Герцеговина Флор - Виталий Павлов

Шли поезда По расписанию. На сильную долю. Синкопировали, ломая графики и вызывая нарекания со стороны населения и организаций. Изнывали от жары пассажиры, хлестали минералочку, мчались на стоянках за пивом, приносили и распивали. Начальники поездов лично гоняли за шампанским по повелению любимых артистов кино и киряли, разламывая шоколад «Алёнушка». Освобождали купе, оставляя тару кататься на коротком перегоне от станции до сортировочной.

Цик-цик. Бок о бок. На слабую долю. Для ощущения полиритмии.

Тук-тук! Набивали огромные мешки проводники. И не думали ругать пассажиров, бросивших тару. Шла жизнь… Звенели бутылочки, капали копеечки, шелестели рублики.

Оказалось, заработать определенную сумму у нас можно. И довольно просто. Только…

Места надо знать. С обратной стороны дверей нашего домика висело расписание движения поездов от станции Симферополь. Горела желтым светом одна лампочка. Как свеча. Мы разделились на две группы. Кырла и Гешка в одной, остальные в другой. Работали двадцать четыре часа в сутки. Перекрывая плановые задания. Выдавая сверх плана. Причем без претензий на то, что нас отметят в приказе или каким-нибудь переходящим вымпелом. Просто нам нужно было заработать деньги. Итак…

Кырла и Генка, снабженные специальными инструкциями, деньгами и тачкой, летели на вокзал к приходящим поездам. Вагоны между любителями пустой тары были распределены заранее. Кто-то руководил этим. Очень четко. Нашими были — пять последних вагонов. Кырла и Гешка скупали мешки с пустой тарой у проводников по пятнадцать копеек за бутылку. Брали оптом.

Перед тем как отправиться на работу, Илик проводил инструктаж, в каком мешке сколько бутылок и цену. Ребята после занятий выглядели профессионалами. Обман исключался, количество и качество товара гарантировалось.

Мы с Иликом, в свою очередь, занимали две позиции в пункте приема стеклотары. Я становился у окна, а Илик у дверей. Если кто-то хоть раз сдавал бутылки, то должен знать, какая очередь собирается у окошка, когда приемщик не очень поворотлив. А то, что я был именно таким, не сомневайтесь. Кроме того, у меня, как на любом солидном пункте, в самый разгар работы кончалась тара. У Илика тара не кончалась никогда, и в этом был главный трюк.

Что же у нас получалось?

Пять копеек с горлышка из мешков, приносимых нашими «собутыльниками». По две копейки с каждого горлышка из мешков других оптовиков. Плюс разное из очереди, когда заканчивалась тара. Сколько угодно, только бы избавиться от ненавистной «пушнины». Именно так называют стеклотару профи. Вот и получалось…

В современной обработке… С примесью тяжелого рока…

Эх, денежки, как люблю я вас, мои денежки…

С музыкой нас в то время связывал магнитофон Гешки, который крутился без остановки. Только успевай менять кассеты.

- Веселые у нас приемщики! — заискивали с нами старушки из очереди. — Все музыка и музыка…

Но это им не помогало. Заискивай, не заискивай, а по две копейки с горла отдай! Конечно, это было странно, но каким-то образом все эти копейки в конце дня превращались в рубли. В сотни рублей.

Вечерами мы переквалифицировались в бухгалтеров. Надевали нарукавники, доставали счеты. Клац- клац потемневшими костяшками на слабую долю. Стук-стук — сальдо — на сильную. Получалось не так уж плохо, причем каждый месяц определенный процент мы, без единого вздоха сожаления, отправляли нашему благодетелю, устроившему нас сюда.

Мы сидели на полу, облокотившись о ящики с тарой. Весна была на исходе. Чудовищный коктейль запахов из всех напитков заполнял сарай до краев. Тикали на стене ходики. Время было позднее, самое подходящее, чтобы собираться в ночное. Ночами мы ходили к поездам все четверо. Занимали удобную позицию на ящиках, у камеры хранения. Коротали время за разговорами. Илик рассказывал о людях бутылочной корпорации.

- Вон тот, видете, в фуфайке? Начал работать прошлым летом. Уже сделал себе «ноль-третью», а сейчас собирает на дом с мезолином.

- С мезонином.

- Неважно! Стоят они одинаково. Пришел сюда — без понятия. Поллитровки от фугаски отличить не мог. А тогда цены разные были. Но потом очухался, раскусил это дело, захотел собственную фирму открыть. Старичков двух сагитировал. Вон, видите, с детскими колясочками. Ножками в войлочных ботинках притоптывают? Да… Так вот, начали работать на перехвате. Их первые три вагона были, а они и остальные прихватывали. Он пообещал этим старым дуракам по семнадцать за горло, а они согласились. Напел, что он инженер, поставит дело так, что тем не будет нужна никакая пенсия.

