Штурмовой отряд. Битва за Берлин - Олег Таругин

Наконец впереди забрезжил свет, означавший, что они добрались до следующей станции, и спецназовцы некоторое время наблюдали, отключив фонари и затаившись вдоль стен. Впрочем, рассмотреть, что творится впереди, возможности не было – туннель впереди слегка подворачивал. Пришлось снова высылать разведку. Вернулись бойцы быстро, не прошло и десяти минут.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил подполковник, отпихнув плечом настырного Барсукова, пытавшегося подобраться поближе. – Только коротко?

– Тут, как в том старом анекдоте, есть две новости, хорошая и…

– Давай с хорошей, – не дослушав подчиненного, перебил Трешников.

– Хорошая, командир, в том, что мирняка впереди нет, только фрицы, причем все при оружии.

– Плохая? – уже примерно догадываясь, что именно услышит, буркнул подполковник.

– А плохая – фрицев там просто до фигищи. Рыл около ста, ну, плюс-минус, разумеется. В основном «электрики»[15], но есть и обычные армейцы. Потрепанные все какие-то, видимо, после боев отсиживаются. Еще ящиков до хрена, то ли оружие, то ли боеприпасы, то ли еще что. Большинство валяются, кто где упал, может, дрыхнут, может, просто отдыхают. Да и вот еще что – со светом у них там плоховато, горит пара ламп, видать, от генератора запитаны, а по углам станции темень, подобраться легко можно. Охранения практически нет, так, шарятся по перрону несколько хмырей с автоматами, если нужно, снимем за пару секунд.

– Все?

– А что, мало? Ну то есть так точно, все.

– Мимо пройти можно? По путям, в смысле? Перрон-то достаточно высокий, не на рельсах же фрицы сидят.

Поразмыслив пару секунд, капитан Петрушин пожал плечами:

– Было б нас поменьше, да без брони, тогда да. А так? Сложно сказать. Там, на самом въезде на станцию, еще и мотодрезина с платформой на рельсах стоит, а ее по одному вдоль стеночки обходить придется, места-то немного.

– Что за дрезина? – заинтересовался Трешников.

– Да такой вагончик на колесах, внутри бензиновый мотор да сидушки. На ней, видать, раньше какие-нибудь местные ремонтники катались, а потом фрицы для военных нужд прихватили.

– Так, может, и нам покататься? – задумчиво пробормотал подполковник. – Как думаешь, Вадик, есть шанс эту лайбу по-тихому захватить да завести?

– Кто ж знает, может, и есть… – задумался спецназовец. – Стоит она удобно, почти у самого въезда на станцию, так что потихоньку внутрь забраться можно. Только все мы там никак не поместимся, особенно в броне, кому-то придется на платформе кататься. Но вот как движок запустить? И как на это фрицы отреагируют?

– Неужели с движком не справишься?

– А я знаю? Это ж такой хлам из прошлого, что… – Петрушин неожиданно округлил глаза, глядя куда-то за плечо Трешникова. – Прости, командир, вырвалось. Собственно, я в том смысле, что иди знай, когда фрицы этот движок выпустили, может, и вовсе до Первой мировой.

Подполковник медленно обернулся. В метре за его спиной стоял Родченко, с интересом прислушивающийся к разговору.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

– Валяй, капитан, – буркнул тот, внезапно решив, что в принципе Петрушин ни в чем и не виноват. Сейчас, когда они уже под землей, не имеет особого смысла и дальше скрывать от Родченко их происхождение – ну, узнает, что они из будущего, и что? Пристрелить попытается? Или с ума сойдет? Ой, вряд ли, причем сразу по обоим пунктам. Не та натура у прошедшего войну капитана, чтобы глупости делать. Скорее, думать начнет, одно с другим в башке складывать и анализировать. Вот только что-то в его взгляде подполковника откровенно смутило – неужели заметил-таки оговорку Петрушина насчет «хлама из прошлого»? А ведь вполне мог заметить, мог! Ну да и хрен с ней…

– Товарищ подполковник, разрешите, я сам к этой дрезине схожу? Понимаете, я перед войной на железной дороге работал, так у нас там тоже мотодрезины имелись. А до того – грузовик на автобазе водил, в моторах разбираюсь. Заведу, честное слово, заведу! Вот только, как бы фрицев отвлечь?..

– А чего их отвлекать? – принял решение Трешников. – Пусть помогают, коль сами не справимся, мы ж вроде группа особого назначения ихнего оберкомандования? Валяй, Василий Иваныч, разрешаю. Вот только пусть с тобой мой капитан прогуляется, кстати, знакомься, его Вадиком мамка с папкой назвали, – он кивнул на подмигнувшего в ответ Петрушина.

– Не доверяете, значит? – мрачно спросил Родченко, набычившись.

