Поручик Ржевский или Любовь по-гусарски - Сергей Николаевич Ульев

о подвигах своих ратных рассказывал. Я его тогда, кляча, крепко обидела. Укорять стала, что он свои подвиги только на войне горазд совершать. А он мне в ответ: «Меня, — говорит, — Дуся, по-настоящему возбуждает только близость неприятеля». Так и оставил меня в красных девицах. Вот вам крест, что не вру.

— Заливаете, Ильинишна, — отмахнулся Ржевский. — Но проверять не буду. Лучше чаю мне поставьте.

— Сейчас, касатик. С медом али с вареньем?

— С соленым огурцом!

Шустро скинув с себя одеяло, Авдотья Ильинична засеменила босяком к двери.

— Не холодно голышом-то спать? — не удержался от язвительного замечания поручик, узрев в полутьме ее худосочные телеса.

Она встала как вкопанная. Обернувшись к нему, принялась бесстыдно почесывать живот.

— Так ведь жарко, милок. Я летом завсегда так сплю. Я не какая-нибудь там принцесса.

— Чеши, бабка, отсюда галопом! — взревел Ржевский. — Не доводи до греха! Я тебе не генерал Румянцев, враз салат из тебя сделаю.

Не успел он закрыть рта, как старуха прошмыгнула за порог. Только дверью хлопнула. Поручик усмехнулся и прилег поверх одеяла.

Внезапно дверь опять распахнулась.

— Уйди, окаянная! — рявкнул Ржевский, запустив в дверной проем подушкой. Но тут вспыхнул огонек, и в противоположном конце комнаты высветилось улыбающееся лицо мужчины средних лет, одетого в полицейский мундир.

Глава 17. Жертва любви

— Здравия желаю, господин поручик, — бодро произнес вошедший. — Прошу простить великодушно, если разбудил.

— Я не спал, — буркнул Ржевский. — С кем имею честь?

— Исправник, Степан Никанорович Крыщенко, к вашим услугам.

— Исправник? По части дымохода, что ли?

— Нет, по части сыска и расследования.

— Какого черта! Чем обязан?

Подойдя к стоявшему на тумбочке подсвечнику, исправник зажег свечу. С лица его не сходила мягкая улыбка. Подняв с пола подушку, он стряхнул с нее пыль и вернул Ржевскому.

— А чего это, господин поручик, у вас старухи голые по дому бегают?

— Прикажете им по небу летать?

— Шутим, ваше благородие, — понимающе заулыбался исправник, присаживаясь на стул рядом с кроватью. — Ну да я не за тем пришел. С графиней Шлёпенмухер были знакомы?

— Дуба, что ли, дала?

— При смерти. Так вы ее знали?

— Нет, я с ней не спал. — Ржевский подавил зевоту. — как я понимаю, графине теперь нужен чудило с кадилом. При чем здесь я?

— За попом дело не станет. Я спросить хотел.

— Ну?

— Это вы ее сегодня… того…

— Чего, чего?

— Топориком?

Ржевский подскочил на кровати.

— Да вы рехнулись! Как вас там?..

— Степан Никанорович.

— Да вы рехнулись, Никанорыч! Настоящий гусар никогда не променяет саблю на топор.

— То есть, иначе говоря, если бы вам пришла нужда убить графиню, вы…

— Зарубил бы ее саблей! — подхватил Ржевский. — И глазом бы не моргнул. Но расскажите толком, что случилось.

— Графиню Шлёпенмухер нашли сегодня без чувств в беседке возле ее дома, — по протокольному сухо заговорил исправник. — На лбу у нее имеется вмятина от обуха топора. А топор этот был найден здесь же, вбитым в ступеньку беседки.

— Небось, она сама об топор и долбанулась.

— Откуда вы знаете? — напрягся исправник.

— Но — но, любезный, не зарывайтесь.

— Вы, господин поручик, не серчайте. Я только по гражданским делам уполномочен. Вас, если что, под военный трибунал отдадут. А я просто так зашел, из любопытства.

