Всегда тринадцать - Александр Бартэн

Без малого две тысячи мест в зрительном зале Горноуральского цирка. Без малого две тысячи лиц обращены к манежу, и каждое точно светлое зеркальце, попеременно отражающее и одобрение, и удивление, и радость, и восторг.

Только убежали Лузановы — появился Васютин со своей невероятной Пулей.

Петряков (здороваясь с коверным). Что это у вас на голове, Василий Васильевич?

Васютин (жеманясь). Ах, какой вы недогадливый! Это же меховая шляпка моднейшего фасона!

Пуля при этих словах прыгала с головы коверного, и он устремлялся за ней:

— Держи! Лови! Шляпа убежала!

Только зритель успел отхохотаться — на манеж вышла Варвара Степановна Столбовая. По утрам в цирке видели ее пожилой, седовласой, в самом затрапезном виде. Не то сейчас. Величественной королевой прошла вперед Столбовая: парик рыжеватого отлива, фигурный гребень в высокой прическе, платье-кринолин из затканной золотом парчи. Почтительно поклонился Петряков артистке.

Вышла и подняла руки, унизанные браслетами. Со всех сторон начали слетаться птицы: попугаи — самых жгучих тропических окрасок, голуби — дымчатые, розоватые, нежной голубизны. Исполняя волю своей повелительницы, птицы ходили по жердочке, качались на миниатюрных качелях, стреляли из такой же игрушечной пушечки. Некоторые из попугаев к тому же разговаривали, и вполне отчетливо. В финале общая птичья карусель.

И снова Васютин. На этот раз он усаживался посреди манежа.

Петряков (очень строго). Извольте, Василий Васильевич, освободить манеж.

Васютин. Не могу! Не мешайте! Я высиживаю птенчика!

Петряков. Что за глупости! Сейчас же уходите!

Он подымал коверного за шиворот. Тогда и впрямь все видели большое яйцо. Оно распадалось — и из него выскакивала все та же Пуля и мчалась за кулисы под хохот зала и вопли Васютина.

Третьим в программе стоял жонглер Адриан Торопов. В костюме легчайшего шелка, сам легкий в малейшем движении, он выбегал, и разом взлетали мячи над его головой. Их было много — и самых маленьких, теннисного размера, и больших, настолько больших, что едва умещались в широко распахнутых руках. Каждый из этих мячей казался заколдованным, привороженным, безотказно связанным с жонглером. Могли ли догадаться зрители, как стосковался молодой артист по своим мячам. Только окончил училище — подошел срок службы в армии. Лишь недавно вернулся Торопов на манеж.

Был среди зрителей один, с особым вниманием следивший за каждым движением жонглера. Этим зрителем был Игорь Валентинович Рузаев — маститый артист городского драмтеатра, неизменный посетитель цирковых премьер.

«Оно великолепно, искусство цирка, — размышлял Рузаев. — Оно покоряет безупречной собранностью, отрицанием малейшей приблизительности. Да и откуда ей быть? В цирке невозможно что-либо делать вполсилы, вполдыхания. Если бы и мы, в театре у себя, всегда так умели!»

Невдалеке от Рузаева сидел Никандров и тоже радостно следил за темповым, сложным по трюкам выступлением Торопова. Иное почувствовал он, когда появились эквилибристы Лидия и Павел Никольские.

Праздничный свет прожекторов, блеск нарядных костюмов, эффектный вид лестницы, сверкающей никелированными перекладинами, — все это внешне шло на пользу номеру. Однако в основе своей выиграть от этого он не мог.

Трюки, исполнявшиеся Никольскими, были сложны. Но вот беда: в номере начисто отсутствовала та легкость, то изящество, что превращает труд в искусство, дает возможность наслаждаться чистым результатом мастерства. Если зрители и проводили Никольских аплодисментами, то не столько обрадованные их работой, сколько тем, что она благополучно завершилась и позади осталась тягостная напряженность. Против этого номера Никандров на полях программки поставил вопросительный знак.

Еще одна категория зрителей находилась в зале: «свои», то есть родственники артистов или же сами артисты, уже отработавшие на манеже и потому имеющие возможность поглядеть выступление своих товарищей. Этим зрителям разрешалось стоять в боковых дверях, позади пожарника.

Здесь стояла Римма Васютина с одной из своих сестренок (вторую оставила на попечение квартирной хозяйки). С ней рядом Гриша Сагайдачный. Не в пример недавнему, он вел себя миролюбиво, ни разу за весь вечер не задел Римму. Тут же находились дети Никольских: двенадцатилетний Алик и Вавочка — совсем уже барышня, перешла в последний класс. С ними вместе программу смотрела бабка Прасковья Васильевна, мать Лидии Никольской. Однако всех внимательнее за происходящим на манеже следил Евгений Жариков. Зная, что вскоре и ему предстоит участвовать в представлении, он старался ничего не упустить и с особым пристрастием следил за Васютиным. Как видно, не все его репризы приходились по вкусу Жарикову: иногда он раздраженно ерошил свои соломенные вихры.

