Покрашенный дом - Джон Гришэм

Миссис Докери вырастила двоих сыновей, ни один из которых ничем особым не отличился, однако у них обоих хватило ума сбежать с хлопковых плантаций. Один жил в Мемфисе, другой уехал на Запад, куда точно — неизвестно.

У нее были еще какие-то родственники, разбросанные по северо-востоку Арканзаса, и, в частности, один дальний кузен, который жил в Парагулде, в двадцати милях от нас. Очень дальний родственник, если верить Паппи, который к тому же не любил миссис Докери. А у этого кузена из Парагулда был сын, который тоже сражался в Корее.

Когда на молитвах в церкви упоминали имя Рики, всякий раз возникала неловкая ситуация, потому что миссис Докери тут же выскакивала вперед, чтобы напомнить всей конгрегации, что и ее родственник участвует в войне. И еще она вечно загоняла в угол Бабку и начинала мрачно нашептывать ей, какая это тяжкая ноша — ждать новостей с фронта. Паппи никогда и ни с кем о войне не говорил, а однажды он даже отчитал миссис Докери после одной из ее первых попыток выразить ему свое сочувствие. В своей семье мы просто старались избегать упоминаний о том, что происходит в Корее, по крайней мере на людях.

Несколько месяцев назад после ее очередного выступления в попытке добиться сочувствия кто-то из прихожан спросил у миссис Докери, есть ли у нее фото племянника. Мы всей общиной так много молились за него в церкви, и прихожане хотели увидеть его изображение. И она оказалась в страшно унизительном положении, поскольку фото у нее не было.

Когда он отправлялся морем в Корею, его звали Джимми Нэнс и он был племянником четвероюродного брата миссис Докери — «очень близкий родственник», как она его называла. Со временем он превратился в Тимми Нэнса и стал не просто племянником, а настоящим кузеном, двоюродным или троюродным братом. Нам никак не удавалось точно установить степень их родства. И хотя она предпочитала называть его Тимми, иногда в разговоре вдруг проскальзывало имя Джимми.

Однако каким бы ни было его подлинное имя, он погиб. Эту новость нам сообщили в церкви, еще до того, как мы успели добраться до своего грузовичка.

Миссис Докери сидела в зале для общих собраний в окружении наших дам, матерей тех, кто посещал ее класс в воскресной школе, и все они стенали и голосили. Я стоял в отдалении и смотрел, а Бабка и мама ждали своей очереди, чтобы выразить ей свое сочувствие и ободрить ее. Мне было действительно жалко миссис Докери. Каким бы дальним ни был этот ее родственник, горе ее было неподдельным.

Подробности обсуждались только шепотом: он вел джип, вез своего командира, и они нарвались на мину. Тело доставят домой не раньше чем через два месяца, а может, и никогда. Ему было двадцать лет, и у него была молодая жена, которая жила в Кеннетте, штат Миссури.

Пока шел весь этот разговор, вошел преподобный Эйкерс. Он сел рядом с миссис Докери, взял ее за руку, и они стали молиться вместе — тихо, долго и усердно. В зале собралась вся конгрегация, все смотрели на нее и ждали своей очереди выразить ей свои соболезнования.

Через несколько минут я заметил, что Паппи тихонько выскользнул за дверь.

Значит, вот как оно будет выглядеть, подумал я, если оправдаются наши худшие предположения: нам сообщат с другого конца света, что он погиб. И потом вокруг нас соберутся друзья и знакомые, и все будут плакать.

У меня вдруг запершило в горле, в глазах уже закипали слезы. Но я сказал себе: «С нами такого случиться не может. Рики там джип не водит, а если бы даже и водил, у него хватило бы ума не наезжать на мину. Конечно же, он вернется домой!»

Я вовсе не хотел, чтобы кто-то увидел, как я плачу, поэтому я выскочил из церкви — и увидел, что Паппи залезает в наш грузовик. Я присоединился к нему. Мы долго сидели в кабине и глазели сквозь лобовое стекло. Потом, не сказав ни слова, он завел мотор, и мы тронулись.

Мы проехали мимо хлопкоочистительного джина. Хотя по утрам в воскресенье там было тихо, любой фермер хотел бы, чтобы все его машины ревели и грохотали. Они же работали всего три месяца в году.

Мы выехали за город и поехали куда глаза глядят; я, во всяком случае, не знал, куда мы направляемся. Паппи выбирал боковые дороги, пыльные грейдеры, где с каждой стороны, всего в паре футов от обочины, начинались сплошные заросли хлопчатника.

