На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

Аня в восхищении смотрела на свою подругу.

— Зина, какая ты прелесть, — воскликнула она, вскакивая и горячо обнимая молодую женщину, — и как я рада, что ты теперь будешь жить у нас. Мы никогда, никогда не расстанемся. Клянусь тебе!

Обе подруги крепко обнялись и, прижавшись друг к другу, вдруг неожиданно для самих себя разрыдались.

Элен собиралась покинуть Тифлис. Все вещи были уложены, и только легкое нездоровье удерживало ее. Она хотела хорошенько отдохнуть после хлопотливых сборов и прощальных визитов, с тем чтобы пуститься в дальний путь с свежими силами.

Последний вечер она решила остаться одной и потому отдала приказание никого не принимать.

Одетая в изящный капор из легкой азиатской материи, очень модный в то время, она полулежала на кушетке и с интересом читала только что проникший в Россию, и то тайным путем, знаменитый в свое время роман Жорж Занд «Она и Он», наделавший так много шума не только за границей, но и в России, где роман этот, несмотря на запрещение, читался нарасхват всеми, хоть сколько-нибудь знавшими французский язык.

Вдруг в соседней комнате раздались легкие, но вместе с тем самоуверенные шаги. Элен с удивлением подняла голову, и брови ее слегка нахмурились.

Она недоумевала, кто мог проникнуть в ее дом, несмотря на приказ никого не принимать.

«Не князь ли Илико? — подумала она. — Нет, князь не может приехать так рано, он раньше завтрашнего вечера не вернется».

Притом между ними было решено, что он приедет в Тифлис уже после ее отъезда.

Но тогда кто же?

Портьера в смежную комнату распахнулась, и на пороге княгиня, к величайшему своему изумлению, увидела Спиридова.

Она едва-едва могла узнать его после почти пятилетней разлуки. За это время он сильно постарел. Его лицо, и раньше всегда серьезное, теперь, от загара и пережитых страданий в плену, казалось еще серьезнее, даже как будто немного суровым. Глаза смотрели задумчиво и холодно, а вокруг губ легла складка, придававшая какое-то особенное, насмешливо-скорбное выражение всей нижней части лица.

Несколько мгновений оба хранили молчание, пристально глядя в лицо друг другу.

— Княгиня, — первый заговорил Спиридов, — неужели вы не узнаете меня?

— Нет, Петр Андреевич, я узнала вас сразу, — слегка вздрагивающим голосом отвечала Элен, — но, признаюсь, ваше неожиданное появление изумило меня.

— Изумило? Только изумило? — с горькой улыбкой спросил Спиридов, пытливо глядя в глаза Елены Владимировны. — Признаюсь, я ожидал большего, чем одно лишь изумление.

— Большего? — переспросила Элен, совершенно овладев собой и гордо поднимая голову. — Меня такое заявление с вашей стороны, сказать правду, немного удивляет. Чего большего могли вы ожидать от меня после того разговора, который был между вами и князем Дуладзе. Или вы забыли его?

— Нет, я не забыл, — сказал Спиридов, подходя к княгине и садясь напротив на мягкий табурет, обитый шелковым джиджимом. — Не забыл, — продолжал он, — но если и допустить, что я был резок немного с этим азиатским князьком, то, согласитесь сами, трудно мне было быть иным. Мы, мужчины, не можем относиться особенно ласково к своим соперникам, а в князе я видел соперника, хотя и не очень опасного.

Последние слова Спиридов произнес с пренебрежительной усмешкой. Княгиня холодно и строго посмотрела ему в лицо.

— Я нахожу, — ледяным тоном по-французски произнесла она, — что на вас пребывание на Кавказе имело дурное влияние… Вы получили армейские ухватки. Они вам не идут. Вы начинаете злословить и насмехаться над человеком, которого вовсе не знаете. Этот, как вы его презрительно называете, азиатский князек — очень милый, благовоспитанный молодой человек, потомок славного, старинного рода, зарекомендовавший себя, невзирая на свои молодые лета, как очень храбрый и опытный воин… Словом, человек, перед которым открыта широкая дорога к блестящей карьере. Впрочем, все это не к делу. Я хочу ответить вам на другое. Зачем вы стараетесь придать другой оттенок вашим поступкам? По вашим словам выходит, будто вы потому дали такой ответ князю Дуладзе, что приревновали его ко мне. Между тем это неправда. Ревность тут ни при чем. Вы просто-напросто поверили грязным сплетням, пущенным про меня каким-то всегда полупьяным казаком, которого я, правда, сначала имела глупость принимать, а потом удалила из своего дома, и глупой, неопытной девчонкой, ослепленной ревностью. Вот настоящая причина вашего поведения, Петр Андреевич, и этого я вам никогда не прощу. Слышите ли, никогда!

