Заблуждения сердца и ума - Клод Кребийон-сын

– Полноте, что за вздор! – воскликнула госпожа де Монжен. – Общество каждый день прощает самые немыслимые экстравагантности; чем мы сумасбродней, тем снисходительней к нам свет; и вы решаетесь говорить, что…

– Вы правы, сударыня, – прервал ее Версак, – свет не только терпит наши экстравагантности, но даже поощряет их. Примеров тому сколько угодно, и я на собственном опыте не раз в этом убеждался. Но общество не ко всем одинаково снисходительно. Есть такие заблуждения, которые оно карает без всякой пощады.

– Возможно, общество порой проявляет нетерпимость, в этом вы правы, – согласилась госпожа де Монжен; – но оно было бы уж слишком несправедливо, если бы осуждало людей за то, что им нравится госпожа де Люрсе. Конечно, она далеко не молода, но мы видим множество женщин куда старше ее, которые еще внушают любовь или, во всяком случае, претендуют на это.

– Все так, – заметил Версак, – но их не одобряют.

– Нет, простите, – вмешалась госпожа де Сенанж, – столь предприимчивых пожилых дам очень немного; достигнув известного возраста, женщина должна понять, что пора посмотреть на себя трезвым оком.

– Да, – отвечал Версак, – но, боюсь, этого известного возраста никто не достигает: мы умираем от старости, все еще ожидая ее наступления. Я, к примеру, знаю женщин, которые уже состарились, и сильно состарились, стали от старости уродливыми, но твердо уверены, что сохранили все чары юных лет, потому что бережно хранят свойственные им пороки.

– О, да тут вся госпожа де Люрсе! – воскликнула госпожа де Сенанж. – Принимать свои застарелые пороки за неувядаемые чары! Как это тонко подмечено! Лучше и точнее не скажешь. И сколько таких женщин! Я узнаю в этом портрете тысячи знакомых лиц.

– Но все-таки не всех, кого он напоминает, – заметила госпожа де Монжен; – в то же время вы усматриваете в нем сходство с теми, кто на него нисколько не похож. Например, госпожа де Люрсе: она далеко не стара и вовсе не кажется смешной.

– Не понимаю вашего упорства, сударыня, – сказала госпожа де Сенанж, – вы меня даже обижаете. Не будем говорить о странных претензиях этой дамы, они всем известны. Но сколько же ей по-настоящему лет?

– Если хотите знать точно, – ответил Версак, – всего только сорок. Но лично я считаю, что ей больше, потому что я ее не люблю и не желаю, чтобы ее еще можно было считать нестарой.

– И кстати, вы ошибаетесь, – сердито сказала госпожа де Сенанж, – сорок лет! Не может быть! Только сорок… Я отлично помню…

– Нет, сударыня, – возразил Версак, – если вам так угодно, то я могу назвать цифру «сорок пять»; но это уже клевета, и дальше этого предела я пойти не рискну. Однако по какому поводу началась эта благожелательная дискуссия о возрасте госпожи де Люрсе?

– Нетрудно догадаться: все началось с нежных чувств, которые она каким-то образом умудрилась внушить господину де Мелькуру.

– О-о, сударыня, – сказал Версак таинственно, – если хоть немного уважаешь человека, не надо говорить вслух о его интимных делах. О них и думать-то не следовало бы. Но мы от природы слишком несовершенны и то и дело впадаем в грех злословия. Насколько мне известно, нет молодого мужчины, которого столь противоестественное увлечение – разумеется, если это проверенный факт, – не погубило бы навсегда в глазах общества. Скорее всего, господин де Мелькур питает к этой даме уважение, почтение, даже, если хотите, преклоняется перед ее добродетелью; но если его заподозрят в чем-либо большем, это будет для него весьма опасно.

– Вы его защищаете более рьяно, чем он сам, – заметила госпожа де Сенанж. – Видите? Он не опровергает выдвинутых мною обвинений, и даже самая тема нашего разговора ему неприятна.

– Не исключено также, – возразил Версак, – что она ему просто наскучила, и я вполне его понимаю. Вы говорите, этот разговор ему неприятен; может быть; но я не вижу, каким образом это может подтвердить или опровергнуть ваши подозрения. Быть недовольным, когда тебя в чем-то уличают, разве это значит признать себя виновным? Допустим даже, что госпожа де Люрсе действительно к нему неравнодушна, но кто в мире защищен от таких напастей? Можем ли мы нести ответственность за то, что внушаем любовь? Если мы презираем домогательства иных безрассудных женщин; если мы их не щадим, когда забота о собственной чести не позволяет нам ответить им взаимностью, – что может свет возразить на это? И я уверен, господин де Мелькур поступил не иначе, и ему не придется упрекать себя в попустительстве.

– И напрасно вы все это говорите, – сказала госпожа де Монжен. – Я не вижу, в чем бы тогда провинился господин де Мелькур; по-моему, он мог бы поступить гораздо опрометчивей.

