Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски - Сергей Николаевич Ульев

Авдотья Ильинична с заметной неохотою вышла из комнаты.

Подойдя к двери, Ржевский крепко закрыл ее и прислонился к ней спиной.

— Видали, Никанорыч?

Исправник развел руками:

— Ну и ну… Что ж она все голышом-то ходит?

— Спросите у нее, черт побери. Наверное, на печи лежала и перегрелась. Или угорела. А представьте, что она ко мне, как Тамара, привяжется с угрозой, чтоб я с ней переспал, а не то она живьем в печь залезет. Что прикажете делать?

— Мда-а… — протянул исправник. — От такой бабки и сам, пожалуй, в печь запрыгнешь.

— То-то и оно.

— А что бы вы ей ответили?

— Я бы ей сказал: «Я, Авдотья Ильинишна, печеную картошку очень уважаю, но вас, пардон, даже в жаренном виде к себе на пушечный выстрел не допущу!»

— Сгорит ведь старуха.

— Да все равно ей в аду гореть!

Глава 19. Конфуз

С той стороны кто-то сильно дернул дверь. Но Ржевский по-прежнему стоял, прислонившись к ней спиной, и не дал открыть.

На дверь продолжали напирать.

У исправника вытянулось лицо.

— Чумовая старуха! Не пускайте ее, господин поручик. Зашантажирует!

Он подбежал к двери и подпер ее плечом. Толчки становились все настойчивей, перемежаясь с ударами кулаков.

— Может, она ведьма? — сказал исправник.

— А мне плевать! — вдруг возопил Ржевский. — Ну, вздорная старуха, погоди у меня!

— Что вы собираетесь делать?

— Сейчас я ей покажу, она свое получит. Подержите дверь, Никанорыч, а я пока…

Поручик стал расстегивать штаны.

— Господин поручик, — взмолился исправник. — Не надо. Старуха ведь. Возраст уже не тот.

— Ничего-с, возраст не помеха. Любви все возрасты покорны. Вы — свидетель, что я не добровольно, а по принуждению.

— Одумайтесь, господин поручик. Она ведь чокнутая.

— Может, я тоже чокнусь, если передумаю. Нет, я разрублю этот гордиев узел. — Штаны поручика полетели на пол. — Одна из — за меня уже утопилась, другая того гляди в печь полезет. Я не могу позволить. Делов-то на две минуты, а человек может жизни лишиться. Отойдите от двери.

— Господин поручик…

— Подите прочь, я вам говорю!

— В последний раз…

— Да идите к черту!

Ржевский отпихнул исправника в сторону.

Дверь тотчас распахнулась. Ворвавшийся в комнату человек налетел на поручика, и они вдвоем рухнули на пол.

В запале Ржевский не сразу уразумел, что сжимает в объятиях вовсе не Авдотью Ильиничну. И только оказавшись сверху своего противника и наткнувшись на его козлиную бороду, он наконец понял, что даром погорячился.

Это была не старуха. И даже не молодка. В лицо Ржевскому испуганно пялился неизвестный пожилой мужчина в полицейском мундире.

— Вот так компот! — разочарованно воскликнул поручик, но положения не переменил. — А где же бабка?

— Степан Никанорович, что же это? — промямлил неизвестный, обращаясь к исправнику. — Старухи на пороге в чем мама родила встречают, мужики голые на людей бросаются. В турецкие бани я попал или куда?

— Кто вы такой? — потребовал Ржевский, сидя на нем, как на бревне.

— Это Лаврентий Изотович Куницин, — ответил за потерпевшего исправник. — Отпустите его, господин поручик. Это наш человек, пристав.

Но не тут-то было. Поручик Ржевский схватил пристава за грудки.

— Ах, говорите, пристав? Чего вы тут делали, любезный хрыч? Подслушивали? Вынюхивали? Зачем вы вздумали дверь ломать?

— С докладом я. К Степану Никанорычу.

