Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

И всё страшнее и страшнее становилось бедному Бутягину и за себя с сыном, и за Россию. Наконец, тоска так загрызла ему сердце, что он не в силах был дольше терпеть и пошёл посоветоваться с Фёдором, как им устроить свою жизнь подальше от дьявола, с его выдумками и нововведениями.

— Чтоб нам про всё это не слышать и ничего этого не видеть, Федюша. Ну-ка, раскинь умом да присоветуй, — сказал он ему в заключение покаянной речи, с которой пришёл к сыну в уютную светёлку, отведённую ему хозяином в глубине сада, где он и принял отца в воскресенье после обедни, когда был уверен, что никто беспокоить их не будет.

У немцев потому было лучше жить в это страшное время, чем у своих, что никто в душу к тебе не влезает: делай только своё дело, а чем занимаешься, кого видишь и о чём думаешь в свободное время — никому до этого дела нет. А что всего было важнее — это то, что никого не подведёшь. Немцы пользовались особенным покровительством царя и любимца его — генерал-полицмейстера Дивьера. Немцев не считали способными ни на бунт, ни на предательство.

— Не время теперь, батюшка, уходить из пекла на прохладу и на покой, — угрюмо ответил Фёдор на предложение родителя. — Про намерение царя развестись с законной супругой, нашей царицей Евдокией Феодоровной, и заключить её в монастырь слышали? А ведь царица ему царевича, наследника престола, родила!

— Что же мы против этого можем поделать, Федюша? И раньше это бывало, что цари русские чистоты нравов не соблюдали...

— Когда? Какие цари? — запальчиво вскричал Фёдор. — После язычества ещё не то было... мало ли что было встарь, когда русские люди ни веры своей не понимали, ни обязанностей перед родиной! Почитай-ка жития тех из наших великих князей и царей, которых мы почитаем как праведных и высокого своего сана достойных, вот и увидишь, чем Русская земля держалась и какие наказания были России за грехи её правителей. Ведь Грозный-то Иван не от законной жены великого князя родился, а от Глинской Елены, которая не погнушалась заступить место отвергнутой Соломонии, не дождавшись её смерти. Вот он перст-то Божий! А теперь, после того как у нас были такие благочестивые цари, как Михаил Феодорович и Алексей Михайлович, Пётр затевает с Грозного, в самом что ни на есть скверном и душегубительном, пример брать? И ты, батюшка, за другими повторяешь, что такая мерзость у нас в России не в первый раз!

— Я, Федюша, не такой учёный, как ты, — возразил со смущением старик. — Послушал бы ты тех, с которыми я живу с тех пор, как Господу Богу было угодно призвать к себе твою мать! — прибавил он со вздохом. — Все здесь, ему потрафляючи, на блуд, да на пьянство, да на всякое греховное воровство как на пустяки смотрят...

— Царевичу Алексею ведь уж пятнадцатый год идёт, каково ему все эти безобразия выносить? Каково ему знать про терзания матери и не иметь возможности ничем ей помочь? — продолжал размышлять вслух Фёдор. — Он в нашей вере хорошо начитан и большое имеет пристрастие к духовному просвещению — всё, значит, может понимать, как настоящий русский человек. Каково ему видеть, что отцом его овладел дьявол, на пагубу Русского государства? И ты только проследи, батюшка, с каких пор пошла эта пагуба: с той самой распроклятой немки, гулящей девки Монсовой, что соблазнила его распутством да иноземными бесстыдными ухватками. Вот он, дьявол-то! Как тут лукавства его не видеть?.. Она на него и остуду к царице напустила, и ненависть ко всему русскому; не попадись она ему на глаза, жил бы теперь по-божески и правил бы царством по божеским, а не по бесовским законам! С кем только она ни путалась, начиная с чёртова сына Лефорта, при котором в любовницах состояла, когда царь её в наложницы себе взял! И из-за такой мерзавки он свою законную супругу, русскую царицу, в монашество силой постриг и в горькой нужде держит! Ведь всё это царевичу известно — ему девятый год шёл, когда его мать стали тиранить, он всё это помнит...

— Тише ты, тише, ради Бога! Не знаешь разве, что за такие слова люди голову на плаху кладут? — прервал его отец, боязливо оглядываясь по сторонам и хватая его за руку, чтоб заставить смолкнуть.

— Знаю, батюшка, всё знаю, а потому так и думаю, так и говорю, — отвечал он с загоревшимися решимостью глазами.

— Откуда ты знаешь? С кем ты тут сошёлся? Кто тебе всё это рассказал? Про это под страхом смертной казни запрещено разговаривать!

— Ну и пусть казнят, а пока буду про царевича, про моего будущего государя, у тех, кто знает, расспрашивать, чтоб знать, каких он мыслей держится и чего нам от него в будущем ждать...

— Не попадись! — чуть слышно вымолвил старик.

Он был так удручён, что не в силах был даже спорить с сыном и доказывать ему, что он идёт на гибель.

— Если и попадусь, так не за себя одного, а за всю Россию пострадаю. Таких-то, которые думают, как я, много, батюшка.

— С Монсовой у него уж давно связь распалась, — робко попытался отец заступиться за царя.

— Ах, батюшка, точно вы не знаете, что другая немка залезла ему в сердце, и которая будет для нас хуже, одному Богу известно, — угрюмо возразил Фёдор. — Брось ты его обелять, батюшка: чёрного белым не сделаешь, как ни старайся, а ты лучше сам раскинь умом, к чему он всё это ведёт и чем это может для нашей родины кончиться! В какую пришёл ярость, когда узнал, что без него царевич к матери в Суздаль ездил! С радостью он у него из тела сердце бы вырвал — вот он как ненавидит его за то, что вместе со всеми русскими людьми отверженную царицу, мать свою родную, любит и уважает...

— Ах, Федюша, Федюша! На беду я тебя сюда из Москвы выписал! — проговорил сквозь слёзы старик.

— Не жалей об этом, батюшка: что судьбой положено, того не избегнешь. Я бы и там познакомился с людьми, преданными царевичу, которые мне открыли бы глаза, и даже, может быть, скорее, чем здесь.

— А я-то хотел тебя туда