– Несмотря на мое глубокое и, увы, напрасное преклонение перед вашим умом, – сказал Версак, – я никак не могу с вами согласиться. А вы, сударыня, – обернулся он к госпоже де Сенанж, – просто меня удивляете: неужели вы так плохо осведомлены о вкусах господина де Мелькура, что приписываете ему склонности, каких у него вовсе нет, и продолжаете укорять его в слабости к госпоже де Люрсе?

– Я о чем-то осведомлена? – удивилась она. – Уверяю вас, я вполне чистосердечна; да он и сам не отрицает.

– Это ничего не значит, сударыня. Обычно вы бываете так проницательны, так тонко разбираетесь в делах самых сложных! Мне и самому привелось в этом убедиться. Неужели же вы не в состоянии разгадать его сердечную тайну? Сжальтесь над нами, сударыня; разгадайте нас поскорее.

– Нет, – сказала она, – это не годится; пусть он сам поделится со мной своими волнениями; тогда я буду знать, что ему посоветовать.

– Что ж, сударь мой, – сказал мне Версак, – исповедуйтесь. Вы поистине счастливец. Но такого рода признания, – добавил он, видя, что я ошеломлен, – не делают при свидетелях.

– Однако что же это за великий секрет? – спросила госпожа де Сенанж. – Я ничего не понимаю. Я заинтригована.

– Очень плохо, что не понимаете, – продолжал Версак, – кто сам ни о чем не догадывается, тот не достоин, чтобы ему делали признания.

– Не беспокойтесь, сударыня, – вмешалась тут госпожа де Монжен, – раньше или позже эта чудесная тайна откроется вам.

– А тем временем, – возразила госпожа де Сенанж, – ее от меня упорно скрывают.

– Ну вот, теперь я вижу, что мы можем без всякого риска открыть ее вам, – сказал Версак. – Но скажите вот что: где вы сегодня ужинаете? В Предместье[9]?

– Да, – ответила госпожа де Сенанж, – но не у себя. Мы обе приглашены к маршальше***. Приходите тоже.

– Увы, не смогу, – сказал Версак, – я также ужинаю в некоем предместье, но в другом.

– А! Любовное свидание, надо полагать?

– Любовное? Нет.

– Это все та же хорошенькая госпожа де***?

– Та же никак не может быть, потому что она никогда не была моей.

– Ну, знаете ли, это даже глупо! – воскликнула госпожа де Монжен. – Какой смысл отрицать то, что всем известно, о чем уже скоро два месяца кричат на всех перекрестках!

– Как убедить вас, сударыня, что я отнюдь не обладаю всеми женщинами и всеми пороками, которыми меня наделяет молва?

– В таком случае это какая-то старая связь? – предположила госпожа де Сенанж.

– Нет, – ответил Версак, – последнюю старую связь я разорвал как раз сегодня утром.

– Неужели нам никак нельзя узнать, кто ваша теперешняя любовь?

– Которая именно? Самая новая?

– Да, самая новая.

– Как, вы не знаете? Странно! Неужели вы так-таки и не знаете, кто она? Но ничего. Об этом скоро будут тоже кричать на всех перекрестках, и вы все узнаете. А я-то думал, это уже давно всем известно. Началась наша любовь в Опере, продолжалась в другом месте, а закончится сегодня в моем холостяцком домике. У меня, поверьте, очаровательный маленький домик. Да, вот прекрасная мысль: я приглашаю вас всех в этот домик поужинать в интимной обстановке.

– О, как любезно и забавно! – сказала госпожа де Монжен, – это там же, где…

– Да, сударыня, – прервал он, – там же. Итак, мое предложение принято?

– Интимный ужин в холостяцком домике! – ужаснулась госпожа де Сенанж. – Да бог с вами! Такие пирушки совершенно неприличны, в хорошем обществе их вполне справедливо осуждают.

– Что за вздор! – воскликнул Версак. – Даже если их и осуждают, стоит ли обращать внимание? Да прячься от людей или не прячься, они все равно все узнают! Чем больше вы будете считаться с мнением общества, тем суровее оно вас осудит. А по-моему, нет ничего приличнее, удобнее и надежнее небольшого уединенного домика, где никто не подслушивает и не подсматривает и где вы ограждены от сплетен, которые, судя по вашим речам, так сильно вас пугают. Я считаю, они вошли в моду не столько в силу необходимости, сколько именно потому, что мы больше всего печемся о приличии. Где еще можно поужинать вдвоем так уютно и спокойно, как в холостяцком домике? Где еще в наше время можно на свободе вступить в приятное общение? Как нам обойтись без такого домика? Женщина с нежным сердцем или вольным образом мысли, но уважающая себя и потому желающая скрыть свои увлечения и шалости, – может ли она уберечь свое доброе имя без этого укромного пристанища? Что может быть добропорядочней, надежней, потаенней, чем радости, вкушаемые в этом приюте любви? Избавившись от утомительной парадности, ускользнув из пышных апартаментов, где любовь бесприютна, где она постепенно хиреет, мы переносим ее в скромный домик, где она оживает и расцветает вновь. Под его приветным кровом воскресают желания, заглушенные светской суетой, и жажда наслаждений долго не иссякает.