- Ну и что?

- Что-что! Таких умных здесь видели. И инженеров, и врачей, и кого хочешь. Им перекрыли кислород в семь секунд. Не принимали тару. Нигде. Так они завалили пушниной все имеющиеся площади. Квартиру тоже. Ни встать, ни лечь. Он думал, что здесь ему как на стройке. Никто не знает, что привезли, что увезли. Нет, здесь фирма четкая. Теперь они не здороваются. Нет, лучше иметь дело с копчеными. Они за стакан вина в нужный момент будут служить, как серый волк.

Илик закончил рассказ и затянулся «Беломором». Какие-то неведомые нам мысли бороздили его мозговые извилины.

— Эх, что-то на душе Паганини… Пора партию Берлиоза исполнить, — сказал он, и Кырла, расшифровав эту фразу, достал из нашего вещмешка пирожки с капустой производства Гешкина Мама and Папа раскатывал тесто.

А это еще кто?!!

На нас двигалась тень с рядом ослепительно белых зубов.

- А, так ведь это Джон Соломон из медицинского! — сказал Илик — Бухарь страшный. Приходит сюда подрабатывать. Ему дают такую возможность как иностранному подданному. Попробовал бы кто-нибудь сюда сунуться — мало бы не показалось, так бы отделали, а тут может быть международный кантфликт.

- От слова кант?

- Может быть. Джону всегда дают «СВ», как знающему много языков.

Джон приблизился к нам и протянул руку Илюше. Он был поразительно не похож на представителей своей расы. Скорее, он походил на обыкновенного копченого, с какой-нибудь Красной горки или Нахаловки, которые с утра изнемогают у пивных ларьков. Только он был очень прокопчен, до черноты. Только их солнце и наша водка смогли создать такой гибрид.

- Hello, Afro! — вдруг рявкнул возле меня Кырла.

- Ааа, Кыр-лаа, — протянул Джон Соломон, — и ты по бутылкам? — говорил он абсолютно чисто, только растягивал гласные.

- Да вот, на аппаратуру собираем, — Кырла, конечно, не мог не знать своего однокашника.

— Да? Правдааа? — протянул Джон. — На медисии- инскую?

- На медисиииинскую, — скопировал его Кырла.

Он оживился, его неподвижные голубые глаза загорелись пропан-бутановым пламенем. — А ты на какую?

— А что я? Я — бедный студент. У меня дома опять война, деньги не присылают, — он махнул рукой. — Ну ладно, пойду к своему вагону, чтобы не прозевать, — и Джон Соломон двинулся неверной походкой, но сохраняя природную осанку кинозвезды. Только туфли у него были не киношные, а старые и на несколько размеров больше. Поэтому задники шлепали по его розовым пяткам.

- Хорош Джон Соломон, — сказал Кырла с каким- то грустным смешком, — останется в аспирантуре — точно лечить придется.

Кырла собирался стать психиатром. И потом стал им. Однако лечить Джона Соломона Кырле не пришлось. После окончания института Джон уехал к себе домой и был убит там какой-то шальной пулей, влетевшей в окно госпиталя, где он работал.

Джон Соломон упал прямо на стол, за которым оперировал.

Кырла рассказал нам об этом много времени спустя, а пока мы сидели, смотрели, как Джон растворяется в ночи, и слушали, как шлепают туфли нашей кож- галантерейной фабрики по его иностранным пяткам.

Опять наступала осень. Прозрачные гусеницы дождя сползали по стеклам нашей волшебной пещеры. В ней мы с каждым днем становились все богаче и богаче. Сим-Сим открылся, и мы только успевали навьючивать мулов для того, чтобы унести побольше сокровищ перед тем, как каменные створки захлопнутся перед нашим носом. На стене висела табличка с заветной суммой, и по вечерам мы отнимали от нее ежедневную выручку. До того дня, когда результат этого вычитания будет равен нулю, оставалось совсем немного. Никто из нас не думал тогда, сколько он сегодня заработал, думали — сколько осталось. Истекал срок действия нашего контракта. Мы внесли последний взнос комиссионных, выдернули штепсель нашего магнитофона и погасили свет.

Так было.

- А может быть, ну ее, эту музыку?! И давайте продолжать! А? Ведь только прикиньте, сколько мы здесь имели, — предложил какой-то голос, когда мы запирали двери, — а, ребята? — Голос был знакомый, вкрадчивый, просачивающийся в самые отдаленные уголки сознания. — Ну, ребята! В современной обработке… В тональности попроще, а?

Де-енюжки, как я люблю вас, мои деенюжки… А?