Исповедь - Семен Соболев

- Будущим офицерам неприлично так усердно скрести ложкой по миске, - но что делать, что-то там, хоть самое малое не хотелось оставлять. А некоторые, чтобы получилось психологическое насыщение от вида полной чашки, валили в нее все сразу: и суп, и кашу, и компот. Блюдо получалось поросячье, но зато много. Так же делили хлеб. Разрезав булку по числу едоков, заставляли одного отвернуться, и, показывая на кусок, кричали:

- Кому? Кому? Кому? - а отвернувшийся называл фамилии. Это, чтобы не было кому-то обидно, если кусок покажется маловатым - тут уж все по судьбе. Разрезали, примериваясь на глаз. Не на аптечных же весах было его развешивать. Но наше отделение, сидевшее за одним столом, не опустилось, слава Богу, до этого - "Кому? Кому?". Заканчивалось время, старшина кричал:

- Покушали?

- Да, - отвечали хором.

- Накушались?

- Не-ет, - гремела рота.

- Встать! Выходи строиться!

Но на этот раз вроде бы накушались, по первому впечатлению. Даже Ванштейн запел свою любимую: "Живет моя отрада высоко в терему"... Помню этого Ванштейна - меднолицего и меднорыжего, худого и нескладного, который, как истинный еврей, все доставал где-то портянки и подшивал их под низ шинели, чтобы не продувало. Он обращался к старшине витиевато, длинно и вежливо, как обращается профессор к профессору, но через минуту уже ему в ответ рявкало:

- Короче, Ванштейн!

Смущенный Ванштейн замолкал совсем, только хлопая красноватыми глазами. Это было уж совсем коротко.

Несмотря на все трудности, на холод и недоедание, на физические сверхнагрузки и недосыпание, а может быть именно благодаря этому, из нас сделали лучших бойцов, какими всегда отличалась Сибирь, во всяком случае, позже, на фронте, сибиряки выделялись из общей массы большей стойкостью. К тому же мы должны были защищать наше родное Отечество, социалистический строй, который мы приняли сердцем, вопреки всем прошлым невзгодам.

Положение на фронте было тяжелое. Враг рвался к Волге, к Сталинграду. В феврале 1943 года Верховный главнокомандующий И.В.Сталин издал приказ: все сибирские училища направить на фронт. Нам еще не объявили об отправке, но солдатское радио уже донесло эту весть. И за день до отправки старший сержант Субботин с тремя курсантами, прихватив ротную плитку хозяйственного мыла, в ночь ушли в самоволку по соседним деревням менять его на продовольствие.

Перелезли они через невысокий забор, и в соседнюю деревню. Там постучат в дверь, им откроют. Они вываливают всю плиту, хозяйка думает, что ей отдадут все, и несет все, что у нее, бедной, есть. А ей взамен отрезают кусок, а остальное заворачивают в тряпицу и в другой дом. Так наменяли пшена, сухарей, сала. К рассвету вернулись в казарму незамеченными. Однако самоволку, как и шило в мешке, не утаишь, и каким-то образом о происшествии стало известно командованию.

Вечером, на вечерней поверке, командир роты выставил самовольщиков перед строем и как он кричал! Мне неопытному было страшновато за ребят, не засудили бы, ведь время было военное. Но старший сержант был невозмутим. После этой словесной экзекуции он с улыбкой сказал:

- Все равно ведь дальше фронта не сошлют...

Аты-баты, шли солдаты...

(ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ)

В конце февраля 1943 года нам выдали теплую одежду, валенки, телогрейки и ватные брюки. Все новое. Тогда как на тактические учения выдавали теплую одежду уже бывшую не только в употреблении, но и на фронте: чиненые и сырые валенки, пробитые и окровавленные телогрейки, может быть уже с отлетевших душ. А тут - все новое. И это было очередным сигналом нашего скорого отъезда на фронт.

Занятия прекратились. Команды от рот ходили на станцию оборудовать воинский эшелон: в вагонах из досок устраивались двухэтажные нары, устанавливались печки, заделывались окна.

А в один из дней с утра объявили построение и готовность к погрузке в эшелон. Шел снег. Это хорошо. Есть такая примета: если дорога начинается в дождь, она будет счастливой. Ну, пусть зимой не бывает дождя, тогда значит и снег, осыпающий нас сверху, как благословение божье, предвещает удачу. Все училище поротно выстроилось по трем сторонам плаца, где мы неоднократно отрабатывали строевой шаг, всевозможные перестроения, где учились рукопашной, отрабатывая штыковой бой. С четвертой стороны - начальник училища со свитой. Раздалась команда: "Смирно!". Кто-то из чинов училища доложил генералу, что батальоны построены для отправки на фронт. Начальник училища, выслушав рапорт, отдал команду: "Вольно!" и, глухо откашлявшись, начал напутственную речь.

До него было далеко, плац не был радиофицирован, тогда еще не было такой роскоши, долетали лишь отдельные слова, но и так все было понятно. Надо было не посрамить честь сибиряков, надо было поскорее попасть на фронт и гнать с нашей земли врага. И мы были готовы к этому.

Говорил он недолго. Пожелал счастливого пути и возвращения домой с победой. Перекликаясь по плацу, пронеслись команды: "На пра-во! Шагом марш!". Оркестр грянул марш "Прощание Славянки", колонны дрогнули и по заснеженной дороге потянулись в сторону станции.

Этот марш, посылающий в бой, призывно зовущий, воскрешающий и оплакивающий... Все мы были еще вместе, все еще живы, но и уже, как будто прощались друг с другом.

Позади остались наши казармы-конюшни, какое-то время бывшие нашим пристанищем, ворота КПП с будкой часового, сельские домишки, примыкавшие к училищу, и невысокий сосновый лесок. На душе было грустно и одновременно радостно. Грустно потому, что скоро нас разбросают по разным частям, прервется завязавшаяся за полгода дружба, да и всякий уход от насиженного места всегда раздваивает душу: половина ее уже где-то там, а вторая - все еще цепляется за что-то, что стало родным. А радостно оттого, что закончилась муштра, замерзаловка, что мы едем на фронт, где будем не имитировать бой, а биться по настоящему...

К вечеру погрузились в теплушки по взводу в вагон по 40 человек, получили порцию угля для печек, которые тут же раскочегарили, и уже в сумерках - зимний день короток - протяжно пробасил паровоз, лязгнули буфера и торопливо завыстукивали колеса.

Разделились на две смены для отдыха. Гудела чугунная печурка посреди вагона, а вокруг согревались солдаты, уже не опасаясь старшины, и на почетном месте, на каком-то ящике сидел старший сержант Субботин и начинал излагать очередную свою байку. Было тепло и весело - наши конюшни-казармы были позади.

В дорогу нам выдали сухой паек. Но примерно раз в сутки на больших станциях нас строем водили в воинские столовые, где кормили горячим. До сих пор не могу не восхищаться организаторскими способностями командования и служб тыла тех лет. Эшелон за эшелоном двигались войска к фронту, и обо всех надо было позаботиться, в нужном месте накормить, помыть в бане... А фронт! Он же растянулся на несколько тысяч километров от Баренцева до Черного моря. И весь его надо было вовремя обеспечить продовольствием, горючим, боеприпасами, людскими резервами. И все это было! И как жалок лепет нынешних воров-демократов, оплевывающих то наше великое прошлое, до которого им никогда не дорасти. Пигмеи! Недоумки!