Дорога ведет назад - Кришан Чандар

Лачи и ее мать жили в шатре дяди Мамана. Еще давным-давно, когда Лачи было года четыре, ее отец, Риги, напившись пьяным, проиграл Маману свою жену в карты. Вместе с матерью перешла к Маману и Лачи. Он был очень этому рад, потому что у цыган женщина всегда зарабатывает больше мужчины. Цыган может за день сплести корзину стоимостью в четыре анны, а за три дня — циновку стоимостью в девять анн — и только. Другое дело — цыганка. Наденет она цветастую широкую юбку и короткую шелковую кофту, подведет глаза сурьмой, выйдет на улицу с улыбкой на губах и зовущим взглядом, усядется где-нибудь на перекрестке и продает лечебные травы, очки, медные колечки, перстни, подвески, броши и стеклянные бусы. Цыганки неплохо зарабатывают этим. Иначе откуда же красивое платье, туфельки на высоком каблучке, упитанное свежее тело?

Впрочем, немалый доход приносит им и торговля собственным телом. В таборе Лачи этим промыслом занимаются многие девушки — Роши, Джаман, Липпи, Суньян. Когда стемнеет, к западной стене станционного склада, позади которой раскинуты цыганские шатры, подъезжают машины. Где еще найдешь такой дешевый товар? А ведь каждому хочется получить за свои деньги товарец и получше, и подешевле.

Известно ли вам, что такое ночь делового человека? С утра до вечера он всех обманывал, давал ложные клятвы, совершал темные махинации — всячески растлевал свою душу. Но настает ночь. Ему надо вознаградить себя. Не для того же он хлопотал весь день, чтобы только набить свой желудок! На это способен и дурак. А где же блага цивилизации?

И вот с наступлением ночи сверкающие машины мчат своих хозяев за город, в нищий цыганский табор. Они везут с собой бутылки с виски, а оттуда увозят цыганских девушек, выросших под открытым небом и похожих на свежие лесные цветы.

А когда снова настает день, те же машины развозят своих хозяев по торговым конторам и учреждениям, а девушки-цыганки садятся на панель, зазывают прохожих и продают очки… Посмотрел бы кто-нибудь сквозь эти очки на их жизнь!

ГЛАВА 2

Уже надвигалась ночь, когда Лачи возвращалась в табор. К западу от станционного склада, на поросшей травой площадке, окруженной рядами деревьев гуль-мохр[33], белели цыганские шатры. По одну сторону площадки был расположен навес для хранения угля. Большие кучи угля, прикрытые брезентом, высились и подле навеса. По другую сторону громоздились скирды сена, принадлежащие торговцу фуражом Ганге Дину. А с востока к площадке примыкал старый пруд, на берегах которого всегда можно было видеть рыболовов.

Мимо проходила шоссейная дорога к аэропорту, за которым виднелась длинная гряда гор. На их вершинах по ночам мигали красные огоньки, предупреждавшие самолеты об опасности.

Обогнув забор станционного склада, Лачи пошла вдоль пруда и вскоре увидела своего отца Риги, сидящего на пригорке и подбрасывающего в руке камешки. Он сидел спиной к Лачи, но она прекрасно знала, что он ее уже заметил. Когда она проходила возле него, он молча протянул руку. С некоторых пор у него вошло в привычку с наступлением вечера поджидать дочь на этом пригорке.

Лачи пошарила в кармане, положила ему на ладонь монету в четыре анны и пошла дальше. Ни она, ни он не сказали друг другу ни слова. Лачи возненавидела его с того самого дня, когда он проиграл в карты ее мать.

Риги был форменный лентяй и бездельник. Он не имел равных себе в игре на бубне, в танцах и пении. Никто не мог выпить так много вина, как он.

Голос у него был сильный и приятный. Умел он также прекрасно плести корзины, но питал отвращение к любой работе. Платье на нем всегда было грязное и рваное. На его лице медного оттенка, обрамленном длинной, спускающейся на грудь нечесаной бородой, вечно играла циничная улыбка. Получив монетку в четыре анны, он небрежно сунул ее в карман и опять принялся подбрасывать камешки. Уже не раз у Лачи являлось желание отказать ему в деньгах и плюнуть в его наглое лицо, но что-то всякий раз удерживало ее. Она всегда помнила, что это ее отец.

Лачи отбросила ногой камешек, и он покатился по тропинке. Она побежала за ним и через минуту оказалась у своего шатра. Лачи огляделась и вздрогнула. На циновках, расстеленных на земле, сидели Маман и глава табора Дамару. Они играли в карты и пили вино из глиняных чашек. Мать Лачи, Кули, прильнув к плечу Мамана, глядела в его карты, делала глоток-другой из его чашки и время от времени давала ему советы. Тем не менее Маман проигрывал. На черном, длинноносом лице Дамару играла самодовольная, дьявольская улыбка.