— Я вас больше не задерживаю.

Ржевский вытянулся на постели, показывая всем своим видом, что собирается заснуть.

— Одну минуточку, господин поручик.

— Ну чего еще?

— Я почему на вас подумал: у графини вся беседка одной и той же надписью расписана. При помощи ножечка.

— Какой надписью?

— «Ржевский плюс Шлёпенмухер равняется лямур». Последнее слово было вырезано по-французски. Вас это не удивляет?

— Ну, если бы это слово было по-эфиопски…

— Я говорю о смысле фразы.

— Удивляться тут нечему. По мне у вас все бабы сохнут. Тут вам и Шлёпенмухер, и Шлёпенжукер, и Шлёпенклопен. И так далее, всех не упомнишь.

— Так-с, с графиней разобрались… — Исправник почесал в затылке. — А позвольте узнать, были ли вы знакомы с некоей Тамарой Мироновной Леденец?

— Кто такая? Опишите.

— Молодая девица…

— Эх, неужели все — таки утопилась! — воскликнул поручик.

— Вы проявляете поразительную осведомленность, — вкрадчиво заметил исправник.

— Куда мне до вас! Вы вот что, Никанорыч, хватит играть со мной в прятки. Я человек военный и лишних разговоров не терплю. Выкладывайте, что вам еще от меня надо и-катитесь к чертовой матери.

— Хорошо, я постараюсь покороче. У помещиков Леденец пропала дочь. Полагают, что утопилась. На берегу возле пруда, где она обычно гуляла, записочку нашли. Очень, надо заметить, любопытного содержания.

Глава 18. Тайна поэтессы Тамары

Исправник вытащил из кармана листок бумаги и, щуря глаза, прочел:

«Без Ржевского мне жизни нет.

Угасла я во цвете лет.

Прощайте все!

Меня найдете вы в пруде»

— Весьма хреновые стишки, — буркнул поручик.

— Я не разбираюсь в поэзии.

— А плавать вы умеете?

— Да, с детства за раками нырял. А почему вы спросили?

— Вы сегодня, часом, не ныряли?

— За раками-то? — растерялся исправник.

— За сраками! — не выдержал Ржевский. — Вы Тамару, эту рифмоплетку, черт бы ее побрал, выловили или нет?

— Нет.

— Кто же вам сказал, что она утопилась?

— А вот, — исправник потряс листком.

— Филькина грамота! А — а — пчхи! — Поручик зажал пальцами нос. — Держите эту бумажку от меня подальше. Я не переношу этих духов.

— Вы чего-то не договариваете, господин поручик…

Ржевский спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату.

— Не тяните кота за хвост! — Он поддал ногой табуретку, и она с грохотом пронеслась по комнате. — У меня терпение на исходе. Что вы желаете знать?

— Осмелюсь спросить, вы ее отымели-с?

— Ха! Если бы! Да я ее в глаза не видел. Она прислала мне через какого-то сопливого пацана записку. С дурацкими стихами и невозможным запахом. Обещала утопиться, если я не приду на рандеву. Но это же шантаж, Никанорыч. Вы представьте, насколько уменьшилось бы поголовье русских баб, если б каждая вздумала из — за меня топиться!

— Вот оно что, — проговорил исправник, подымаясь со стула. — Стало быть, шантаж.

Дверь отворилась. На пороге возникла Авдотья Ильинична. Она была по-прежнему голая и целомудренно прикрывалась подносом. На подносе дымилась чашка чая, стояло блюдо с пирожками и лежал большой огурец. Не обращая внимания на постороннего гостя, старушка глядела на Ржевского и улыбалась.

— Чаю, батюшка, вам принесла. Как просили, с соленым огурчиком.

— Мм… благодарю покорно, — ответил поручик, избегая на нее смотреть. — Поставьте на стол и ступайте.

— Если еще чего, вы, уж, скажите, не стесняйтесь, — суетливо забормотала она. — Все для вас сделаю. Всё!

Оставив поднос на столе,