Первыми словами, которые он произнес, были: «А вот тут живут Сиско». Он указал кивком налево, не желая снимать руку с руля. В отдалении, едва видимый посреди акров и акров хлопка, стоял типичный дом издольщика. Ржавая крыша из оцинкованного железа просела, веранда покосилась, двор грязный, посевы хлопчатника подступают к веревкам для сушки белья. Вокруг никого не видно, что только к лучшему. Хорошо зная Паппи, можно было предположить, что ему вполне может взбрести в голову подъехать к дому и устроить свару.

Мы продолжали медленно ехать вдоль бесконечных и однообразных хлопковых полей. Я сейчас прогуливал занятия в воскресной школе — вот ведь здорово мне повезло, даже не верится! Маме это не понравится, но она не станет ругаться с Паппи. Она ведь сама мне говорила, что Паппи и Бабка всегда кидаются ко мне, когда больше всего беспокоятся о Рики.

Потом мы заметили какое-то движение в поле и замедлили ход, почти остановились. «Это ферма Эмбри, — сказал Паппи, кивнув в ту сторону. — Мексиканцев видишь?» Я потянулся, привстал и наконец увидел их — четыре или пять соломенных шляп в море белого; они низко пригнулись, видимо, услышали нас и решили спрятаться.

— Они и в воскресенье собирают? — спросил я.

— Ага.

Мы прибавили скорость, и скоро они пропали из виду.

— Что будем делать? — спросил я, как будто здесь был нарушен закон.

— А ничего. Это личное дело Эмбри.

Мистер Эмбри был членом нашей церковной общины. И я не мог себе представить, что он дозволяет работать на своем поле и в воскресенье.

— Как думаешь, он об этом знает? — спросил я.

— Может, и не знает. Думаю, мексиканцам было нетрудно выбраться в поле после того, как он поехал в церковь, — сказал Паппи без особого убеждения.

— Но они же не могут взвесить собранный хлопок, — заметил я.

Паппи улыбнулся.

— Да уж, надо думать, — сказал он.

Вот так было установлено, что мистер Эмбри разрешает своим мексиканцам собирать хлопок по воскресеньям. Слухи об этом ходили каждую осень, но я не мог себе представить, что такой образцовый дьякон, как мистер Эмбри, замешан в столь отвратительном грехе. Я был шокирован; Паппи — нет.

Бедные, бедные мексиканцы! Привозят их сюда, как скот, заставляют вкалывать как проклятых, да еще отбирают у них единственный день отдыха, пока владелец плантации прячется в церкви!

— Давай-ка не будем никому рассказывать об этом, — сказал Паппи, довольный, что ему удалось подтвердить очередной слух.

Так. Вот вам и еще один секрет.

Еще подходя к церкви, мы услышали, что вся наша конгрегация поет. Я еще никогда не оказывался вне церкви, когда мне было положено быть внутри. «На десять минут опоздали», — пробормотал Паппи себе под нос, открывая дверь. Все стояли и пели, так что нам удалось проскользнуть на свое место, не вызвав переполоха. Я посмотрел на родителей, но они не обращали на меня внимания. Когда псалом закончился, все сели и я обнаружил, что уютно сижу между дедом и Бабкой. Рики, может быть, сейчас в опасности, но уж меня-то есть кому защитить.

Преподобный Эйкерс прекрасно понимал, что ему следует избегать упоминаний о войне и смерти. Но начал проповедь с торжественного объявления о смерти Тимми Нэнса, о чем все уже знали. Миссис Докери уже увели домой — отлежаться. Ученики из ее класса в воскресной школе строили планы, как ее утешить. Брат Эйкерс заявил, что пришло время всей конгрегации сплотиться и помочь одной из своих.

Это будет поистине звездный час для миссис Докери, все это отлично понимали.

Если бы брат Эйкерс продолжил говорить о войне, ему бы пришлось после службы объясняться с Паппи, так что он вернулся к заранее приготовленному тексту проповеди. Мы, баптисты, очень гордимся тем, что посылаем миссионеров по всему миру, и сейчас все наши единоверцы как раз разворачивали мощную кампанию по сбору средств для их поддержки. Вот об этом и говорил брат Эйкерс — о сборе денег, чтобы мы могли направлять больше наших людей в такие места, как Индия, Корея, Африка и Китай. Иисус учил нас любви ко всем людям и всем народам, невзирая на их различия. И именно нам, баптистам, предстояло обратить остальные страны мира в истинную веру.

Я же решил, что не пожертвую и лишнего дайма.

Меня с детства приучили жертвовать одну десятую всех своих доходов на церковь, и я выполнял это, но с неудовольствием. О пожертвованиях говорилось и в Писании, так что спорить тут бесполезно. Но брат Эйкерс говорил о сборе еще больших сумм, сверх и помимо обычных, о дополнительных пожертвованиях, и вот тут ему крупно не повезло — там, где это касалось меня. Я вовсе не желал, чтобы мои деньги послали в Корею. И был уверен, что остальные Чандлеры тоже не желают такого. А может быть, и вся наша община.