Второе полугодие (СИ) - Ра Юрий

Кстати, про поезд: наш вагон заполнен целиком нашими восьмыми классами, как я понял, количество путёвок соответствовало числу мест в купейном вагоне. И доплачивать тем, кто согласился ехать, пришлось по тридцать семь рублей. Изначально желающих было меньше, у некоторых родители боялись, что не потянут поездку по деньгам. А кое-кто из ребят не захотел ехать. Мол, чего там такого удивительного нам покажут, чего не видели раньше. Я тогда слегка удивился, а сейчас понимаю людей. До Москвы меньше трехсот километров, мы туда попадаем каждый год, да не по разу. Хочется впечатлений — вон Москва под боком, езжай и впечатляйся. Хотя насчет Москвы под боком москвичи захотят поспорить со мной. Они могут думать, что это мы у них под боком, вернее в заднице. А даже если и захотят, мы им такой возможности не предоставили — и москвичей среди нас нет, и нас среди москвичей сейчас не наблюдается.

В соседнем вагоне едут туристы из нашего города, но из другой школы. И тоже восьмые классы. Просёк этот момент я, причем случайно разговорился на перроне с каким-то парнем. Наших это сильно воодушевила, лучше б промолчал, право слово.

— И что, Миха, давки у них красивые?

— Да такие же, как у нас. По две руки, по две ноги, головы из пальто торчат — точно видел.

— Нифига ты не понимаешь в этом! Чужие — это самое то!

— Ой, да ладно! В чём разница?

— Ты не понимаешь! Тут мы — это просто мы. — Антоха буквально на пальцах всё доходчиво разъяснил мне непонятливому.

— А там вы не вы?

— Да стой! Тут нас наши девки знают как облупленных. А тем можно что угодно наврать, и прокатит.

— Ну да. Скажешь, что ты лётчик-испытатель с орденом и кучей бабла. А они сразу поверят.

— Да причем тут бабки? — Точно, причем тут деньги? Союз, он е про деньги, он про строительство коммунизма. — Не лётчик-испытатель, но хотя бы разрядник по боксу. Или там крутой музыкант, в ансамбле играю.

— Антон, ты и так в ансамбле играешь. Какой смысл врать?

— Ну да, играю. Блиныч, ну как тебе объяснить…

— Короче, врать интересно! Они знают, что мы врём, сами врут, и всем так интересно. Вот. — Женька Сериков весьма беспардонно расставил точки над «ё». Зато честно сказал, что врать любит.

— И всё? Вот эти телодвижения и беготня в чужой район просто ради того, чтоб побыть не тем, кто ты есть? — Разочарование в моём голосе, кажется, отодвинуло парней от меня. Эдак я в изгоя превращусь, надо аккуратнее со словами — дети же.

— А ты не такой, что ли?

— Пацаны, врать просто так скучно. Врать надо с пользой!

— Ха! Да он нам «Денискины рассказы» втирает! Я читал эту историю! Хорош сказки разводить, Мишка. Мы не такие тупые. Просто у тебя Ирка есть, вот тебе и завидно, что мы в соседний вагон пойдем к из девкам, а ты тут останешься со своей старой подружкой.

— Пацаны, вы меня раскусили! С меня бутылка.

— За слова отвечаешь?

— Да от сейчас сольётся, скажет — бутылка лимонада.

— Я что, идиот? Только вермуть вашу брать не стану. Куплю завтра нормальное столовое вино. Которое не для дури пьют, а для вкуса.

— Замётано, Корчага! За язык тебя никто не тянул.

— А где купишь-то?

— В Одессе. Насколько я слышал, в этом городе народ с возрастом не морочится, продают что угодно, лишь бы деньги были нстоящие.

— А какие еще бывают?

— Тебе этого лучше не знать.

— Да что не знать! Вон Сашка трояк зеленой ручкой нарисовал — от настоящего не отличишь! И это у него была только зеленая ручка. А если бы у него цветные были?

— У него не только ручка, а еще и талант! Жалко, что он после восьмого в технарь уходит. Пропадет его талант.

— Ага, если он его развивать не будет. А то найдет красную ручку и червонец нарисует.

27 января 1982 г

Ну, привет, Одесса! Вот уж какой город не похож на Москву! Если Днепр в районе Киева можно сравнить с Москвой-рекой, ну хорошо, с четырьмя Москвами-реками, то Черное море, простирающееся до горизонта ни с чем сравнить нельзя. Грязноватая немного неряшливая и какая-то несерьёзная Одесса-мама встретила нас… Никак она нас не встречала. Как я выяснил, наш поезд бросил якорь не в самом городе, а в пригороде — поселке Котовского. Или Поскоте, как его называют местные. Ну и ладно, сейчас это пригород, а не какие-то дальние выселки, какими они были раньше. Жалко, конечно, что от стоянки поезда море не видно, но я уверен, нам его еще покажут. Море здесь главный экспонат.