– Вполне доверяю, капитан. Вот только прикрывать тебя кто-то должен, а? Да и немецкого ты, как я понимаю, не знаешь? В том-то и дело, а Вадим шпрехает, что тот Геббельс. Да и вообще, не огнеметчика ж твоего посылать? Вот, кстати, насчет огнеметчика – если наш план медным тазом накроется, пусть будет готов по перрону пару-тройку раз шарахнуть, подобного фрицы уж точно не ожидают. Ленивый, – обернулся он к майору, – заодно и пулемет трофейный к бою приготовьте. Если что, лупите на расплав ствола, и из «МГ», и из личного оружия, тогда точно прорвемся. Идем все вместе, Родченко с Петрушиным – первыми, дистанция тридцать метров. Лезете внутрь таратайки, и разбираетесь с движком, остальные грузятся следом. Впереди идут те, у кого на касках фрицевские чехлы и накидки на плечах, трофейное оружие держать на виду. Фаустпатроны не применять, на таком расстоянии все одно не взведутся. Восьмой, Серега, тебе отдельное задание, когда станем грузиться, пробегись вдоль платформы, пошукай телефонные провода, как найдешь, режь и забирай с собой. Всем все ясно? Работаем…

Добравшись до кормы мотодрезины, капитан Родченко замер, прижавшись к шершавой железобетонной стене туннеля, плавно закруглявшейся в нескольких метрах над головой. Трофейный автомат негромко лязгнул, скользнув по бетону, и капитан торопливо придержал его рукой. В метро – как и вообще под землей – он оказался впервые в жизни, и ощущение нависших над головой десятков тонн железобетона и земли неприятно давило на психику. Впрочем, он бы лучше умер, чем рассказал хоть кому-либо о своих ощущениях. Советский офицер, штурмовик – и испугался! Глупости какие.

Дрезина оказалась установленным на две колесные пары облегченного типа оранжевым вагончиком с немецким орлом и надписью «U-Bahn Berlin» на исцарапанных, с кое-где облезшей краской бортах. Ниже располагалась надпись поменьше «Reparaturwerkstatt», однако, что это означает, не знающий немецкого капитан не понял. Внутрь вела небольшая дверца с вертикальными, словно в пассажирском железнодорожном вагоне, поручнями по сторонам и широкой ступенькой. С каждого борта имелось по четыре окна с давным-давно не мытыми стеклами, мутными от пыли и мазутных разводов. К мотодрезине была прицеплена небольшая двухосная бортовая платформа, заваленная запасными шпалами, обрезками рельсов, стяжками, шанцевым инструментом и прочим ремонтным хламом.

Рядом остановился капитан Петрушин; расположенный пониже среза диковинной каски прибор светился едва заметным мягким зеленоватым светом. Родченко уже давно догадался, что эти штуковины позволяют странным союзникам беспрепятственно видеть в темноте – о чем-то подобном им рассказывал особист, предупреждавший, что при обнаружении у фрицев аналогичных приборов их следует со всеми предосторожностями демонтировать и сдать командованию. Почему «демонтировать»? Да потому, что стояли они исключительно на новейших модификациях немецких танков типа «Пантера» и весили хрен знает сколько килограммов! А у бойцов товарища подполковника «ночегляды», как обозвал их про себя капитан, имелись поголовно и весили совсем немного! Вот и думай, капитан, кто они такие – то ли и на самом деле совершенно секретная группа ОСНАЗа, то ли… на этом месте фантазия капитана заканчивалась, не позволяя строить никаких предположений, хоть брошенная товарищем Петрушиным фраза насчет «хлама из прошлого» и запала в память. В том, что они никакие не диверсанты и предатели, он убедился еще во время штурма опорной точки – повоевавший человек боевого брата насквозь видит. И эти ребята, пусть и облаченные в странную, немыслимую для него экипировку, и вооруженные незнакомым оружием, определенно были своими. Да и разговаривали они тоже, как свои, русские – некоторые матерные словечки, правда, были ему незнакомы, но это ж не повод подозревать боевого товарища в предательстве? В конце концов, в родной Вологде тоже свои загибы имелись, порой и поядреней тех, что довелось услышать сегодня…

– Слушай, капитан, – обратился к нему Петрушин, сдвинув отключенный «ночегляд» на каску. – Давай так, ты лезь в эту таратайку, и с движком разбирайся, а я посторожу. Только смотри не запусти его сдуру, а то всех фрицев на ноги поднимем. Добро? И вот еще что, держи фонарик. Включается вот так, видишь кнопку? Только ладонью прикрывай, он довольно яркий, издалека заметно. И в окнах особо не маячь, пригибайся.

– Добро, – забрав у капитана небольшой, не длиннее ладони, цилиндрик фонарика и закинув за спину автомат, Родченко обошел дрезину со стороны, противоположной перрону стены. Привстав на ступеньку, через распахнутую дверцу заглянул в темный салон. Похоже, никого, а то не хватает только наткнуться на дрыхнущего внутри фрица. Придерживаясь за поручень, капитан осторожно забрался внутрь, тут же пригнувшись, чтобы его нельзя было заметить через окна, и осмотрелся. По центру вагончика располагался кожух двигателя, вдоль бортов – жесткие деревянные лавки, впереди – пост машиниста. Под лавками какие-то ящики, судя по виду, с инструментами и мелкими запчастями, прямо на полу навалены костыли и рельсовые стяжки, мощный домкрат, несколько ломов и кувалд. «Ремонтники, видать, на нем раньше разъезжали, – решил капитан, осторожно пробираясь к окну. – Работали, путя чинили, чтобы, значит, поезда по расписанию ходили да люди на работу не опаздывали, а потом в фашисты подались, воевать захотели. А еще, понимаешь, рабочий класс!».