— Лауреаты международного конкурса! Виктория и Геннадий Багреевы! — возвестил Петряков.

Первой под купол поднялась Виктория — по отвесно спущенному канату, подтягиваясь на руках. За ней Геннадий. «Ну, а теперь как? Неужто позволят себе самовольство?»— обеспокоенно подумал Петряков. Нет, гимнасты уговор не нарушили. Наклонясь над перекладиной рамки, Виктория улыбчиво оглядела зал, лежавший глубоко внизу, а Геннадий тем "временем незаметно пристегнул к ее пояску предохранительный тросик. Затем, запрокинувшись вниз головой, опершись ногами в край рамки, он крикнул: «Ап!» — и Виктория послушно скользнула, оторвалась от рамки, руки в руки — совершила размах, в мгновенном сальто разъединилась с партнером и тут же, опять придя в его сильные, точные руки, взметнулась назад на перекладину.

Красив был номер. Стройные тела гимнастов казались невесомыми, трюки исполнялись не только в отличном темпе, но и с той куражностью, что особенно подкупает зрителей. Любовался номером и Никандров. При этом вдруг поймал себя на том, будто видится ему под куполом Жанна. Будто это она стоит в голубоватой, высвеченной прожекторами высоте, готовясь совершить очередной головокружительный трюк.

Превосходно работали Багреевы. Один за другим следовали и ординарные, и двойные обрывы, сальто-мортале — все разнообразие воздушной работы. И вот, наконец, отстегнув от пояса тросик, Виктория заняла позицию для финального штрабата, Геннадий закрепил у нее на лодыжках хитроумно свернутые веревки, Виктория кинулась вниз головой, и веревки, распускаясь до отказа, в считанных метрах от поверхности манежа прервали прыжок.

Зал восторженно встретил этот трюк. И только на самой задней скамье, словно с трудом удерживаясь от вопля, немолодая женщина судорожно зажала ладонью рот. «Что с вами? Плохо вам?» — участливо наклонился сосед. Надежда Зуева лишь качнула головой.

Вниз спустились Багреевы. Зал встретил их овацией, и долго она не могла иссякнуть. «Подумаешь! — пренебрежительно усмехнулся Вершинин (вместе с женой он стоял у форганга, дожидаясь выхода). — Смешно! Чего они там беснуются? Чистенький номерок, не больше!» Жена ни возражать, ни поддакивать не стала — она давно пришла к выводу, что лучше не связываться с супругом. Наконец зал отпустил Багреевых; накинув поверх трико халаты, они направились к себе в гардеробную, и тогда, как по команде изобразив улыбку, Вершинины шагнули в светлую прорезь приоткрывшегося занавеса.

Они играли на многих инструментах — на ксилофоне, электрогитаре, на саксофонах, будильниках, гармошках-пикколо. Играли будто бы и грамотно, но с такой же скучной заученностью, какой отличалась дежурная их улыбка. Да и репертуар никак не радовал: давно примелькавшиеся мотивы. Еще один вопросительный знак поставил Никандров на полях программки.

Снисходительнее других этот номер приняла Прасковья Васильевна, бабка Никольских. «Еще покойный муженек мой эту полечку-пиччикато наигрывал, — с умиленным вздохом припомнила она. — Царствие ему небесное!»— «А где же находится это царствие? — поинтересовался Гриша. Тут же заработал подзатыльник и погрозился: — Я папе нажалуюсь, что волю рукам даете!»

Теперь манежем завладел Роман Буйнарович. Однажды Гриша встретился с ним в закулисной душевой кабине. По одну сторону фыркал и отплевывался Вершинин: тело жирное, дряблое, в мелких пупырышках. А по другую — Буйнарович. Заметив, как внимательно разглядывает его мальчик, он выставил грудь: «Ну-ка, ткни!» Гриша ткнул и палец чуть не сломал — точно на каменную плиту натолкнулся.

Схватясь за тяжеленные гири, силач затеял с ними игру: стал подкидывать, ловить на лету, крутить над головой. Затем пришла очередь штанге. Раз за разом все увесистее наращивались на ней диски-блины, униформистам сдвинуть их с места уже не удавалось, а Буйнарович, едва заметно потужась, поднял на плечи, словно коромысло. И это еще не все. С двух сторон схватясь за штангу, на ней повисли униформисты, с ними вместе потешно болтающий ногами в воздухе Васютин, а Буйнарович как будто и не почувствовал дополнительной тяжести: не спеша, вразвалочку прошелся вокруг манежа со всем этим и чугунным и живым грузом. Номер закончился выстрелом катапульты. В дыму и огне она метнула ядро, и силач, подставя спину, принял ядро между лопаток. «Ну и дядечка! Вот это дядечка!» — ахнули в зале.