Услыхав шаги Лачи, все трое обернулись. Глаза Дамару как-то странно блеснули, Маман отер пот со лба, а мать, засмеявшись, подставила ей свой карман. Лачи пересыпала всю собранную мелочь в карман матери и ушла в шатер.

— Каули, давай сюда деньги, — сказал Маман, протягивая руку.

— Да погоди ты, злосчастный! Дай хоть посчитать! — ответила та.

— А чего считать, — со злостью сказал Маман, — все равно там не больше двадцати анн. И ведь, небось, девчонка пять или шесть анн отдала этому бездельнику — твоему первому мужу.

— А ты-то сам на чьи деньги играешь в карты и пьешь вино? — гневно взглянув на мужа, возразила Каули. — Или сам их заработал?

Каули была права. Она была уже немолода, но еще настолько красива, что для нее не составляло труда заработать рупий десять. Правда, теперь ей не хотелось заниматься этим. Какая цыганка захочет торговать своим телом, если в доме есть взрослая дочь? Кто же не хочет отдохнуть? Но сегодня Маману очень захотелось выпить и поиграть в карты, и он приказал жене любым способом добыть денег. А они оба отлично знали, что Лачи скорее умрет, чем согласится торговать собой. Поэтому матери пришлось промышлять самой. Ее разозлили слова Мамана, и глоток вина, который она отпила из его чашки, показался ей ядом. Она была зла на Лачи, но и слова Мамана не могла оставить без ответа. Тот ничего больше не сказал, но было видно, что он едва сдерживает гнев. А тут еще Дамару подлил масла в огонь.

— Молодая женщина, — засмеялся он, — это те же золотые россыпи. А Лачи к тому же такая красавица!

— Золото я или просто камень, но я не собираюсь торговать собой! — резко ответила Лачи.

— А ты не встревай в наш разговор, — оборвала ее мать. — Иди пожарь рыбу!

Лачи склонилась над костром. Лицо ее, озаренное снизу, казалось сейчас еще красивее. Дамару то и дело украдкой поглядывал на нее. Ему сегодня везло в карты, и настроение у него было отличное.

Игра затянулась далеко за полночь. Когда вино кончилось, а в лампе не осталось масла, Каули стала подсчитывать проигрыш мужа. Маман проиграл пятьдесят рупий. Каули долго рылась в карманах и наконец выложила десять анн.

— Нет уж, давай раскошеливайся, — твердо сказал Дамару.

Каули встала и ушла в шатер. Через некоторое время она вернулась, неся в руке три рупии.

— Давай сюда еще сорок шесть рупий и шесть анн!

— Но где же их взять? Хочешь, возьми мой бубен с колокольчиками, — предложила Каули.

Дамару только покачал головой.

— Ну, возьми мой кинжал с чеканкой по серебру, — сказал Маман.

Дамару захохотал.

— Я возьму златовласую Лачи!

— Это за пятьдесят-то рупий? Ну нет, этому не бывать! — решительно заявил Маман.

Дамару полез в карман и достал бумажку в пятьдесят рупий.

— Ладно, — сказал он, — те пятьдесят я тебе прощаю и даю еще пятьдесят. Ну как, согласен?

Пятьдесят рупий — немалые деньги. У Мамана загорелись глаза. Он взглянул на жену, но та покачала головой.

— Хорошо, пусть будет сто пятьдесят! — и Дамару достал еще пятьдесят рупий.

Теперь перед Маманом лежало сто рупий. Руки его дрожали. Он взглянул на жену. Но она опять покачала головой.

— Двести пятьдесят! — со злостью крикнул Дамару, снова доставая деньги. — Сегодня я не уйду отсюда без Лачи!

Маман уже не владел собой. Он протянул руку, но Каули резко отвела ее в сторону.

Дамару опустил руку в другой карман и извлек банкноту в сто рупий. У Мамана и Кули глаза полезли на лоб. Хотя Дамару был главой их табора, они и не подозревали, что у него столько денег.

Каули больше не возражала. Маман схватил деньги и упрятал их себе в карман, как вдруг раздался голос:

— Стой, погоди!

Оглянувшись, он увидел Риги, на медном лице которого, как всегда, играла циничная улыбка. Глядя с насмешкой на свою прежнюю жену, он сказал:

— А вы совершили недурную сделку! Я проиграл тебя за семьдесят рупий, а ты продала нашу дочь за триста пятьдесят!

— Ну и что же? — крикнула Каули. В голосе ее слышались угрожающие нотки.

— Я — отец Лачи, — спокойно возразил Риги. — Правда, не я ее вырастил, но в жилах ее течет моя кровь!

— Ну, это еще неизвестно! — громко засмеявшись, возразила Каули.

Риги сделал вид, что не слышал этих слов.