Камень, ножницы, бумага - Элис Фини

в чем не уверена. Не представляю, кем мне быть, если я не могу стать тем, кем мечтала. И не представляю, что это значит для нас.

Я увлеклась написанием писем, которые никогда не дам тебе прочесть. Я считаю это катарсисом. Они заставляют меня чувствовать себя лучше, хотя я знаю, что, найди ты их, это уничтожило бы тебя.

Вот почему я прячу их подальше. Снимок из больницы я держу вместе с ними. Напоминание о том, что у нас почти случилось. Я вложила его в конверт, который мне дали в клинике, с моим именем на нем: «Миссис Райт».

Я все еще храню его. Не могу полностью отпустить. Секретарша написала мою фамилию каллиграфическим курсивом, как будто это было нечто красивое. Помню, когда мы только поженились, я взяла твою фамилию и неделями практиковалась ставить новую подпись своими витиеватыми буквами. Я была так счастлива стать твоей женой, но ни одно из желаний, которые я загадала тогда, не сбылось. Возможно, это моя вина, не твоя. И надеюсь, что, если ты когда-нибудь узнаешь правду, ты сможешь простить меня и любить, несмотря ни на что. Всегда, всегда. Как и обещал.

Твоя жена. ХХ

Амелия

Я снова слышу шум внизу, и уверена, что мне это не почудилось.

Нащупываю выключатель у кровати, но он не работает. Либо произошло очередное отключение электроэнергии — что кажется странным, если есть генератор, — либо кто-то его вырубил. Я стараюсь не позволять своему сверхактивному воображению сделать ситуацию еще страшнее, чем она есть на самом деле. Убеждаю себя, что этому должно быть рациональное объяснение. Но затем улавливаю безошибочно узнаваемый звук шагов у подножия скрипучей лестницы.

Я задерживаю дыхание, надеясь не услышать ничего, кроме тишины.

Но раздается еще один стон старых половиц, за которым следует треск, и звук означающий, что кто-то поднимается по лестнице, становится все громче. И ближе. Мне приходится прикрыть рот рукой, чтобы не закричать, когда шаги останавливаются прямо за дверью спальни.

Я хочу дотянуться до Адама, но застываю от страха.

Различив, что поворачивается дверная ручка, я практически падаю с кровати, спеша скрыться от того, кто там снаружи, и жалею, что на мне нет ничего, кроме легкой ночной рубашки. В темноте нащупываю путь к ванной, хватаясь за незнакомую мебель, и иду так быстро и бесшумно, насколько могу. Я почти уверена, что на двери ванной есть замок. Как только я нахожу то, что ищу, я запираюсь внутри. Выключатель здесь тоже не работает, но, может быть, это и к лучшему.

Я слышу, как медленно открывается дверь спальни и снова раздаются крадущиеся шаги. Я моргаю в темноте, пытаясь привыкнуть к отсутствию освещения, затем задерживаю дыхание и отступаю как можно дальше, пока приближается звук скрипящих половиц. Ловлю себя на том, что кручу обручальное кольцо на пальце, а такое происходит, только когда я очень волнуюсь. Кольцо, которое когда-то принадлежало матери Адама, больше не снимается и кажется слишком тесным. Моя грудь тоже словно скована, а сердце колотится так громко, что, кто бы там ни был, он непременно услышит это, когда остановится прямо у ванной.

Ручка поворачивается очень медленно. Когда стоящий снаружи обнаруживает, что дверь заперта, он пытается снова. На этот раз более агрессивно. Я чувствую себя так, словно нахожусь в «Сиянии», но единственное окно в этой ванной сделано из витражного стекла: даже если бы оно открывалось, я бы никогда в него не пролезла, а падение с такой высоты на землю, вероятно, убило бы меня. Я ищу оружие — что угодно, чтобы защититься, но нахожу мало утешения в своей бритве[25] Gillette Venus. И все равно держу ее перед собой, а затем прижимаюсь к стене — отодвинуться еще дальше попросту некуда. Моя голая спина ощущает ледяную плитку.

На несколько секунд все стихает. Затем тишину нарушает удар кулаком в дверь. Мне так страшно, что я начинаю плакать, слезы текут по моим щекам.

— Амелия, ты там? Все в порядке?

Голос моего мужа одновременно смущает и успокаивает меня.

— Адам? Это ты?

— Кто же еще?!

Я открываю дверь и вижу, что он стоит в пижамных штанах, подавляя зевоту, с торчащими во все стороны волосами. Свет от старомодного подсвечника, который он держит в руках, отбрасывает призрачные тени по спальне, так что теперь я чувствую себя как в романе Чарльза Диккенса.

— Почему ты плачешь? Что случилось? — беспокоится он.

Мои слова, будто спотыкаются друг о друга, когда я спешу их выпалить.

— Ничего. Просто что-то разбудило меня, я услышала шум внизу, свет не горел, потом мне показалось, что кто-то поднимается по лестнице и…

— Это же был я, глупышка! Мне захотелось пить, и я пошел за водой. Но, полагаю, что все трубы замерзли, потому что ни один из кранов не работает.

— Нет воды?

— И электричества. Шторм, должно быть, вывел из строя генератор. Я пытался разыскать блок предохранителей, пока находился внизу, — на всякий случай, вдруг я смог бы что-то починить? Но безрезультатно. Хорошо, что у нас есть эти жуткие подсвечники!

Он опускает его ниже подбородка и корчит глупые рожицы точно так же, как дети делают это с фонариками на Хэллоуин. Мне становится лучше. Немного. По крайней мере, происходящему есть рациональное объяснение. И я даже чувствую смущение, оттого что, вероятно, выгляжу глупо.

— Мне показалось, я услышала внизу шум. Словно кто-то сновал туда-сюда. Я была так напугана…

— Мне тоже показалось, это меня и разбудило, — перебивает Адам.

Отступивший было ужас возвращается.

— Что?!

— Это была вторая причина, по которой я спустился вниз: хотел проверить, все ли в порядке. Но главные двери все еще заперты, другого пути ни внутрь, ни наружу нет, это место похоже на Форт-Нокс. Я хорошенько осмотрелся: ни грабителям, ни овцам не удалось проникнуть внутрь, все в норме. Так, как было. Кроме того, Боб залаял бы, если бы сюда вошел незнакомец.

Это правда: Боб действительно рычит, как только незнакомец подходит к входной двери нашего лондонского дома, но лишь до тех пор, пока мы ее не откроем. Тогда он виляет хвостом с удвоенной скоростью и переворачивается, чтобы показать посетителям свой животик — лабрадоры слишком дружелюбны, чтобы быть хорошими сторожевыми собаками.

Мы забираемся обратно в постель, и я задаю вопрос, на который Адам не любит отвечать.

— Ты когда-нибудь жалел, что у нас нет детей?

— Нет.

— Почему?

Я ожидаю, что муж сменит тему — так обычно и происходит дальше, — но он этого не делает.