Человек, который хотел понять все - Бенилов Евгений

вопросы... словом, не оставляют ни на минуту в покое! Чтобы защитить свое «я» от постороннего внимания, он стал агрессивен. С урками, конечно, Франц на рожон не лез, однако стал огрызаться на замечания старосты или Огузка. К последнему он испытывал физическое отвращение, и кончилось это дракой, после которой оба ходили с разукрашенными синяками физиономиями.

Лишь осознав психологическую причину своей агрессивности, Франц смог контролировать себя – и после драки с Огузком срывов у него не случалось.

В его характере произошли и другие изменения: он стал ленив и с удовольствием отлынивал от работы, мог с легкостью соврать или украсть. Может, ослабление моральных устоев явилось следствием усердной работы на теоретических... нет, кроме шуток, а? Он стал вставлять в свою речь ругательства, а чувство жалости притупилось у него почти до нуля. По своему собственному сравнению, Франц превратился в интернациональный вариант Ивана Денисовича из одноименной повести русского писателя Солженицына.

Минус разве что кротость солженицынского персонажа.

– Эй, Профессор!

– Чего тебе?

– Почему я тебя на Починке Инвентаря не видал?

– Иди хер, Огузок... надоел.

2. Происшествие

Новичка привели во время пятнадцатиминутного перерыва перед перекличкой, формально отведенного на прослушивание вечернего обращения Администрации. Громкоговорители принудительного вещания висели во всех комнатах, включая туалет, однако слушать заключенных никто не заставлял, и все разбредались кто куда: курящие шли в курилку, некурящие – болтали в центральном зале или спальной камере. Разговоры велись предельно бессмысленные («Эх, послали б нас завтра на папайю, вот бы накушались...»), так что Франц в общей беседе не участвовал. Деться ему, однако, было некуда, ибо внешняя дверь Потока запиралась сразу после вечерней прогулки.

Лишь только Чмон завел в тот вечер свой любимый рассказ об изнасиловании четырех малолетних девочек, внешняя дверь с лязгом отворилась. В камеру вошел новичок – толстый парень лет двадцати пяти с испуганным выражением на тупом лице; под мышкой он держал комплект постельного белья. «Здравствуйте», – боязливо сказал новичок. «Заткнись, гадина! – неприязненно отвечал Чмон. – Еще раз перебьешь – выдавлю глаз». Парень помертвел и в растерянности отошел в сторону. Франц наблюдал за ним издали: толстяк с жалким видом переминался у стены с ноги на ногу, потом робко отворил дверь и вошел в спальную камеру. Минуты через три, сам не понимая зачем, Франц последовал за ним. Новичок его, на самом деле, не интересовал: тупость и трусость были написаны на жирном лице парня заглавными буквами.

Когда Франц вошел в камеру, разборка шла уже на полную катушку: Чирей, держа левой рукой трепещущего толстяка за горло и прижимая к стене, правой размеренно бил по щекам: «А ну, снимай штаны, пидор! Снимай, тебе говорят...» – приговаривал он в такт пощечинам. Моджахед со скучающим лицом наблюдал за происходившим со своей койки, сапоги его валялись рядом – очевидно, урки взяли новичка в оборот в форсированном варианте. «Не хочу... пусти...» – хныкал толстяк. «Это почему же ты, козел, не хочешь? – орал Чирей. – Да я тебя сейчас!» Было видно, что парень держится из последних сил.

Как всегда в подобных случаях, вмешиваться не имело смысла: спасти новичка от печальной участи никто, кроме него самого, не мог... а вот неприятности для непрошенного спасителя могли выйти существенные. Да и не собирался Франц вмешиваться – не собирался до тех пор, пока не услышал собственный голос: «Пусти его, Чирей, чего пристал, дай человеку на новом месте оглядеться». Дернул же черт его за язык!... реакция на эти слова превзошла все мыслимые ожидания. Чирей отпустил новичка и резко повернулся к Францу, а Моджахед, путаясь в простыне, вскочил с койки: «Зачем, гад, не в свое дело лезешь? Убью!» Франц отскочил и огляделся: Дрона и Чмона в камере не было. Что ж, Чирея он не боялся: реальную угрозу представлял лишь Моджахед... а тот, запутавшись в простыне, проспотыкался метра два по направлению к Францу и упал на одно колено. «Потом все равно изобьют, – мелькнуло в голове Франца, – так хоть сейчас...» – и он с наслаждением, изо всех сил врезал ногой Моджахеду под подбородок.

Голова урки дернулась назад, глаза замутились; он опрокинулся на спину и замер.

Франц повернулся к Чирею. «Ты чего?... – залепетал тот и попятился назад. – Смотри, потом хуже будет... Дрон тебя с говном съест!» – «Ты до этого не доживешь, гнида», – сладким голосом отвечал Франц. Находившиеся в камере заключенные повскакали с коек и окружили их. «Эй, Коряга, Дрона позови!» – крикнул Чирей. «Стронешься, Коряга, с места – убью!» – не оборачиваясь, усмехнулся Франц. Урка допятился до стены... и вдруг с исказившимся лицом бросился вперед, пытаясь лягнуть Франца в пах. Тот отскочил в сторону и с оттяжкой двинул Чирея сбоку в челюсть; урка рухнул на четвереньки. Сладостный позыв прикончить врага ударил Францу в голову... он подскочил к копошившемуся на полу Чирею и врезал ему так же, как до этого Моджахеду, – ногой под подбородок. Подонок повалился набок и более не шевелился; на губах у него запузырилась кровь. Франц остановился и схватился рукой за спинку ближайшей койки; сердце его колотилось у горла, ноги подгибались. Остальные заключенные молча смотрели на него. Драка заняла секунд двадцать... что нужно делать теперь, Франц не понимал.

Но тут, спасая от необходимости принимать решение, в камеру вошел Алкаш: «Опять, с-сукины сыны, на перекличку опаздываете... – гаркнул он, – ...эге, что это у вас происходит?» Все попятились назад, и Франц остался один в проходе между койками, на равном расстоянии от лежавших на полу урок и трясущегося новичка на заднем плане. «Зачинщик кто? – заревел Алкаш. – Зачинщик кто, с-сволочи?»; в дверь за его спиной повалили остальные заключенные. Франц встретился глазами с Дроном, и это решило дело. «Я зачинщик, господин