Если верить экскурсоводу, который в автобусе наговаривал нам обязательную информацию, то в городе достопримечательностей больше, чем в любом другом месте земли. И вообще, как я понял после очередной лекции, тут принято любить свой город. Не так, не через губу, как любят Киев или Москву, не со снобизмом, как в Ленинграде, а искренне и бесхитростно, изо всех своих сил. Экскурсовод в Москве отчитывает программу с жалостью к приезжим, которым не довелось правильно родиться. Киевляне любят свою родину гордо, вот они родились в Киеве, а чего добился ты? Ленинградцы… настоящие ленинградцы заразные сами, и других пытаются заразить своей болезненной любовью к холодному камню своего города. Не то одесситы, они гораздо добрее. Я даже подозреваю, что они не против, чтоб и я стал одним из них. Типа, стань одесситом, без лоха жизнь плоха! Скажете, нельзя по паре-тройке экскурсоводов судить обо всём населении? А кто мне запретит-то, у нас это, как его… свобода совести.

Что же вы так долго, дорогие товарищи, я уже устать успел! Почему не сразу с утра меня привезли сюда, на аллею славы? Гранитный шпиль памятника неизвестному матросу, возвышающийся над морем, выглядел достаточно скромно серым зимним днём на фоне серого застывшего моря. Пройдя по аллее мимо плит с названиями городов-героев, иду мимо самого памятника и упираюсь в кромку. А дальше внизу и впереди море! Серовато-белое, а трещинах льдин, скованное этой зимней стужей, но море. И ветер в лицо. Боже, как я люблю море!

— Корчагин, ты там окоченел? Чего стоишь, мы уже уезжаем!

Извините, пацаны, давно не видел старого друга. Ладно, поехали, что у нас дальше по списку? А дальше были катакомбы. Одесские, что примечательно. И конечно, самые лучшие, самые протяженные, самые запутанные. Одесситы они такие, что если у них что-то имеется интересного, то оно тут объявляется самым-самым. Сколько километров⁈ Да вы офигели! В случае с катакомбами, может, и не врут одесситы: всё-таки две с половиной тысячи километров тоннелей — это не просто дохрена, это представить невозможно. И сразу как-то пропадает желание шутить, и мы даже начали верить, что в этих тоннелях можно заблудиться насовсем.

Чтобы мальчишки реже гибли там, Советская власть постоянно замуровывает многочисленные входы в катакомбы. А пацаны находят новые и уходят в темноту… Что ими движет, какое удовольствие лазить по темным грязным тоннелям? С другой стороны, где и лазить, если не тут? Это не пещеры, где нутро выглядит как кишечник великана, где огромные пещеры сменяются шкуродерами, через которые один пролезает, а другой становится пробкой. Катакомбы вырубали для добычи строительного материала. Камень ракушечник так себе камень, весьма непрочный, легко пилится, быстро пачкается из-за своей пористости, слабее кирпича. Так себе материальчик, но зато дешёвый, ультимативно дешёвый. Из него строили двести лет, да вся старая Одесса из ракушечника. Считай, город — это вывернутые наизнанку катакомбы. Ну или наоборот — катакомбы есть Одесса в зазеркалье. И сразу начинаешь верить, что под землёй всё время немецко-фашистской оккупации города шла война. Верхний город немцы с румынами взяли, а в нижний так и не вошли. Точнее, фашисты входили в катакомбы много раз, но многие тут и оставались. Советское подполье именно здесь было подпольем в натуральном смысле слова.

Мы запаслись фонарями, маячками, радиостанциями и как настоящие дигеры… Хрен там, не то сейчас время. Каждый взял по натуральному свечному огарку и зажег его на входе в катакомбы. Если это психологический приём, то он сработал на все сто процентов. Или на двести? Во всяком случае я даже забыл про свои промокшие ботинки. Хотя поначалу было весело. Большая толпа перед входом жмется к стеночке, а рядом ровная ничем не занятая площадка. Что мешает не жаться к стене, а идти по асфальту? Я проверил — ничего. Попутно выяснил, что это был не асфальт. Огромная лужа перед входом в мемориальный комплекс, в настоящее время замерзшая, но не настолько, чтоб выдержать одного демона. Стою посередке, по щиколотку в луже и размышляю — назад податься или уже нет смысла возвращаться? Секундная пауза, и я как ледокол «Ленин» иду вперед под хохот и подбадривающие крики товарищей.