Всегда тринадцать - Александр Бартэн

В антракте, отправившись в зал, с особой вкрадчивостью стал обхаживать жену Костюченко. И даже признался восторженным тоном:

— Вы представить себе не можете, Ольга Кирилловна, до чего расположен я к вашему супругу. Александр Афанасьевич во всем для меня образец, пример. Ни в чем не жалеет себя для работы!

— Это-то верно, — вздохнула она и попросила: — Вы хоть сегодня не задерживайте, отпустите его пораньше.

— Ну конечно же. Понимаю. Последнее время почти не уходил из цирка. Соскучились?

— Сегодня у Александра Афанасьевича день рождения, — объяснила Ольга Кирилловна. — Вообще-то мы решили отпраздновать позднее: не до того сейчас и дети в отъезде. А все же хоть остаток вечера хочется вместе побыть!

— Минуты лишней не задержу, — пообещал Станишевский.

После конца представления, шагая вслед за Костюченко по закулисному коридору, соблюдая при этом почтительный интервал, Станишевский всячески старался вернуть себе расположенность директора. Похвалился, что во время представления никаких происшествии в зале замечено не было, что рецензент из газеты, как видно, остался доволен программой: почти не делал заметок.

— Между прочим, Александр Афанасьевич, пора вам и об отдыхе подумать. Артистов поздравили и ни о чем не беспокойтесь больше. Положитесь на меня.

Костюченко после некоторого колебания согласился. Но при этом сурово предупредил:

— Завтра с утра зайдите ко мне. Побеседовать надо. Станишевский не стал уточнять, какого рода предстоит беседа, лишь голову склонил покорно.

Пройдя через зал — опустевший, погруженный в полумрак, — директор цирка вышел в вестибюль. Здесь тоже было темновато. Билетерши, сбившись в углу, пересчитывали выручку от продажи программок.

— Домой отпускаете? — шутливо обратился к ним Костюченко.

— А чем же, товарищ директор, вы хуже других? — бойко откликнулась самая молодая и отодвинула дверной засов. — Покойной вам ночи!

Шагнув в плотный уличный мрак (фонари перед цирком были уже погашены), Костюченко сокрушенно подумал о том, что за весь этот вечер не уделил жене ни малейшего внимания. «Нехорошо! От рук отбился!»

И вдруг услыхал негромкое:

— Саша!

Это была жена. Она терпеливо дожидалась.

— Олюшка? И не надеялся я! Она сказала:

— Идем скорей! Тебе надо отдохнуть! Двинулись в сторону от цирка. Но и теперь, когда остался он позади, связанные с ним заботы не сразу отпустили. Перебирая их в памяти, Костюченко вспомнил о Станишевском: «Ишь грязь какую затевал. На случай непредвиденных расходов, Видно, при Князькове сходило с рук!»

— Что же ты, Саша, молчишь? — напомнила о себе Ольга Кирилловна. — Между прочим, утром — ты еще спал — звонили Фирсовы. Обижаются, что позабыли мы их. Я обещала зайти.

— И я. Я тоже зайду, — поспешил заверить Костюченко. — Теперь-то время у меня найдется.

С подполковником Фирсовым и его семьей он познакомился еще в первые послевоенные годы. Вместе служили в одном из южных округов, почти одновременно сюда, на Урал, получили перевод. Не только с Фирсовым, но и со многими другими недавними своими однополчанами Костюченко, со времени циркового директорства, встречался редко. И не потому, что испытывал какую-либо неловкость. Новые дела навалились выше головы.

— Теперь-то обязательно навестим, — вторично пообещал Костюченко. — А как тебе, Оля, программа понравилась?

— Все-то ты о цирке, — упрекнула она, но тут же добавила: — Я с интересом смотрела.

— То-то же! Согласись, программа сильная. Тропинин нынче смотрел. Тоже считает, что сильная.

Вечер был поздним, а потому и тихим. К тому же суббота. В такие вечера заводские зарева ослабевают. Отчетливо мерцает звездная высь. Вид этих звезд, привольно раскинувшихся по небу, переменил ход мыслей Костюченко: они сделались замедленными, более спокойными. Когда же, переступив домашний порог, увидел вокруг себя неизменную, устоявшуюся обстановку — и впрямь почувствовал себя так, точно воротился из какого-то многотрудного, затянувшегося пути.

С тех пор как дочь и сын уехали, Ольга Кирилловна накрывала на стол на кухне: для двоих там вполне хватало места. В этот же вечер изменила обыкновению, и Костюченко обнаружил стол, накрытый в комнате, а перед своим прибором цветы.

— Ух ты! По какому случаю?

— Саша! — с легким укором сказала Ольга Кирилловна, и он сконфуженно хлопнул себя по лбу:

— Поверишь ли, совсем забыл. Из-за меня?