— Но, княгиня, — немного смущенным тоном заговорил Спиридов, никак не ожидавший подобного приема, — согласитесь, однако, сами, что я был тогда в исключительном положении. Я только что избавился от ужасного плена, мои нервы были расстроены, я перенес такие лишения, такие нравственные и физические муки, какие вы себе не можете и представить, и вдруг узнаю, что в то время, когда я страдал, когда мне каждую минуту угрожала мучительная смерть, вы, княгиня, проводили время далеко не скучно и не без удовольствий…

— И вам стало завидно? — горячо перебила его Элен. — Неужели вы сами не чувствуете, сколько эгоизма, самого черствого эгоизма в словах ваших? Что ж бы вы хотели от меня? Как я должна была жить? Как поступать, чтобы заслужить ваше благосклонное одобрение? Неужели вам не было достаточно того, что я, по первому известию о постигшем вас несчастии, бросила все — дом, знакомых, все дела — и поскакала сломя голову на Кавказ, не боясь возбудить о своей особе самые злые и ядовитые толки? Я готова была на всякую жертву, я ни о чем не задумывалась, ни перед чем не останавливалась. У меня было одно желание, одна цель — вырвать вас из ненавистного плена… Была минута, я готова была сама ехать в горы, к Шамилю, и лично вести с ним переговоры. Конечно, эта мысль весьма наивная, как я теперь, узнавши ближе горцев, сама вижу, но тем не менее… Впрочем, к чему все эти разговоры, это похоже на то, как будто я хвастаюсь вам своими чувствами или в чем-нибудь упрекаю вас. Ни того, ни другого у меня и в уме нет. Если случилось так, как случилось, то, значит, такова воля судьбы. Здесь, на Кавказе, — добавила Элен уже шутливым тоном, — я заразилась от туземцев верою в предопределение и сделалась фаталисткой.

— Не играет ли роль в вашей склонности к фатализму ваш новый знакомый, столь вами восхваляемый князь Дуладзе? Он, как азиат, тоже фаталист, — раздраженно произнес Спиридов.

— Очень может быть, — спокойно возразила Элен. — Кстати, чтобы побудить вас раз навсегда перестать язвительно прохаживаться на его счет, я считаю нужным сообщить вам, что князь Илья Никифорович Дуладзе мой жених. Завтра я еду в Петербург привести в порядок запущенные дела, а вскоре после меня приезжает туда и князь Илья. Ему уже обещан перевод в гвардию, и тогда мы обвенчаемся.

Все это Елена Владимировна произнесла самым спокойным тоном, весело и дружелюбно поглядывая в глаза Спиридову, которого от такого известия точно молотом ударило в голову, и он едва нашелся, чтобы удержаться от невольного возгласа изумления.

— В таком случае мне остается только вас поздравить, — с плохо скрываемой иронией произнес Спиридов, — и порадоваться, что ваш приезд на Кавказ повлек за собой такие прекрасные результаты. Сожалею только, что я раньше не знал этого, тогда бы я не стал утруждать вас моим посещением.

Сказав это, Спиридов встал, почтительно раскланялся и вышел из комнаты своей легкой, самоуверенной походкой. Выйдя на улицу, он на мгновение остановился и вдруг нервно и злобно расхохотался.

«Вот они, женщины! — прошептал он про себя. — Стоило почти два года промучаться в плену… Ну а ты, азиатский князек, — добавил он злобно, мысленно обращаясь к князю Илико, — берегись. Я не унижу себя, чтобы искать с тобой встречи, но если только когда-нибудь судьба сведет нас, одному из двоих несдобровать. Я на тебе вымещу все унижения, перенесенные мною в плену, все мои страдания. Берегись».