивной журналистики.

Я спросил:

— Скажите, пожалуйста, милая Наташа, девяносто первый — девяносто шестой, факультет спортивной журналистики. Что привело вас сюда, в общество этих лысоватых людей, которые писают на стену и дурачатся несоответственно возрасту?

Самое интересное, что она начала отвечать вполне серьезно. Наверное, она подумала, что я не умею читать надписи на баннерах. Она сказала:

— У меня двоякая цель. Во-первых, здесь проходит встреча выпускников fucka, а во-вторых — я журналистка, и мне надо написать об этом событии.

— Ух ты! А с каких это пор встречи выпускников освещают в прессе?

— Это не просто выпускники — это журналисты. А прессу делают тоже журналисты. Вам же не надо объяснять, что это заведение официально считается главной кузницей нашего брата.

— Понятно. — На самом деле мне было понятно одно: я был бы очень даже не против напоить эту Наташу, девяносто первый — девяносто шестой, до кондиции и поиметь ее сегодня же вечером. Странно, но мне всегда нравились женщины старше меня и в деловых костюмах — может быть, в соответствии с законом единства и борьбы противоположностей. Правда, на горизонте подсознания отвратительным червем маячила мысль о пяти тысячах, которым — им, а не совокуплениям с fuck-выпускницами — по идее следовало посвятить сегодняшний день, но маячила ненавязчиво, так, что вполне можно было ее от себя отогнать в случае необходимости. — А для кого пишете?

— Журнал «Деловая жЫлка». Слышали?

— Не слышал. Глянец?

— Глянец.

— Понятно. Факинберговское издание?

— Ну… скажем так: одно из. — Наташа загадочно улыбнулась (локон страсти, заложенный ранее за ухо, приглашающе сполз вниз по левой щеке).

— Вот как? Тогда вы, наверное, слышали что-нибудь о шоу Ролана Факинберга, которое должно сегодня проводиться где-то в этом районе? Не может быть, чтобы вас, направляя сюда, не проинформировали о происходящем рядом грандиозном действе, которое наверняка надо пропиарить.

— Да, Факинберг, — с готовностью откликнулась Наташа, отреагировав только на имя собственное и даже не вникая в суть вопроса (именно с такой готовностью неизвестные люди, знавшие известных, всегда откликаются на вопросы о последних). — Он учился здесь в то же время, что и я. На год младше. Или старше. Я, если честно, не помню.

Это неправда: на самом деле она прекрасно знает, на сколько лет младше или старше ее был мистер Биг Босс. Годы общения с людьми, подобными Наташе, не оставляют в этом никаких сомнений. Не сомневаюсь также, что она знает не только это, но и: кто был его научным руководителем, сколько раз и на каких экзаменах он проваливался, с кем дружил и с кем трахался на студенческих вечеринках. Не тогда, когда училась, знала — узнала потом. Когда это знание приобрело практический смысл, или, точнее, смутный намек на (с небольшой вероятностью) возможное приобретение этого смысла. Я (деланно) удивляюсь:

— Неужели вы вообще ничего о нем не помните? Все-таки известный человек, как-никак. Не последний человек. Так что не лукавьте, Наташа. Колитесь.

Наташа закатывает глазки и (тоже деланно) растягивает:

— Ну вообще, конечно же, я его немного помню. Хотя тогда его не знал никто. Он ведь уже после окончания института везде засветился. Даже странно как-то. У нас все студенты где-то постоянно мелькали: ну, помните там — Тутта Ларсен, Рома Скворцов… А этот вообще никуда не лез. «Деньги — говно!» уже потом начались, как раз после выпуска.

— А он пил на памятнике?

Наташа снова закатывает глазки. До сих пор не знаю, как следует относиться к пьяным женщинам — умильно или презрительно (сегодня: однозначно умильно).

— Не то слово — пил. Да он отсюда не вылезал. Честно говоря, я его только поэтому и запомнила. Вечером уходишь с пар — он пьяный лежит, утром приходишь — опохмеляется. Как будто не уходил отсюда. Несколько раз порывался по пьяни на памятник залезть, а один раз залез даже. А слезть — боится. МЧС еще приезжала. Снимали его оттуда… знаете, как котов с деревьев снимают. А еще он, как напьется, так давай ко всем девушкам приставать: давай, мол, сниматься в моем кино. Я, дескать, собираюсь кино снимать. Которое затмит Голливуд. Гениальное кино…

— Ну. И неужто никто ни разу не согласился?

Наташа блядски усмехнулась:

— А чего соглашаться-то? Он ведь еще тогда низкорослым был и некрасивым. И толстым. Он вообще как мужчина всем был отвратителен. Мы все его на х… посылали с этим его кино. А он обижался и шел дальше пить. Говорил: вы еще все пожалеете. Вы еще локти будете кусать, что не участвовали в моем проекте. Но будет поздно. Всем все зачтется. Смешной он был…

Я представил, как обстоит дело теперь. Как эта Наташа одевает свои обтягивающие юбки и день напролет окучивает коридоры своего информационного холдинга («одного из»), чтобы случайно попасться на глаза господину Главному. И, если что, ненароком напомнить о совместном студенчестве в самом программном журналистском вузе страны. Но Главный ее не замечает, а когда замечает — не узнает. Потому что у Главного есть жена (моя жена) и еще хрен знает сколько женщин — Наташ и не Наташ, девяносто первый — девяносто шестой и девяносто шестой — две тысячи первый. И девяносто — шестьдесят — девяносто. И помоложе. Поэтому у Наташи ничего не получается. Все, что она имеет от всей этой работы под одной крышей и совместно проведенных лучших лет, — возможность презрительно закатить глазки при случайном пьяном знакомстве: ах, тот самый… увольте, да он же — фэ, алкоголик, «смешной он был», да ему же никто никогда не давал, и сам-то он — лошок на посошок.