— Я за него. Говорите, в чем дело, а то весь дух вышибу!

Пристав скосил глаза на исправника. Тот махнул рукой:

— Выкладывай.

— Графиня Шлёпенмухер оклемалась.

— Может, вы хотели сказать, околела? — переспросил Ржевский.

— Да нет. В себя пришла. Показания дает.

— Ну?! — подивился исправник. — И что она?

— Говорит, что помнит только, как, споткнувшись, об топор лбом треснулась.

— С ней был кто?

— Я спрашивал. Утверждает, что одна. И вообще она очень ругается, слова русского не добьешься. А по-французски только и толдычет: «merde» да «merde».

— Что это будет по-французски, господин поручик? — спросил исправник у Ржевского.

— На горшек просилась.

— Точно! — сказал пристав. — Она под конец разговора вдруг запашок дала. Я тогда сразу откланялся. Но напоследок с прислугой перемолвился. И один из дворовых, который частенько у графини по столярному делу мастерит, мне признался, что это его топор мы в беседке нашли. Он с утра ступеньки починял и забыл его там по рассеянности.

— Вот видите, Никанорыч, как в жизни бывает, — сказал исправнику Ржевский, поднимаясь с лежащего на полу пристава. — Сама она себе лоб расшибла.

Исправник пожал плечами:

— И на старушку бывает прорушка. Простите, господин поручик, ежели что не так. Наше дело маленькое, мы за справедливость.

Поручик с сердитым видом натягивал штаны.

— У вас ко мне все?

— Я хотел еще насчет Тамары, утопленницы, сообщение сделать, — сказал пристав, обратившись к исправнику. — Можно при посторонних?

— Можно.

— Нашли? — не выдержал Ржевский.

— Нашли, — улыбнулся пристав.

— А чего лыбитесь-то? Не жаль вам дуреху?

— Так жива ведь она.

— Где ж вы ее отыскали? — спросил исправник.

— Под майором Гусевым. Загуляла девка. Поэтессы, они гусаров любят.

«Ах, Гусев, свиное рыло, — подумал Ржевский, — надкусил — таки мое яблочко».

— Мы с Архипом Иванычем решили кусты окрест пруда ихнего прочесать, — продолжал докладывать пристав. — Вдруг смотрю: в кустах что-то шевелится. Что, думаю, такое?

— Жопа, — уныло сказал Ржевский.

— Так точно, ваше благородие, жопа!

— И не одна, — тем же тоном добавил поручик.

— Нет. Увидели-то мы сперва одну. Это потом выяснилось, что их две было.

— Черт побери, избавьте меня от этих подробностей!

Пристав в растерянности умолк.

— Идем, Изотыч, — сказал ему исправник. — Господин офицер, небось, уже спать хочет.

— Я много чего хочу, — пробурчал поручик. — Надоели вы мне оба пуще горькой редьки.

— Извиненья просим, господин поручик, за напрасное беспокойство, — с елейным выражением на лице поклонился исправник, пятясь к выходу.

— К черту, к черту, проваливайте, — замахал на них руками Ржевский. — Слава богу, все выяснилось. У графини теперь шишка, у Тамары — триппер. Ну и черт с ними с обеими.

После ухода полицейских Ржевский в сердцах придвинул к двери камод, чтоб его уже никто больше не потревожил.

Настроение было хуже некуда.

Ржевский печально захрустел огурцом. Задумался. Надо отсюда съезжать. Иного выхода нет. Авдотья Ильинична совсем спятила. Чуть до греха не довела. И ведь доведет. Попадется под пьяную руку, — так он ей и подмахнет не глядя. Тьфу, гадость!

Поручик без особого удовольствия выпил давно остывший чай и съел все лежавшие на блюде пирожки. Они были с мясом.

«Кота она своего, что ли, зарезала?»

По обыкновению, аппетит у Ржевского разгорелся во время еды. Как назло, есть уже было нечего. Но клянчить провизию у хозяйки