— День твоего рождения, — подтвердила Ольга Кирилловна. — Мы с тобой условились отложить праздник. И все же мне захотелось, чтобы хоть так, хоть по-скромному.

Сама налила вино и предложила тост:

— Чтоб тебе хорошо было, Саша!

— Правильно, Оля, — чокнулся он. — Другими словами — интересно. Мне, когда интересно, — всегда хорошо!

Обычно неприхотливый в пище, едва замечающий, что стоит на столе, — в этот вечер, за этим нежданно праздничным ужином, Костюченко с жадностью набросился на еду, все казалось ему удивительно вкусным, все расхваливал и даже графинчик до дна осушил. Ольге Кирилловне вспомнились прежние армейские времена. Возвращаясь домой после многодневных лагерных учений, Костюченко, так же как и сейчас, продолжал сохранять до конца неизрасходованную, беспокойно теснящуюся в нем энергию. В таких случаях он позволял себе выпить больше обычного, но не хмелел, лишь краска отчетливее проступала на обветренном лице.

— Спасибо, Оля. Как говорится: не знал, не ведал!

Встав из-за стола, прошли в соседнюю, детскую комнату.

Она была перегорожена ширмами: по одну сторону владения дочери, по другую — сына. У Нины, у дочери, каждый предмет знал свое место, везде царил порядок — и на книжной этажерке, и на туалетном столике. Оно и понятно: взрослая девушка, студентка. Не то у Владика. На его половине висела разлапистая модель неоконченного планера. Стол был завален кусками жести и фанеры, мотками проволоки, шурупами и гайками. Тут же залатанная футбольная камера. Групповой портрет космонавтов. Карта обоих полушарий, на которой чернильным карандашом проложены были пути к самым отдаленным океанским островам.

— От детей нынче были письма? — справился Костюченко.

— Целых два, — сообщила Ольга Кирилловна и показала письма.

Нина день за днем описывала свой туристский поход: дорожные события, природу, впечатления. Все бы хорошо, но досаждали частые дожди. А вот Владик — тот безоговорочно всем был доволен: и пионерским лагерем, и вылазками в лес, и торжественным костром.

— B тебя, — улыбнулась Ольга Кирилловна. — Не припомню случая, чтобы хоть на что-нибудь пожаловался.

Если в этих словах и проглянула иголочка, то самая малая, незлобивая. Даже не иголочка, а лишь нехитрая попытка вызвать мужа на откровенность. Костюченко так и понял:

— Верно, Олюшка. В меня мальчишка.

Тогда-то Ольга Кирилловна и спросила напрямик:

— А сейчас как обстоят у тебя дела, Саша? По-прежнему в своей жизни всем доволен?

То ли стены детской комнаты обладали таким свойством, то ли поздний час и отрешенность от служебных забот располагали к полной откровенности — Костюченко на этот раз отнекиваться не стал. Наоборот, утвердительно наклонил голову:

— Меня нынче вечером примерно об этом же спрашивал Тропинин: не обижаюсь ли, мол, на нынешнюю свою жизнь? Что ответил ему? Что, разумеется, пока мне еще трудно. Трудно, но интересно. Понимаешь, штука какая. С каждым днем мне все интереснее!

Он сказал «понимаешь», но по выражению лица жены догадался, что не поняла она и нуждается в более подробном объяснении.

— Ладно, Оля, попробую высказать. Не знаю, как тебе, а мне даже само слово «цирк» в детстве казалось сказочным, самым наипрекрасным. Награды лучшей не знал, как отцовское разрешение — в цирк сходить. Позднее, когда подрос, посещать приходилось, конечно, реже, урывками. Однако если удавалось — каждый раз выходил из цирка с таким чувством, будто подарок уношу, будто зарядку получил бодрящую. А на фронте? Помню, к нам на передовую бригада цирковая приехала. Радости было у солдат! Побольше, чем если бы лишнюю пайку табака или какое другое лакомство получили. Цирковое искусство, Оля, приносит большую радость!

— Ну, хорошо. Предположим, — перебила она. — Но чтобы испытать все это — разве недостаточно оставаться зрителем?

— Имеешь в виду мое директорство? — усмехнулся Костюченко. — Действительно, прежде такое мне и во сне не снилось. Но уж раз взялся. — Резко поднявшись — до того сидел на диванчике, — прошелся по комнате и даже ширмы в сторону отодвинул. Затем, вернувшись, остановился перед женой. — Я, между прочим, поинтересовался, как в Большой Советской Энциклопедии определяется слово «цирк». Оказывается, двояко. Во-первых, здание определенной формы, а во-вторых, особый вид искусства. Ну, а я бы лично добавил еще одно определение. Верно, что и здание и что вид искусства. А еще — предприятие!